Ультрамарины

Она знает, что иногда находят обломки, которые никто не может распознать, — это не корабли, пропавшие без вести, это не шторм, но это внезапно прерванная жизнь. А бывает, что действительно надо спасаться от пиратов, накрепко запирать двери, приближаясь к суше, — кое-где пираты еще обитают. Она представляет, как пульсирует в висках кровь в момент осознания катастрофы, бедствия. Она представляет себя лицом к лицу с врагом посреди океана и смерть без единого свидетеля.

Она выходит из каюты и спускается по лестнице почти до самой кромки воды. Она тоже могла бы нырнуть, оставить пустой корабль, которым некому управлять, посмотреть, что бы было. Становятся ли люди ближе друг другу во время кораблекрушения? Превращаются ли человеческие существа в рыб, когда тонут? Покрывается ли кожа чешуей?

VI

У них в головах теперь словно замедленное кино или кошмар, заканчивающийся дрожью. Сердце вновь прозревает, словно морские впадины заставляют пережить все на свете — коктейль эмоций.

Звуки голосов, когда вокруг никого, глотка разрывается, раздается будто стыдливый писк, раскрывается какой-то секрет.

Каждому мнится, будто он один, и все орут.

Вот лицо. Еще одно лицо, такое же взволнованное, измученное, красное. Каждое явившееся из воды лицо принадлежит какому-то телу с мускулами, с человеческими способностями. Все начинают щуриться одновременно, радуются спасательным кругам, шлюпкам и собратьям. Каждый оценивает, сколько проплыл, какое было течение. И все друг другу улыбаются, вспоминают слишком высокие волны, из-за которых боялись потеряться. Все приплыли к цели уверенным кролем. В шлюпке расслабились, весело посмеялись над недавними тревогами.

Вот они уже лучше держатся на плаву, дышат полной грудью, расправив легкие. И внезапно все ощущают реалистичность будущего, которого просто-напросто не существовало в воде с ее гранями возможного и призраком смерти.

Больше никакого страха, сплошная гордость за внезапное чувство свободы, а еще смелость, сила, счастье, удача, избранность, выносливость, уникальность и жизнь. Теперь они называют друг друга по имени, перебивают и поздравляют. Им нравятся красная кожа, загар, светлые спутанные пряди — только что из воды. Они заново рассматривают форму носа уже знакомого человека, не совсем прямые зубы, морщины, замечают особенный смех. У них внезапно вызывают восторг маленькие ушки, на которые раньше было плевать, им хочется запустить пальцы в мокрые волосы какого-нибудь моряка, чью фамилию даже не помнят, обняться, признаться в любви, в безумной любви, и черт с ними, с любовницами, оставленными в порту. Если бы у них была возможность, от счастья они бы целовались взасос, смотрели друг другу в глаза и запускали руки туда, где сладостно и сказочно. Все-таки интересно, что теперь эти члены экипажа, двадцатка, стали товарищами, почти братьями, зеркалами души, за сорок пять минут они узнали друг друга лучше, чем кто-либо, и эта близость именно то, что нужно для выживания. Любовь существует лишь в одном волшебном мгновении, и если спустя несколько часов от нее ничего не остается, что ж, эйфория от встречи в любом случае имела место.

Они протягивают друг другу руки. Помогают забраться в шлюпку. Вспоминают протокол. Крохотная шлюпка сделала свое большое дело и всех спасла. Все собрались в одну стаю. Каждый хотел вернуться на корабль первым, а не последним, все торопились, но тут уж от ловкости многое зависит.

Моряки шумно дышат, но не произносят ни слова. Они не знают, с чего начать, чтобы не наговорить банальностей, ведь это так же стыдно для крутого моряка, как утонуть. После глупых криков и многозначительной тишины непонятно, на каком языке должны звучать обычные слова: «Все в порядке?» — «Да». — «Рад снова видеть».

Они рассматривают собственные ноги на твердой поверхности, остатки соли на почти высохшей коже, не могут поверить, что вылезли из воды. Они бледные и дрожат. Несмотря на улыбки. Каждая фраза кажется им жалкой, пустой. Они не думали, что так струхнут, учитывая, что для этого не было ни малейшего повода: просто рябь на воде, легкий бриз.

Они наблюдают за собой. В шлюпке, дрожа от холода, никто уже не чувствует в теле гибкости, свободы, силы. Даже здоровяк, справляющийся с любой работой на судне, похож теперь на ребенка после купания, и кажется, ему трудно дышать.

Все голые и растрепанные. Все идеально равны.

Они знают: пропустили нечто. За час потеряли нить времени. Вселенная посмеялась. Между ними и океаном произошло то, о чем они никогда не расскажут, ну, только если много выпьют или не поспят несколько ночей.

Первый здравый вопрос, который возникает в просветленном сознании: все ли здесь? И как это определить, если никто ни за кем не следил? Внезапно все задумались о том, почему ни одному из них не пришло в голову подождать, чтобы потом не бояться. Каждый все отдал бы, чтобы узнать, докуда доплыл и какая была высота волны. С какой скоростью дул ветер? С какой скоростью тело двигалось в воде? Кто-нибудь подсчитал точное количество заплывов кролем и секунд с задержанным дыханием? Они мечтали быть уверенными, что в случае чего им бросят спасательный круг, к ним подплывут, их заберут, кто-то услышит, кто-то увидит. Они обдумывают правила безопасности в обратном порядке.

Капитан, разумеется, осталась на корабле, чтобы помочь в экстренной ситуации. Однако в море расстояние между ею и ими казалось непреодолимым. Они были разными видами. Их жизни весили чуть легче, чем ее.

Все ли здесь? Глаза бегают, кто-то машет руками, спины склонились к воде — некоторых до сих пор втаскивают. Прежде чем пересчитаться, все оглядывают морские дали, подпрыгивают при виде теней и пены волн.

— Все на месте?

Моряки прижались друг к другу, как перед нырянием. Ничто им не угрожает, лица знакомые, в воде никто не остался.

Моряки успокаиваются, а море бурлит. Это просто картина маслом, готовое произведение искусства: голые люди в объятиях стихии, во власти эмоций в оранжевой шлюпке.

Теперь надо, чтобы кто-то пошевелился и наконец проявил себя как человек на службе, подал сигнал о возвращении.

VII

— Один, два, три, четыре, пять шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать… двадцать один.

Все молчат. Спустя несколько секунд пересчитывают, наконец прерывают молчание, ощущают облегчение.

— Должно быть двадцать, — произносит кто-то, — вы пересчитали со мной?

— Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один, погоди, — говорит другой, — еще раз.

— Хорошо: два, четыре, шесть, восемь, десять, двенадцать, четырнадцать, шестнадцать, восемнадцать, двадцать… двадцать один. Наверное, мы изначально неправильно сосчитали. Хотя я вроде бы отлично запомнил двадцатку. Четное число.

— Если бы я только знал, не люблю нечетные числа.

— Ох, ладно, нам только суеверий тут не хватало.

— Да, но представьте, что мы потеряли в воде способность считать: было бы невозможно работать.

— Есть же специальные приборы.

— Жаль, получились бы отличные каникулы.

— Тебе не хватило купания в качестве каникул?

— Я имел в виду, что ни перед кем не надо отчитываться.

— Но шеф или шефиня есть всегда.

Они засмеялись.

— Вечно женщины контролируют нашу жизнь.

Они снова засмеялись.

— Властвуют над нами.

Смех.

— А мы у их ног.

Смех.

— Господи, на работе еще хуже, чем дома.

— Итак, все в порядке? Можно заводить мотор и возвращаться на корабль?

— Ну раз мы решили, что все на месте.

— Двадцать один, двадцать один, все-таки странно.

— Наверное, ты забыл себя самого посчитать.