Вернувшись из ада

Моё везение заканчивается неожиданно. Ауфзеерка вдруг начинает бить меня, а потом куда-то гонит, помогая хлыстом. Я просто визжу уже от боли, но, оказавшись в каком-то белом помещении, понимаю – сейчас будут «опыты». Меня будут мучить так, как ещё не мучили до этого.

– Ausziehen!4 – звучит команда.

Я уже знаю, что она значит, поэтому стягиваю пропитанное кое-где кровью платье. Грубо схватив за руку, меня сажают в то самое кресло и, прошипев что-то о колдовской твари, привязывают. Кажется, страшнее быть уже и не может, но тут я вижу нечто, от чего чуть не теряю сознание: под какое-то странное жужжание острый даже на вид нож медленно приближается к моему… ну… Я бьюсь в путах, стараясь вырваться, но тут что-то происходит, и всё гаснет.

Очнувшись, я обнаруживаю себя совсем в другом бараке. Кроме меня здесь почти без движения лежат ещё два мальчика лет семи и постоянно плачущая пятилетняя на вид девочка. Не понимая, что происходит, я тем не менее веду себя очень тихо, чтобы не привлекать внимания. Но ауфзеерки о нас всё равно не забывают.

Спустя неделю нас просто как дрова закидывают в большой грузовик. Я понимаю – это и есть газенваген. Сейчас я буду умирать. Мысленно прощаюсь с папой, Швейцарией и даже с мамой, хоть она и бывала похожей на ауфзеерку. Но самое главное – я прощаюсь со своей лагерной мамой, показавшей мне, какой может быть настоящая… мама.

Но грузовик едет, а мы не умираем, тогда один мальчик, непонятно откуда взявшийся в женском лагере, тихо говорит что-то о переводе в другой лагерь. Но в другой лагерь чаще всего переводят для уничтожения, значит, это просто отсрочка и ничего больше. Так мы едем час, другой, третий, а затем грузовик останавливается, и нас всех выгоняют из машины. Затихшая пятилетняя девочка молчит, и тут я вижу, что всё рассказанное мне – правда. Страшный палач в чёрном просто кидает её тело на кучу голых тел, сообщив: «Крематориум!»5, а нас гонят дальше.

Заставив опять раздеться, меня засовывают под ледяной душ, а потом приказывают стоять в очереди. И лишь увидев чёрные цифры на своей руке, я понимаю, где оказалась. Об этом месте я знаю только то, что здесь всех убивают. Значит, и меня. Скоро.

Но смерть приходит не сразу. Сначала я оказываюсь в ещё более жутком месте. В большом бараке много детей разного возраста. Здесь живёт страх, я чувствую его! Этот страх грызёт нас в жутком бараке, полном детских слёз. Каждый день то одного, то другого ребёнка забирают куда-то. Иногда их возвращают, иногда нет. Иногда дети умирают в страшных муках на руках заботящихся о них старших. На моих руках. Чувствовать, как жизнь уходит из маленького тела, и не мочь ничего сделать – вот где ужас! Мне сменили номер, но теперь нет лагерной мамы, чтобы звать меня по имени. В этом жутком месте я сама становлюсь той, кого зовут мамой умирающие дети.

Проходит бесконечно много времени, и за мной приходят. Я теперь – всего лишь номер, не человек, я – ниже животных и хорошо знаю это. Если я не узнаю свой номер или запинаюсь, произнося его, то следует сильная, очень сильная боль, от которой я потом дрожу ещё несколько дней.

Меня приводят в помещение, в котором стоят кресло, диван и кушетка. Меня внимательно осматривают, а потом ставят перед кем-то, кто кажется мне смутно внешне знакомым. Я чувствую, что уже видела этого человека, одетого в чёрную форму. Я смотрю на это существо… Мысленно я не называю его человеком, потому что человек не будет смотреть таким взглядом на ребёнка… Хотя здесь все мы «существа»… И с номерами, и без. Люди с их нормальной жизнью остались где-то далеко, я даже не уверена, что они вообще существуют. Я не уверена, что когда-то была одной из них… Прошлая жизнь пропала в тумане…

– Hier, Herr Standartenführer, der Slawe. Gutes Material!6 – произносит один из чёрных.

– Versuchen Sie, sie zu stimulieren, mal sehen, was sie tun ka

– А-а-а! – внезапно что-то шипит, и я чувствую сильную боль, отчего кричу. Всё резко смазывается и гаснет.

– Nein, Friedrich, sie ist nutzlos. Dieses Tier muss entsorgt werden. Sie kö

Очередной барак… Я и ещё один мальчик заботимся о младших, помогаем поесть, рассказываем сказки и почти совсем не плачем, когда дети уходят туда, где нет лагеря, нет боли, нет чёрных. Просто нет сил уже плакать. На малышах ставят опыты каждый день, каждый день они кричат, кричат, кричат… Мальчик, уже не помнящий своего имени, здесь уже два года, он пытается помочь мне, поддержать, зачастую прикрывает своим телом от ударов надзирательниц, но это помогает мало – дни идут за днями, крики малышей отдаются в моей голове. Меня тоже водят в «смертный блок»9 – что-то колют, что-то режут, сажают на корточки, вставляя в рот… Я уже и не понимаю, что со мной делают, просто живу в своей боли, заполняющей все моё существование.

Когда меня вывели за ворота лагеря и, показав автомат, приказали бежать, я поняла, что сегодня умру. Ну, хотя бы это будет не в газовой камере… Меня назначили «дичью». Это означает, что чёрные будут охотиться на меня, чтобы убить. Шансов убежать у меня нет, лес всё равно оцеплен, так что я могу побороться лишь за ещё одно мгновение жизни…

И я бегу, бегу вперёд, хотя, конечно, знаю, что измождённая, голодная девчонка вряд ли сможет убежать от них. Понимая это, я всё равно бегу, не замечая корягу, на которой моя нога подворачивается, и я лечу вниз, чтобы упасть на землю, вышибившую из меня дух.

Вот и всё! Уткнувшись лицом в пожухлую траву, я отчётливо осознаю: здесь и сейчас закончится моя жизнь. Пусть это будет быстро… Пожалуйста…

Уве Вебер

Я еду в школу, припоминая что-то о чрезвычайном происшествии, о котором говорил герр Рихтер. Отчего я вдруг вспомнил это, даже и не знаю. Просто усевшись в вагон «Интерсити», вспомнил. Лауру я даже и не ищу – опять начнёт ныть или нудеть о том, что я её не люблю и мало времени уделяю… Как мне это всё надоело – слов нет!

Так вот, о происшествии. Когда нас возили на экскурсию, герр Шлоссер категорически запретил прикасаться руками к чему бы то ни было, чтобы не вызвать «неприятностей», как он выразился. Так как я – адекватный, психически нормальный немец, то в точности следовал указанию, а вот какая-то из новеньких решила, что она – самая умная. Да, пропала девочка из первого класса. Возили их в другой лагерь, но она исчезла без следа, только рюкзак её и телефон остались. Сначала думали, что заблудилась, даже полиция искала, но никого не нашли. Получается, бесследно пропала. Интересно, как?

Впрочем, мои мысли сразу же перескакивают на Лауру. Что мне с ней делать? Родители считают, что она бесится и перебесится рано или поздно, но мне, честно говоря, надоело. Её капризы, её претензии, её нытьё… В общем, надоело мне. Общаться больше нет никакого желания, да и влюблённость исчезла, как будто Лаура эту самую влюблённость просто убила. Никакого желания…

«Интерсити» проезжает Цюрих, теперь ещё часа три – и я на месте. В этом году мы будем изучать преобразования второго класса, именно те, что взаимодействуют с электричеством. Тут ведь что получается? Электричество при колдовстве работает как катализатор, поэтому плеер становится гранатой. Но нас в этом году научат, и как изолировать прибор, и как использовать электричество, что само по себе интересно. Во-первых, плеер хочу, а во-вторых, интересно же, что можно сделать при помощи электричества. Ну и миксты ещё, тоже пообещали что-то необыкновенное.

4

Раздеться! (нем).

5

Крематорий (нем.).

6

Вот, господин штандартенфюрер, славянка. Хороший материал! (нем.).

7

Попробуйте её простимулировать, посмотрим, что она может (нем.).

8

Нет, Фридрих, она бесполезна. Это животное нужно утилизировать. Вы можете использовать её, как пожелаете (нем.).

9

Одиннадцатый блок. Смертным его называли и узники, и эсэсовцы. В нём проводили опыты над людьми, в том числе и над детьми.