Курмахама

«Мало ли какие обстоятельства сложились, – принялась уговаривать себя Елена. Она неподвижно свернулась калачиком на холодном супружеском ложе, при этом сердце её колотилось словно бешеное, – наверное, Павел остался у ребят в общежитии, всю ночь готовил курсовую. Помню, он что-то такое мне говорил».

Конечно, ни о чём таком Павел даже не заикался. Просто Елене хотелось любыми способами уверить себя, что всё в порядке, даже с помощью явной лжи. К несчастью, тревога не проходила, несмотря на все уговоры. А когда хлопнула входная дверь, выпуская из дома Ирину Львовну, Елене стало совсем худо. От жалости к себе она тихо заскулила на одной ноте как маленький ребёнок: «И-и-и-и! И-и-и-и! И-и-и-и!»

В таком положении жену и нашёл вернувшийся, наконец, Павел. Выглядел Розенблат отвратительно – помятый, одежда в подозрительных пятнах, пахло от него чем-то кислым и неприятным.

– Где ты был? Я волнуюсь… – начала было Елена, но Розенблат так рявкнул на жену «Заткнись, дура!», что полностью отбил у неё всю охоту спрашивать.

Всё же, выпив кофе и позавтракав, Павел чуточку подобрел и поведал супруге –ночь он провёл в милиции. «В обезьяннике этом вонючем» добавил он, чем нисколько не добавил ясности – что такое «обезьянник» Елена тогда ещё не знала. Хотя Розенблат и рассказал жене о своих вчерашних похождениях почти всё, Елена мало что поняла из его слов – уж слишком непривычным оказались для неё слова «милицейская облава», «фарца», «протокол задержания» и прочие малопонятные термины, которыми то и дело сыпал Павел.

Чтобы отстирать дурно пахнущую одежду мужа и скрыть следы его ночного отсутствия в квартире, Елене пришлось пропустить учёбу и провести дома весь день. Не рискнув запустить стиральную машину в целях конспирации, она намыливала в тазу разящие несвежим брюки плакала от горя и бессилия, чувствуя скорые негативные перемены в своей судьбе. А Павел, приняв душ и переодевшись в чистое, сразу же куда-то ушел, опять оставив жену в беспокойном одиночестве.

Более-менее полная картина происшедшего сложилась у Елены только после появления в дома Бэллы, которая смогла растолковать девушке суть дела.

Оказывается, ещё со школы её возлюбленный Павел, имея в своём распоряжении дефицитные товары, купить которые в Серпске было трудно или невозможно, начал потихоньку приторговывать ими. Получая от этой торговли неплохие барыши. Люди, занимающиеся подобно рода делами, назывались фарцовщиками, а их промысел – фарцой. В Советском Союзе практически любая купля-продажа, несанкционированная государством, являлась уголовно-наказуемой, поэтому Ирина Львовна, узнав о проделках сыночка, строго-настрого приказала ему прекратить фарцевать, но Павел легко пропустил угрозы матери мимо ушей.

Дело в том, что у Розенблата обнаружился настоящий талант к подобного рода делишкам. Он быстро входил в доверие к людям, у него покупали с рук лучше, чем у других, зная, чей он сын, поэтому дела быстро пошли в гору. До поры Павлу всё сходило с рук, потому что он не жадничал, фарцевал по мелочи и действовал осмотрительно. Но постепенно осторожность уступила место азарту – уж слишком всё у Розенблата получалось легко и прибыльно. Желая произвести впечатление на Елену, Павел стремился продавать товар всё дороже, начал брать вещи на реализацию у других, более серьёзных фарцовщиков, влез к ним в долги.

Именно через этих своих «друзей» он смог добиться, чтобы их с Еленой заявление приняли в ЗАГС, именно им загнал материну швейную машину, когда от него потребовали вернуть долг. Во время памятного, услышанного Еленой, ночного разговора с матерью Павел пообещал больше не фарцевать, после чего Ирина Львовна погасила все его долги, но слово своё не сдержал. А вчера и вовсе был пойман «на толчке» с другими дельцами такого рода во время вечернего милицейского рейда.

Толчком или толкучкой серпчане называли вещевой рынок. Если не считать комиссионные магазины, это было единственное в городе место, где дозволялось продавать подержанные инструменты, самодельные изделия и ношенные вещи. Именно на толкучке собирались все, кто приторговывал заграничными и дефицитными товарами. Когда требовалось купить импортную шмотку, все шли «на толчок».

Чтобы не выдавать себя, серпские фарцовщики выкладывали перед собой для прикрытия какой-нибудь бросовый товар, а сами втихаря торговали дефицитными вещами. Об этом было известно всему городу, не исключением была и милиция, которая периодически устраивала на толкучке облавы. Обычно Павел на толчке не задерживался, торговал дефицитом среди знакомых, поэтому был в сравнительной безопасности, а тут попался.

Задержанный милицией во время облавы, Розенблат всю ночь прождал в камере, пока его вызовут на допрос – в этот день улов милиционеров оказался на редкость крупным, хватали вообще всех подряд. Его отпустили только в восемь утра, после того, как был составлен протокол задержания. К счастью для Павла, ему в очередной раз повезло – ни вещичек, ни денег при нем не оказалось. Но на заметку его взяли. И написали бумагу в институт.

– Гляди, доиграешься, долбень, – тихо и зло пригрозила брату Бэлла, когда Розенблат заглянул к ней, чтобы попросить Елену вернуться в его комнату, – Ещё и нас с Ленкой под монастырь подведёшь.

– Ладно, не пыли, Белка, вечно ты гундосишь не по делу. Смотри, сама накаркаешь, – угрюмо отозвался Павел.

– Моё дело предупредить, – отрезала Бэлла и отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

Елена не знала, куда прятать глаза, настолько сказанные Бэллой слова шокировали её – как содержанием, так и не в меньшей степени своим звучанием. Раньше она и не подозревала о подобных выражениях. А ещё через две недели в комнату Павла и Елены ворвалась разъярённая Ирина Львовна, едва не сметя по пути отгораживающую помещение от гостиной портьеру.

– Это что? – выкрикнула она, швырнув в лицо сына какой-то листок.

Павел поднял лист, прочёл и отчётливо изменился в лице.

– Сам разберусь, не бухти, – проворчал он.

Елена осторожно подтянула к себе бумагу и заглянула в неё. Это была повестка, в которой Розенблату Павлу Наумовичу предписывалось явиться в назначенное время для дачи показаний в рамках расследования по уголовному делу.

– В тюрьму собираешься, тэмбель? Меня ославить хочешь? – продолжала бушевать Ирина Львовна.

– Перестань! – скривился Павел.

– Я тебе перестану! Мало мне хлопот с твоим институтом, теперь ещё с нар тебя вытаскивать? – и тут Ирина Львовна разрыдалась.

Неготовый к такому повороту, Розенблат что-то неразборчиво забормотал, а потом полуобнял мать и вывел из комнаты, она безвольно повисла на сыне, продолжая оглашать дом горестными стенаниями. Елена же осталась сидеть на диване, абсолютно оглушённая, не знающая, что можно сделать в такой ситуации.

Дальше жизнь в доме Розенблатов потекла, словно в обморочном сне. Мать Павла совсем перестала улыбаться и разговаривать с Еленой, лишь слабо кивала ей по утрам в знак приветствия. Павел тоже сильно изменился. С утра до вечера пропадал где-то, а когда по вечерам возвращался к жене, от него несло алкоголем и табаком. Бэлла вовсе перестала приходить домой, но это никого уже не беспокоило.

Из института Розенблата отчислили через неделю после получения повестки. Не помогли никакие хлопоты со стороны матери. Павел совсем замкнулся. Когда же Елена попыталась поговорить с мужем об их будущем, о том, чем он собирается заниматься дальше, заберут ли его в армию, тот лишь зло отмахнулся от жены, как от надоедливого насекомого. А когда Елена принялась настаивать, обматерил её и выскочил из комнаты. И не появлялся в доме три дня.

Вся жизнь Елены перевернулась с ног на голову. Но она продолжала уговаривать себя, что это временные трудности, нужно всего лишь немного подождать, и всё само собой образуется. Она продолжала ходить на учёбу, а свободное время проводила в своей комнате за портьерой, чаще всего в одиночестве, потому что Павел был неизвестно где.

Прошла ещё одна тусклая и томительная неделя. В субботу вечером, когда Елена в одиночестве готовилась к экзаменам, а Павел как всегда отсутствовал, к ней в комнату тихо вошла Ирина Львовна. Мама-Розенблат даже не прошла, а протащилась к письменному столу, за которым занималась Елена, и упала в стоящее рядом кресло. Посидела несколько томительных секунд и выдохнула: