Курмахама

Елена коротко вздохнула, набрала в лёгкие воздух, потом со значением направила немигающий взгляд на Таньку и тоном главного бухгалтера, распекающего свою подчинённую, хорошо знакомым ей из прошло-будущей жизни, отчеканила:

– Я так захотела, понятно? Смогла допетрить за лето, что воевать с системой образования – все равно, что плевать против ветра. Хотите ходить оплёванными – ваше право, я же таким желанием не горю. Вас по-любому заставят носить форму, это всего лишь вопрос времени. Думаю, в вашем распоряжении пара дней, не больше. И придется вам, девочки, так же, как и всем нам, надевать фартуки и пришивать белые воротнички. А ещё – чувствовать себя откровенно глупо, потому что это не я, это вы решили выпендриться, но ничего у вас не выйдет. Я же лично заниматься глупостями больше не хочу и не буду.

Безапелляционный, с нажимом, голос Елены произвёл впечатление, на пару секунд в девчоночной компании воцарилось ошарашенное молчание, но тут Танька оправилась от потрясения и, не желая сдаваться так просто, запальчиво выкрикнула:

– Это мы посмотрим ещё, кто сможет нас заставить!

– А ты, Распопова, подлая предательница! – эти слова Танька почти плюнула в сторону сохранявшей внешнее спокойствие Елены, – Пойдемте, девчонки, подальше от этой дуры.

Последнее было адресовано остальным модницам, которые, чуть замешкавшись поначалу, но всё же побрели прочь от Елены, хотя некоторые из девочек уже не казались столь уверенными в своём наряде и даже бросали в сторону «предательницы» тоскливые взоры.

Елена же, довольная маленькой, но знаковой для себя победой, ухмыльнулась под нос, и пошла искать свободное место. Если в младших классах рассадка учеников по партам являлась прерогативой классного руководителя, то более старшие могли выбирать себе место сами – это была одна из негласных и крайне малочисленных привилегий для будущих выпускников. Правда, иногда учителя лишали ребят и этого права самостоятельного выбора, но делалось это редко.

Как и в предыдущие годы желающих составить Елене компанию не нашлось. Ну, не было в классе у нее закадычных подружек. Никогда не было. И даже окончание прошлого учебного года ничто в этой схеме не изменило. А те, с кем в разные периоды жизни она приятельствовала, нашли своё соседства за партой не с ней. Да и вообще, глупо было рассчитывать на благосклонность кого-либо из одноклассников после инцидента с фартуками.

Елена выбрала себе парту у окна поближе к доске. В надежде так и остаться одной, потому что ближние к учителям места в классе не жаловали. У окна было хорошо, нежаркое сентябрьское солнышко ласковыми утренними лучами пробивалось сквозь тонкие невесомые облака, просачивалось сквозь стекло, расчерчивая парту на четыре неравных прямоугольника нежно-охристого цвета.

Наконец прозвенел звонок на урок, и в класс вошла Римма Петровна. Знакомым Елене решительным шагом она проследовала к столу. На ходу лицо Риммы меняло выражение – от будничного, немного кислого до удивлённого и даже восторженного, когда классная увидела, что стол перед доской сплошняком завален разномастными букетами. Среди цветов преобладали астры и хризантемы, специально выращенные к этому дню на местных садовых участках. Кроме астр и хризантем, на столе лежали букета четыре с гладиолусами палевых оттенков. А в самом центре огненным световым пятном выделялся одинокий букет сказочных ярко-алых роз. На сдержанном общем фоне он невольно притягивал взор словно диковинная жар-птица в стае обыкновенных воробушков.

Елена заметила, как Римма непроизвольно потянула руку к розам, но вовремя опомнилась и сделала вид, будто хочет поправить ближайшие к ней букеты, чтобы те не упали со стола. Но Елену обмануть её жест не смог. Даже в щедрое осеннее время розы в северном Серпске были гостями нечастыми и потому далеко не каждому по карману. Понять учительницу можно было и без слов.

– Здравствуйте, мои дорогие ученики! – начала Римма Петровна, повернувшись к классу, но голос у неё прочувствованно дрогнул.

Она замешкалась, сделала небольшую паузу, стараясь как можно скорее овладеть собой. Это ей удалось.

– Ещё раз, здравствуйте, – и Римма глазами показала десятиклассникам, она ожидает, когда те поднимутся с мест в знак ответного приветствия. Вразнобой, но все встали.

– Поздравляю вас с первым днем нового учебного года, последнего для всех вас. Спасибо за цветы, мне очень приятно. – Римма Петровна говорила обычным своим монотонным голосом, так, будто заранее подготовила и выучила наизусть этот текст.

Впрочем, дальше её речь явно отклонилась от заготовленного плана, хотя это никак не отразилась на интонации классного руководителя:

– Похоже, мне придется стоять сегодня весь урок, ведь если я сяду на стул, из-за этой оранжереи вы меня не увидите.

– А вы стульчик отодвиньте от стола, тогда будет картина: «Римма Петровна возле личной оранжереи», – это выпалил классный балагур Илья Борискин – недалекий, но очень активный, вечно болтающий что-то невпопад.

Правда, на этот раз у Борискина получилось неплохо и даже смешно. Похоже, за лето у Ильюхи выросло не только тело, но даже мозги стали работать не в пример качественнее. Как и остальные, Елена оглянулось на Борискина и улыбнулась шутке, но тотчас вспомнила, что Ильюха, единственный из их класса, не дожил и до двадцати. Его путь прервался всего через год после школы, когда Борискина призвали в армию. С ним произошёл несчастный случай на стрельбище – какая-то мутная история, вряд ли даже родителям Ильи удалось узнать правду. При виде живого и довольного Борискина Елене стало горько и больно, на глаза навернулись слёзы. «Эх, предупредить бы его!» – подумалось ей на миг, но реплика Ильюхи уже утонула в выкриках с мест других учеников.

– Тише, тише! – пыталась успокоить Римма Петровна разошедшийся класс, но тщетно.

Все хотели блеснуть остроумием, старались перекричать остальных, лишь пригорюнившаяся Елена молча наблюдала за происходящим. И тут входная дверь распахнулась, раздалось «Можно войти?», и в классе появился Павел Розенблат. Шум моментально смолк, все глаза уставились на вошедшего.

– Здравствуйте, Римма Петровна. Извините за опоздание. Можно войти? – нимало не смущаясь, повторил Павел, затем, не дожидаясь разрешения, подошел к учительскому столу и аккуратно водрузил поверх цветов небольшую красочную коробочку, вероятно с какими-то конфетами. Пару мгновений постоял, оглядывая подарок, потом уверенным жестом слегка поправил коробочку и только после этого обернулся к учителю, улыбнулся и вкрадчиво произнес:

– С праздником вас, Римма Петровна, это от мамы.

– Спасибо, Павел. Проходи, садись на свободное место, – если бы такое позволил себе не Розенблат, кто-то другой, Римма вряд ли отреагировала подобным образом, вместо этого размазала нахала своим презрением, смешанным с раздражением, но Павлу всегда всё сходило с рук.

Розенблат на некоторое время замешкался, оглядывая класс в поиске свободной парты. Таких мест было немного. Одно с Борискиным, одно с Вовкой Чуговым, и последнее с ней, Еленой. Павел скользнул глазами по яростно и призывно машущему ему Ильюхе, по всегда невозмутимому Вовке и остановил свой взор на Елене. Лицо Елены мгновенно вспыхнуло, она отвернулась, но было уже поздно – Розенблат направился именно к ней. Подойдя ближе, Павел остановился и уставился с улыбкой на Елену. Потом коротко кивнул подбородком на портфель, занимающий свободный стул.

Что поделать, пришлось переставить портфель с сиденья на пол, освобождая место однокласснику. Павел тихо пропел Елене «Привет!» и уселся рядом. От его соседства сидеть за партой сразу стало неуютно. Освобождая место, Елене пришлось подвинуться на край, почти вплотную к холодной батарее, ведь её парта располагалась у самого окна. Но неуют в душе Елены возник вовсе не из-за физических неудобств. Просто она вспомнила.

Павел, ну конечно Павел! Она и думать забыла о нем, намеренно старалась убить самую память об этом человеке. И действительно стёрла все воспоминания той поры, которые только сейчас вспыхнули в её душе и вмиг засияли ярко и отчётливо точно сигнальный огонь в кромешную полночь.