Страница 13 из 51
В Раве Русской Петр встретился с Августом - курфюрстом саксонским и королем польским. Задержался здесь надолго. В разговорах с глазу на глаз оба правителя, ставшие приятелями, скрепили взаимными клятвами союз против Швеции. Поскольку союз на юге, против Турции, распадался, Петр перенес внимание на север, к Балтике. Зарождался будущий Северный союз. Закрепили договоренность любопытным способом - король и царь поменялись камзолами, шляпами и шпагами. Расстались довольные друг другом.
25 августа Петр вернулся в Москву. Его ждали неотложные дела. Еще 16 июля из Вены Петр отправил пись-мо князю-кесарю. Царь писал кратко, но гнев его, это бросается в глаза, переливался через край: «Her Kenih! Письмо твое, 17 июня писанное, мие отдано, в котором пишешь, Ваша милость, что семя Ивана Михайловича (Милославского. - В. Б.) растет, в чем прошу быть вас крепкими; а, кроме сего, ничем сей огнь угасить немоч-но. Хотя зело нам жаль нынешнего полезного дела, однако сей ради причины будем к вам так, как вы не чаете». В этом послании весь Петр, напружинившийся, собранный, готовый пасть, как снег на голову, обрушить неудержимый гнев на тех, кто казался ему виновным. Царь был уверен, что стрельцы подняли восстание по наущению ненавистных ему Милославских, сестры Софьи («семя… растет», т. е. прорастает, дает новые всходы в виде заговоров против него, бунтов). По тону, ритму его письма чувствуется, что Петр готовится карать беспощадно, кроваво.
Стрелецкое восстание. Первые реформы
Прибыв инкогнито 25 августа в столицу, Петр узнал подробности о событиях, взволновавших его за границей более всего, - о стрелецком восстании. Он слушал доклады, рассказы, впечатления, читал материалы сыска (следствия) - показания участников восстания сразу после их разгрома. Продолжалось это около трех недель.
Занимается Петр также и другими делами. Сразу после возвращения царь посетил Патрика Гордона. Затем поехал к Анне Монс, своей фаворитке, в Немецкую слободу, куда тянуло. Сразу же уехал в Преображенское, к жене даже не показался - не хотел ее видеть.
Политическая жизнь столицы, оживившаяся с приездом молодого и энергичного правителя, переместилась в подмосковное царское село. Сюда потянулись бояре. То, что они пережили при первой встрече с царем, поразило и их самих, и современников. Они долгие годы рассказывали потом детям и внукам о случившемся в тот памятный день. Принимая бояр, Петр приказал подать ему ножницы и тут же пустил их в ход - на пол посыпались отрезанные бороды. Шок испытали самые влиятельные в то время лица - «генералиссимус» А. С. Шеин, князь-кесарь Ф. Ю. Ромодановский и др. Но с этим пришлось примириться, тем более что царь не ограничился первой встряской. Несколькими днями позже на пиру у Шеина, теперь уже безбородого, у гостей, имевших на лице сие старорусское украшение, бороды кромсал царский шут. Так Петр в обычной своей манере - решительно и деспотически грубо - порывал со стариной в быту. Правда, и до него некоторые люди, из тех, кто посмелее, брили бороды, но на них сыпались насмешки окружающих, проклятия священников. Патриарх Адриан клеймил в проповедях брадобритие, называл его грехом смертельным, сравнивал безбородых с котами, псами и обезьянами.
Петр, не считаясь с недовольством бояр и духовенства, объявил в указах, что брить бороды должны все его подданные. Знать относительно быстро и легко примирилась, расставшись с бородой. Простой же люд ответил глухим ропотом и сопротивлением. Тогда власти объявили, что те, кто желает носить бороды, должны платить налог: богатый купец - 100 руб. в год (деньги огромные по тем временам), дворяне и чиновники - 60 руб., горожане - 30 руб.; крестьяне - по копейке при въезде в город и выезде из него. Не платили новый налог только лица духовного звания. В итоге выиграла казна - пострадали убежденные бородачи, среди которых немало было тех, кто с осуждением и гневом встречал петровские новшества, выступал за незыблемость дедовских порядков и обычаев.
В то же время царь решал весьма неприятную для него задачу - развод с женой. Отправляясь в Ригу, он просил остававшихся в Москве правителей уговорить Евдокию уйти в монастырь. Жена знала, что она нелюбима, не нужна царю, но не соглашалась. Тем не менее через три недели небольшая карета царицы выехала из Кремля без свиты, и вскоре келья суздальского Покровского монастыря приняла новую постриженицу - инокиню Елену.
Все эти дни, занимаясь делами или пирами, Петр вникал в обстоятельства восстания стрельцов, этих, по его убеждению, «не воинов, а пакасников» (пакостников). В своих суждениях он, как и раньше, во многом заблуждался. Ему застилала глаза и мутила разум старая ненависть к ним, к Софье и Милославским. Все они, по его ошибочному заключению, составляли один лагерь - лагерь его врагов, противников преобразований, новшеств, которые он задумывал и начинал проводить в жизнь. Ему, к сожалению, не было никакого дела до действительного положения стрельцов, их страданий и лишений. А именно они и явились причинами восстания. К тому те военную свою пригодность стрельцы доказывали неоднократно с тех пор, как появились в составе русского войска.
После взятия Азова Петр и власти приказали возвратиться в Москву девяти стрелецким полкам. Для очистки города и возведения укреплений оставили шесть городовых солдатских полков, а также четыре московских стрелецких полка, возглавлявшихся полковниками Ф. А. Колзаковым, И. И. Черным, А. А. Чубаровым и Т. X. Гундертмарком. Стрельцы выражали открытое недовольство долгой службой, тяготами походов, болезнями, долгой оторванностью от семей и плохим отношением начальников.
Летом 1697 г. четырем полкам приказали покинуть Азов и идти на север, но не в Москву, к женам и детям, а в Великие Луки. Там они должны были влиться в армию М. Г. Ромодановского, в которую входили дворяне новгородские, смоленские, бельские и рославльские, а также смоленские солдаты и рейтары (кавалеристы). Стрельцов после потерь под Азовом насчитывалось в четырех полках около 2700, в том числе 38 командиров.
Жалобы и злобу стрельцов вызвало то обстоятельство, что, несмотря на большие потери в ходе осады и взятия Азова, им не дали отдохнуть в Москве, а погнали к литовской границе. По пути они тянули речные суда с оружием и припасами, вместо лошадей тащили пушки. Погода стояла такая, что хуже не придумаешь - осенняя слякоть, потом ранние заморозки. Продрогшие, голодные, прося кусок хлеба по деревням, они добирались до места новой службы «денно и нощно в самую последнюю нужду осенним путем и пришли чуть живы».
После службы на границе (стояли в лесу, в великие морозы) перевели их в Великие Луки и Торопец. Их мучения продолжались. Больше всего донимал голод. В том году во всей России голодали массы людей. Весной 1698 г. представители стрельцов пришли в Москву бить челом «с голоду». Тогда властям удалось предотвратить открытое восстание - им выдали жалованье, и они после небольших волнений ушли из столицы.
Уже тогда, в марте, наиболее активные стрельцы - В. Тума, Б. Проскуряков, И. Чурин, П. Наумов и др. -выдвинули план расправы с «обидчиками» из московских бояр и влиятельных иноземцев, по вине которых, по их мнению, они не получали жалованья, терпели лишения и дошли до нищенства.
Поскольку от Петра долго не было известий, поползли слухи о его смерти за рубежом. В этой неопределенной, смутной обстановке стрельцы снова заговорили о необходимости нового и «доброго» правителя, который облегчит их положение, отстранит «плохих» бояр - Ф. Ю. Ромодановского, Т. Н. Стрешнева, И. Б. Троекурова и прочих, которые их притесняют, обижают.
В конце мая все четыре полка стрельцов перевели из Великих Лук в Торопец. Появилась надежда, что их отправят к Москве, но 2 июня было объявлено, что полки направляются в Вязьму, Белую, Ржеву Владимирову и Дорогобуж. Мало того, стрельцов, которые в марте приходили с жалобами в Москву, приказали сослать с семьями «на вечное житье» в разные украинские города.