Залив Терпения

вообще Ира гораздо больше хотела в Аргентину, чем на Сахалин. потому что она увлекается еще и танго и даже иногда выступает на конкурсах и концертах. но после двадцать четвертого Аргентина оказалась непосильно дорогой и весь Южно-Американский континент как будто сдвинулся в сторону — стал еще дальше и недоступнее.

я думаю, что девушка, просыпающаяся в шесть утра и медленно помешивающая на кухне чай незнакомой железной ложкой, как и я, нуждается в том, чтобы кто-то взял ее за руку и повел к морю. я — удача для ее последнего дня на острове.

пока мы ехали и смотрели, я подслушивала других пассажиров. передо мной сидели сын с отцом и обсуждали собаку, которую собираются взять из приюта. их голоса становились тоньше и выше, когда они говорили о будущем питомце. потом автобус заложил резкий поворот и они подскочили. нам в другую сторону! черт, сына, выходим! в другом поселке приют, перепутали!

водитель высадил их посреди леса и вслед крикнул, что они дебилы. когда мы уже выехали к большим озерам и на телефонах стала появляться связь, ему позвонили. целую минуту на весь автобус с дребезжанием раздавался рингтон из таких, которые мы в детстве скачивали через специальные коды, напечатанные в газетах или на бумажных календарях. насильно гнусавым голосом в нем пелось: «что это за урод звонит — ля-ля-ля — что это за урод звонит?!» я превратилась в органы восприятия, без думаний. это прекрасное состояние, чтобы постигать реальность.

в приморском поселке он нас практически выбросил на дорогу — до конца маршрута доехали только мы вдвоем, — развернулся и поехал в Южный. чтобы нам вернуться в город, придется ждать этого же водителя до восьми вечера, а сейчас только два. перед нами нет ничего, кроме залитого солнцем длинного побережья, окаймленного с левой стороны небольшим холмом, нависающим над водой, и длинной пологой косой, на которой мостится еще один поселок, — с правой. вдоль всего побережья тянется разбитая дорога, и вывернутые, словно выкорчеванные куски темного асфальта блестят, отражая свет.

меня вдруг осеняет. я мечтала об этом всю свою маленькую жизнь. я мечтала посмотреть на этот едва различимый горизонт ледяного моря, врезаться в него с разбегу, разлететься на морские раковины, пену у берега и соленую воду. потом я прочту у Пруста о том кельтском поверье, согласно которому души умерших вселяются в животных, растения или камни, чтобы их узнал кто-то прежде общавшийся с ними и возвратил к жизни. я мечтала, видимо, быть этой самой стенающей душой, залечь в основание холма, придать ему форму своего округлого тела и звать корабли, проплывающие мимо. узнал бы принц русалочку в морской пене? услышал бы пение ее слез? и узнал бы меня с борта корабля тот, кого я люблю? потому что я всегда была русалочкой, вставшей на ноги. и каждый день мне было больно.

осенью двадцать первого года в музее «Мультимедиа» прокручивали получасовой фильм о современной русалочке, влюбившейся в рыбака. черно-белый, сдержанный, местами жестокий, во всех подробностях показывающий, как кровоточат и разлагаются новые ноги девушки. сами герои почти не разговаривали, а внизу экрана шла бегущая строка. в финале, после того как рыбак представил русалочке свою невесту, девушка вернулась в море. «но море не приняло ее». она утонула, отказавшись от всех своих тел и не найдя себе места. в маленьком черном зале я понимала русалочку. выходя на берег Охотского моря в прорезиненных «мартинсах», я понимала русалочку. в каждой точке на горизонте представляя корабль, я понимала русалочку. хотя в детстве я больше любила «Красавицу и чудовище», а именно, по рассказам мамы, мне нравилось петь вместе с антагонистом Гастоном песню с повторяющимся девизом «убьем чудовище!»

спустившись к воде и пройдя чуть влево по берегу, мы оказались заперты в ловушке не пойми откуда взявшегося сильного волнения с одной стороны и огромной горки из обломков береговых плит и камней — с другой. перелезть через нее можно было, только улучив момент, когда волна набирает высоту. мы около получаса просидели в глубине этой горки, отсчитывая время прыжков и рассуждая, почему нам не хочется подняться на дорогу и обойти препятствие поверху. не хотелось. хотелось окунуться в ледяные брызги, расцарапать ноги и почувствовать, что мы здесь. когда, казалось, все уже рассчитали и на раз-два-три побежали по камням, едва не падая, все равно успели — и хотели успеть — под рухнувшую на нас небольшую волну. за камнями продолжался песок, мы спрыгнули на него и чуть не раздавили рыбака, сидевшего под горой на больших обточенных волнами деревяшках. после наших извинений он заулыбался странной, тугой улыбкой и начал завывать: де-е-е-евушки-и-и-и, а де-е-евушки, подойди-ите бли-иже…

Ира схватила мою ладошку и быстро пошла вперед, мне пришлось, семеня, бежать за ней. мокрые, соленые и напуганные, мы переглядывались и смеялись. набродившись по пляжу, мы решили подняться на холм и посмотреть на залив с высоты. вверх по холму уходила спиралевидная дорога, а под ним, обнесенная ржавым забором, располагалась рыболовецкая база. мы стали подниматься, болтая о путешествиях, как вдруг на вершине холма, среди травы мелькнуло что-то рыжее, а затем вальяжно вышло на дорогу, размахивая облезлым хвостом, и двинулось в нашу сторону.

— маш, это, кажется, лиса… — остановилась Ира, вглядываясь.

— звучит нехорошо. лисы должны бояться людей, а если идут навстречу…

в этот момент рыжее существо спрыгнуло с дороги в кусты, как будто расслышав наши голоса.

— видишь, испугалась. спряталась. пойдем дальше, но аккуратно. не думаю, что она бешеная.

каждый шаг стоил мне усилий. я даже быстренько помолилась про себя, чтобы это была не бешеная лиса и чтобы она нас не тронула. господи, куда ты идешь? — повторял голос страха у меня в голове. — разворачивайся и беги.

— Ира… ты думаешь, она нас правда не тронет? она огромная такая…

— она уже убежала. давай, идем, а то зря мы поднимались, что ли? хорошо, что не медведь.

— я не могу… я боюсь… — я уже почти плакала.

— да ты чего, маш! хочешь, я одна схожу проверю, а тебе потом крикну?

я была трусихой, но не хотела ею быть. если не сейчас, то когда еще сталкиваться со своим страхом? и, решительно отказавшись отпускать Иру одну, я пошла вверх широким шагом. из-под подошв ботинок выскальзывали мелкие камушки, я торопилась и тяжело дышала, словно шагала на бой в каком-нибудь фильме про супергероев и супергероинь. better than ru

его шерсть разметало ветром и скатало в комки, обнажив проплешины на боках. он стоял у моих ног, подняв уверенную мордочку, и ждал.

— маша! колбасу доставай скорее! это же котик! — и Ира полезла в рюкзак за съестными припасами. кинула ему один кусочек, он сразу схватил и проглотил, не жуя. так второй, третий. кошки, как я слышала, не чувствуют насыщения. но этот в какой-то момент ощутил, пятый кусок уже не взял, подошел к моим ботинкам и стал о них тереться.

так вот ты какой, мой страх. мордочка у тебя медовая.

я двинулась к обрыву, он последовал за мной. плотно сбитые, полные цветов травы на вершине, ноги в них вязнут, они звучат изнутри, гудят, словно под скалами идет поезд метро. я присаживаюсь на землю у края, пока Ира обходит немногочисленные владения вершины. кот залезает мне на руки, и я поглаживаю его спутанную шерсть, исполненную нежности к первым встречным. он лежит и смотрит в даль.

даль полнится живым и скрытым. дымка прячет горизонт, делая пространство безграничным, вода прячет тех, кто живет в ней. по зиме этот залив покроется льдом, и лед превратится во второй песок для подводных существ. у них появится мир с двумя потолками. это мир защищенный или мир-плен?