Страница 5 из 6
Новый дом ожидал меня, сиял чистотой окон и нежилой внутренней новизной. Чтобы переехать сюда, ждали моего возвращения и сразу же приступили к переселению. Из старого дома ничего не взяли, только любимую цветочную вазу Мари, её любимое лимонное дерево и вот это же трюмо. Пока хлопотали с новосельем и на эту суету отвлекались мысли, я выглядел вполне благополучным человеком. Но после обустройства на новом месте, в своих снах, стал пропадать в старом доме и продолжал беседы с Мари. Вернулась ночная бессонница, день наполнился галлюцинациями, на работе заметили мою неуравновешенность в отношениях с коллегами и настоятельно предложили обследоваться у психотерапевта. Обследовав меня, врачи нашли нервную систему растраченной, приговорили к режиму покоя и выдали на руки документы, дающие право на получение пенсии. Это основательно подорвало мои душевные силы, я стал всё чаще срываться в семейном общении, непреходящая раздражительность становилась выразительной, и чтобы не прослыть злодеем в своей семье, стал готовиться к отъезду. Та встреча с русскими моряками предопределила путь моего отступления.
Понимая хрупкость своего состояния между здоровьем и безумием, не стал тянуть с отъездом. Визу получил быстро, по праву рождения, да и политическая ситуация в мире изменилась, Россия обратилась лицом к своим недавним врагам и уже не обременяла своих и чужих граждан запретами на въезд и выезд.
В аэропорту Орли меня провожала вся моя семья: тёща и дочь. Очень повзрослевшая со дня смерти матери Маша, смотрела на меня своими огромными глазами, из которых безудержно лились слёзы. До самого отъезда мне казалось, что она понимает необходимость нашей разлуки, но эти слёзы показали всю глубину переживаний моей девочки, до объявления посадки на мой рейс, не верившей в неотвратимость моего отъезда. Так, разрываясь душою от безмолвных рыданий, в залитой слезами моей дочери рубашке, я вошёл в салон лайнера, рейсом на Москву. Чем был этот путь, малодушием перед страхом будущего, возможного безумия или нечеловеческой жертвенностью отцовства ради свободы дочери от непредсказуемости моего дальнейшего поведения? Но непривыкший к похвалам себе, я воспринимал свой побег, как необходимость осознанной будущей вины перед своими родными. С этим нелёгким чувством я и ступил на землю белокаменной столицы России. Пробыл там недолго, побродил по улицам, площадям, посетил выставки, галереи, музей Пушкина. Радовался, как мог, встрече с Москвою, где никогда не бывал, но много читал (в том числе Гиляровского), слышал и смотрел кино. Думаю, что ни об одной столице столько не написано. Стоило, конечно, и было о чём рассказать. Очень отвлёкся от своего неясного положения, то ли иммигранта, а может возвращенца. В последний день побывал в Большом театре, послушал Онегина и в таком разнообразии впечатлений отбыл на свою малую родину. Чем дальше удалялся от Москвы поезд, тем ощутимее терялась связь с моей французской тоской. Да, бывает и такая печаль. Во мне оживал интерес к жизни. Нет, я не потерял память, просто разум осветлялся в тёплых лучах исходившим от прошлого счастья. В том свете жила Мари и никакие дурные видения более не преследовали меня.
Теперь я живу здесь. Развожу цветы, ухаживаю за садом. Отыскал и ухаживаю за могилами родителей, перед которыми бесконечно виноват. Ранее думал, что помог им, отписав деньги, заработанные в Алжире, но, как оказалось, отнял у них этим последнюю надежду на моё возвращение. Я был последним ребёнком в семье и стал самым тягостным разочарованием. Получив деньги, они роздали их моим сёстрам и братьям, ничего не оставив себе, хотя, судя по письмам нуждались в старости. Это был их протест против моего, по их мнению, нелепого поступка. Всё больше времени провожу в одиночестве. С собою привёз всё те же три вещи, но вещами их называть трудно, они оживают, стоит только подумать, как к ним прикасались руки Мари. Они уже не отражаются тревогою в моём взгляде на них, а остаются свидетелями моего недавнего счастья. Это любимая ваза Мари, которая никогда не бывает пуста, трюмо, где в зеркалах привычно смотрятся букеты цветов и лимонное дерево, оно теперь, в ожидании холодов, перенесено в дом. Цветы в вазе, это не дань памяти Мари, а скорее традиция, если при её жизни ваза всегда была полна цветами, то и теперь пусть будет так же, в этом живут её привычки и пока жив я, буду эти привязанности продолжать, а в них будет жива и она.
– Вы что же совсем забыли о дочери? – вырвался мой вопрос.
– Что вы? Год назад она приезжала сюда. Сейчас она красивая девушка, с повадками Мари в своих движениях, с великолепными чёрными кудрями, против светлого волоса матери. Она простила меня и даже нашла очень романтичной мою нынешнюю жизнь. Просила вернуться, хочет познакомить со своим парнем. «Представляешь папа, он тоже русский, – и радостно, до слёз, хохотала, но потом серьёзно, с содроганием в голосе добавила. – Я очень им дорожу и никогда не расстанусь». Думаю, что скоро вернусь к ней, чувствую в себе ещё довольно сил и надеюсь, что моя старость не станет ни для кого каторгой.
В молчании допили уже остывший, забытый за разговором, чай и стали прощаться, за окном, по-осеннему рано, вечерело. Повернувшись к выходу, я увидел картину, всё это время висевшую за моей спиной. По цветущему клеверному полю, сплошь залитому удивительно ярким светом, бежала женщина, её волосы, будто вымытые в золоте, разметались невидимым ветром и казалось, что их нити превратились в солнечные лучи, напитавшие воздух вокруг.
Путешествие любви
Мы неожиданно встретились в начале осени, в совершенно неромантичное для нашей местности время года, в унылой обстановке дешёвого кафе, куда я забрёл переждать, наводящий тоску, мелкий, противный дождь и под его дробящее мысли на всякую мелочь покапывание за окном, заказал стакан красного вина и отпивая глоток за глотком, думал о своей новой, только что начатой рукописи. Начало этого чего-то, образующего в будущем то ли рассказ, то ли роман, было такое же унылое, как дождь, как этот подслеповатый свет, кое-как высвечивающий середину моего стола и только на удивление неплохое вино подвигало мои мысли на продолжение начатого движения. Героиня моего повествования, ещё совсем незнакомая даже мне, только входила в свою, дарованную мной, жизнь и вдруг заставала в ней неожиданные события, в которых ей не всегда хотелось участвовать. Это упрямое нежелание участия в моём сценарии её жизни и путало продолжение рассказа. Я был откровенно рассержен действиями этой строптивицы (где это видано, чтобы автор считался с мнением своего персонажа, пусть даже главного?) и вот сейчас, после нескольких глотков вина, убеждал её сделать предначертанные мною и, как казалось мне, нужные для продолжения рассказа, шаги. Когда мне, наконец, удалось достичь некоторого компромисса с моей несговорчивой героиней путём введения в повествование новых линий сюжета, слегка потакающих её эгоистичному поведению, оказалось, что при достижении задуманного, сама авторская цель немного изменилась, оставаясь, однако, моей мысленной собственностью. Я успокоился и прикрыл глаза, но тут раздалось постукивание по столу и моему открывшемуся взору предстала… моя героиня. Всякий пишущий человек всегда представляет облик своего героя, хотя не всегда описывает его внешность (загадка должна присутствовать в любом жизнеописании, ведь чтение книг – это не что иное, как поиски разгадки тайны, запрятанной писателем где-то, ну вот там, ещё чуть-чуть… и читают, читают, разочаровываются или радуются), а чаще предлагают самому читателю соединить написанное в желаемый для него образ. Экранизация произведений часто так далека от образов и смысла прочитанного, что читающий человек, уже однажды вообразивший своих героев, не воспринимает показанное, как замысел писателя. Передо мною стояла женщина, которую представлял себе я, и с нею же недавно спорил и пока ешё никто ничего не знал о ней, но ведь кто-то же указал ей дорогу ко мне и теперь, невидимо присутствуя где-то поодаль, усмехался: «Выдумывать навыдумывал, а вот как ты с ней живою теперь обойдёшься?» Я обвел зал кафе взглядом, но ничего и никого, что думал найти, не обнаружил. Во второй половине зала, за крайним у стены столиком вели беседу двое юношей и девушка. Я перевёл взгляд на свою знакомую незнакомку. «Можно присесть?» – спросила она. «Почему именно за мой стол?» – прикинулся не собою я. «Почему-то мне хочется к вам. Я чувствую что-то родственное в вашем и своём одиночестве. Может быть, я ошибаюсь, но кажется, что вы не меньше моего ожидаете какой-нибудь необыкновенной встречи, знакомства. Вы устало выглядите, но усталость эта не физическая, а духовная. Не могу ли помочь вам в облегчении этого неслучайного недуга? Так можно присесть?» – настаивала она. «Присядьте, но не думаю, что наше соседство привнесёт покой в мои мысли», – противился я. Она присела и с этого момента, определённого лёгким движением её руки, началось моё увлечение ею. Если бы не было этого движения, которое описать невозможно – это движение видения, неземного существа, что-то из божественных мечтаний художника, нигде им не выраженных, я бы так и остался равнодушен к своей незнакомке. Но вдруг захотелось повторения мгновения полёта её руки, один раз, увидев который, невозможно запомнить и потому я погрузился в ожидание каких-то новых ощущений, обещанных, как мне показалось, появлением в жизни этого выдуманного существа. Между тем она свободно расположилась за моим столиком, где завороженный случайным движением, уже склоняясь в своём настроении к романтичности восприятия этого явления, молча сидел я, ожидая действий от внезапно ожившего призрака моих мечтаний. «Почему бы вам для начала не угостить девушку чем-нибудь? Ведь у меня нет никого, кроме вас, ни здесь, ни там», – она указала рукой на скучное мокрое окно. «А чего вы хотите?» – спросил я, даже не догадываясь, чего может желать ненастоящая женщина. «Пирожное и чаю. Если будете так любезны», – сказала она мне и приглашённому гарсону. Заказ был сделан, слова сказаны и невозможно было даже предположить, какое продолжение может иметь этот вечер для нашей встречи. Пирожное было изящно и со вкусом съедено моей дамой, и теперь она мелкими глоточками припивала чёрный, похожий на кофе, чай. Я начинал понимать, что настоящее удивление этой встречей только начинается и в подтверждение моим мыслям прозвучали слова: «Что вы теперь собираетесь со мной делать? Какие у вас планы относительно продолжения наших отношений?».