Курмахама

Елена снова скосила глаза на Павла, тот неспешно повернул голову в её сторону и одарил девушку своей очаровательной улыбкой, видимо, почувствовал на себе её взгляд. Елена ощутила, как неудержимо краснеет и быстро отвернулась к окну. От греха. Но перед тем, как упереть взор в грязноватое оконное стекло, глаза девушки нечаянно натолкнулись на красочную коробку, принесённую Розенблатом в подарок Римме Петровне.

«Точно, там были конфеты! – продолжала копаться в воспоминаниях Елена, – Какие-то прибалтийские, какие в Серпске и не видывали. Римма однажды, где-то месяц спустя, пила с этими конфетами чай в подсобке и выбросила фантик в мусорное ведро. А я втихаря выудила обёртку, чтобы дома как следует всё разглядеть. Обёртка была настоящим произведением искусства – шелковистая на ощупь, при этом точно светящаяся изнутри, она завораживала странным, удивительно элегантным отливом глубокого фиолетового цвета, а поверх струились оранжевые, какие-то инопланетные буквы. И отдавала обёртка сладким манящим ароматом, ассоциирующимся с не менее сладким запретным словом «заграница».

А ещё – да-да, точно! – Елену 40 лет назад сразила вот эта самая Розенблатовская улыбка. Ни разу до этого мига так никто не улыбался ей, ни один мальчишка в школе или во дворе никогда не одаривал Елену ТАКОЙ улыбкой. Ласковой, с оттенком восхищения, даже немного изумлённой, словно Павел увидел девушку впервые и сразу оценил по достоинству. Кстати, точь-в-точь как улыбнулся он ей буквально минуту назад. Правда, умудрённая опытом Елена, на этот раз легко разглядела то, что ускользнуло от неё тогда, сорок лет назад: Розенблат ни на мгновение не сомневался в своём успехе и сосредоточил внимание на соседке по парте исключительно потому, что справедливо полагал – она станет для него лёгкой добычей.

«Ещё бы! – сверля глазами проплывающие в небе облака, мрачно думала Елена, получая горькое удовлетворение от собственного ничтожества, – Для меня в те годы Розенблат казался прекрасным принцем из сказки. Как же – принести «почти заграничные» конфеты в дар простой училке мог только настоящий принц, у которого всё есть. А я, кто была я? Даже не Золушка, а так, простушка из рабочей семьи, серая копоть. Такую можно было поманить обёрткой от съеденной конфетки, и она сразу кинется тебе в объятия. Кто же не хочет попасть в сказку? Особенно, когда вместо принцев вокруг одни дурачки и разбитые корыта».

Между тем, появление Павла Розенблата рядом с Леной Распоповой вызвало в классе настоящий шок. Если в первые дни, когда битва за фартуки была ещё в самом разгаре, этот факт как-то отошёл на второй план, то после того, как бунтарки потерпели поражение в неравной битве со школьной системой и началась привычная рутина, внимание всего класса стало приковано только к этой паре.

– Ха! Помяните моё слово, скоро Розенблат бросит эту дуру Распопову, – услышала в одно сентябрьское утро Елена, входя в класс.

Реплика принадлежала, конечно же, Таньке Дериглазовой, которая после фиаско затеи с фартуками быстро отдалилась от Елены и всячески старалась именно её выставить главной причиной поражения. Дескать, не проявила Распопова достаточную твёрдость перед Буровой, вот и пришлось уступить. И не просто уступить – потерять лицо перед коллективом. А раз Елена не справилась с ролью лидера, значит, нечего выделываться и строить из себя звезду.

Разумеется, истинной причиной Танькиной злости на Елену было вовсе не стремление восстановить справедливость, а банальное желание перехватить в свои руки пальму первенства в среде девочек 10 «а». Увы, в то время Елена об этом даже не догадывалась и потому сильно переживала, пыталась оправдываться, указывая, что не одна она оказалась виновником поражения. Но все эти попытки лишь убавляли её авторитет – любое оправдание только ухудшает позиции того, кто оправдывается. Низвержение Елены с пьедестала оказалось не менее стремительным, чем её вознесение туда.

При виде вошедшей Елены, девчонки, обступившие кружком Таньку, демонстративно замолчали. Елена, стараясь ступать как можно естественнее, хотя после этих обидных слов ноги мгновенно перестали слушаться её, прошлёпала к своему месту и с замиранием сердца принялась ждать появление Павла, который, понятное дело, опаздывал. С каждой проходящей после начала урока минутой она склоняла голову всё ниже, а ехидненькая ухмылочка Таньки, сидевшей напротив, всё ширилась и ширилась, добравшись до крайних пределов, отпущенных природой. Но вот дверь легко распахнулась, и Павел, коротко извинившись за опоздание, появился в классе. А потом уверенно подошёл к своему месту рядом с Еленой и, сев туда, радостно и громко сказал ей: «Привет!»

Теперь сомнений не осталось почти ни у кого – Розенблат действительно выбрал Распопову. Хотя некоторые, например, Танька Дериглазова и Машка Бушуева, упрямо продолжали высказываться в том духе, что всё это не всерьёз и закончится уже очень скоро. Но прошло три недели, а Павел каждое утро исправно продолжал усаживаться за одну с Еленой парту. А самое главное, Розенблат стал оказывать девушке недвусмысленные знаки внимания. Например, регулярно помогал с домашками по физике и химии, которые Елена терпеть не могла, причём, делал это он по своему почину, без просьб со стороны своей соседки. Когда же в один из дней Павел вызвался проводить Елену до дома, даже самые недоверчивые из девчонок класса вынуждены были признать: Розенблат втюрился в Распопову.

Воскресив в душе события тех лет, Елена отвела глаза от окна и попыталась сосредоточиться на том, что в данный момент вещала у доски Римма Петровна, но воспоминания сорокалетней давности лились и лились в сознание непрерывным, мощным потоком.

Сейчас она вспомнила, как Павел впервые вызвался проводить её. Это случилось где-то в конце сентября, когда, выходя из школы после уроков, Елена обнаружила Розенблата, подпиравшего спиной один из столбов турника, расположенного как раз напротив выхода. При виде Елены Павел расплылся в лучезарной улыбке и своим красивым голосом громко объявил:

– А я тебя жду!

Не давая девушке опомниться, он лёгким шагом направился к застывшей от неожиданности Елене и потянул портфель из её рук. Разумеется, Елена и не думала противиться его напору. Переложив портфель в левую руку, Розенблат правой поправил собственную роскошную сумку на длинном ремне и, улыбнувшись, коротко бросил:

– Пойдём, что ли.

И тут же начал движение, взглядом заставляя Елену последовать своему примеру. Словно околдованная, Елена отправилась вслед за красавцем Павлом, всем телом ощущая, сколько видимых и невидимых глаз в данный момент жадно ловят каждую подробность, каждую деталь этой сцены. По сторонам смотреть она в тот момент не могла – было страшно. Но и не глядя, чувствовала, как буравят её глазами девчонки, как изучают в недоумении парни, задаваясь вопросом, что Розенблат смог найти в этой Распоповой, какая тайна скрыта в этой, доселе считавшейся совершенно невзрачной, девчонке. Вроде ничего с прошлого года в ней не изменилось. Тогда что? Челку обрезала? Ну, да, стала посимпатичнее. Но ведь и так вроде уродиной не была, но, чтобы обратил внимание такой как Розенблат, немыслимо! Что, что же изменилось-то в Ленке Распоповой?

Итак, Павел начал «ходить» с Еленой. Да-да, именно ходить, в те годы это называлось так. И они вправду много ходили – Розенблат часто провожал Елену до дома. Сначала до подъездной двери. Потом стал подниматься на этаж, но пока дальше томных взглядов и держания за руки дело не шло.

«Помню, как-то мы стояли перед моей дверью едва ли не десять минут кряду. Не целовались, не обнимались, просто стояли. Что делали? Держались за руки, смотрели друг на друга. Боже, какая святая наивность! – с оттенком умиления вспомнила Елена, но тотчас поправилась, – Хотя, нет, наивной в те годы была только я, Розенблат следовал своему плану, как я теперь понимаю»,

Тем временем, мир вокруг Елены, на которую обратил внимание САМ Розенблат, начал стремительно меняться. Всё чаще Елена замечала, как остальные мальчишки класса стали словно бы обходить её своим вниманием и вести себя с ней сдержанно-вежливо, всякий раз давая понять, что подтрунивания и разнообразные колкие шуточки, общепринятые в школьной среде, направлены на других девчонок. На любую, кроме неё. Правда первое время безбашенный Илья Борискин позволял себе, проходя мимо, озвучить старую дразнилку и перековеркать не очень звучную фамилию Елены: