Курмахама

Проснулась Елена от монотонного шума проснувшейся квартиры. Кто-то шаркал по полу босыми пятками, где-то, вероятно, на кухне, негромко переговаривались, чем-то громыхали на плите, шипел закипающий чайник. Она потянулась и открыла глаза. В комнате кроме нее никого не было, яркий солнечный свет проникал через все еще задернутые шторы. На соседней кровати, на месте, где недавно спала ее сестра Иришка, валялась лишь смятая пижама. Елена встала с дивана, взяла со стула цветастое платье, оказавшееся, впрочем, не платьем, а халатом, накинула его и вышла из комнаты в коридор. И только там осознала – она по-прежнему в прошлом!

Странно, но после кратковременного утреннего сна это никоим образом не огорчило Елену. Напротив, где-то внутри неё шевельнулся азарт исследователя. «Ну и пусть! – решила она, – Будь, что будет, а пока поживу-ка я молодой жизнью. Даже, если это всего лишь сон, который скоро закончится».

Из кухни, находящейся в конце коридора, раздавались негромкие голоса домочадцев, пахло чем-то жареным и удивительно вкусным. Елена замерла в дверях в нерешительности, пытаясь распознать, определить, понять свои новые ощущения. Главное, что она чувствовала – жуткий голод. А ещё желание немедленно повторно умыться. Где-то на периферии сознания Елена помнила Геннадия, его болезнь, но воспоминания о муже были какими-то расплывчатыми, приглушёнными, хотя и вполне различимыми. Гораздо ярче она воспринимала текущий момент – запах еды, прохладу от половиц, на которых стоят её босые ступни.

Вообще всё казалось ей обыденным, привычным в том дне, где она сейчас находилась. Елена даже без труда вспомнила, как смотрела вчера с родителями по телевизору какое-то унылое кино, в котором герои, вместо того чтобы просто вести себя как нормальные люди, пафосными, никогда не употребляемыми в разговорной речи словами бесконечно дискутировали о партийном долге, а также часами обсуждали планы партии на текущую пятилетку. Будто больше поговорить им было не о чем. Иришка заснула, не дождавшись конца фильма, и отец вынужден был тащить великовозрастное дитятко на руках до кровати. Взрослые же, включая её, Елену, досидели до конца картины и только потом разошлись ко сну. А еще перед сном, уже лежа в кровати, она читала «Воскресение» Толстого.

«Какое ещё «Воскресение»?! – возопил в голове голос разума, – ты же весь вечер проторчала в палате Генека и уснула вчера почти мгновенно! Курмахама, а не воскресение было у тебя!»

От этого внутреннего окрика Елена вздрогнула, напряглась, ощутила острую растерянность. Но юный здоровый организм не стал ждать, когда умный ум расставит всё по местам. Ноги уже сами несли Елену на кухню, навстречу дивному запаху маминых блинов. И все же при виде родителей, которые в её «настоящей» жизни умерли много лет назад, она не могла сдержать эмоции. Дыхание перехватило, на глаза навернулись слезы, уже готовые политься по щекам в несколько ручьёв. Только недюжинным усилием воли Елена смогла взять себя в руки. Пока никто не заметил, она быстро смахнула непролившуюся влагу с ресниц и выпалила:

– Доброе утро всем.

– Доброе, доброе, – пробурчал отец с набитым ртом, потом, сглотнув плохо пережеванный блин, шутливо скомандовал, – быстро умываться и за стол!

Елена кивнула, подбежала к отцу, чмокнула его в щеку, а потом прильнула к спине матери, которая, несмотря на то что пора было переворачивать подрумянившийся блин, томящийся на сковороде, сгребла старшенькую в охапку и поцеловала в лоб.

– Выспалась, доченька? Давай, Алёшик, беги умываться, и за стол, пока блины не остыли.

И опять Елена вздрогнула. Алёшик, точно Алёшик, так называла ее только мама! Когда Елена появилась на свет и родители придумывали ей имя, то никак не могли сойтись в едином мнении. Ребенок родился смуглым с копной тёмных волосиков на голове, отчего больше походил на мальчика, чем на девочку. Поэтому мама склонялась к имени, подходящем как мальчику, так и девочке, типа Жени или Саши. Но папа был непреклонен: Лена, Леночка, Алёнушка и никак иначе.

– Да какая Алёнушка, разве ты не видишь? Скорее уж Алёшенька. Но Алёшенька мужское имя, пусть уж лучше будет Алёшик, – мама гладила ребенка по чернявой головке и приговаривала, – Лёшик- Алёшик, Лёшик-Алёшик.

Чем, собственно, Алёшик был лучше Алёшеньки, Елена никогда не могла понять, логика матери оказалась для нее непостижимой. Но все в доме привыкли к странному имени – Алёшик, так Алёшик. Правда, пользовалась им только мама. Иришка обычно звала сестру «Ленка», а именем «Алёшик» пользовалась исключительно с добавлением разных эпитетов. Отец же, в зависимости от настроения, называл старшенькую Ленусиком, Леной или тоже Ленкой, если за что-то сердился.

От маминого поцелуя Елену вновь охватили чувства, она готова была разрыдаться от счастья снова видеть своих родных. Поэтому чмокнула ещё разочек мать, а затем не удержалась и потрепала по кудряшкам Иришку. Та, конечно же, сразу взбрыкнула, отмахнувшись от Елены как от назойливой мухи. Иришка вечно конкурировала с Еленой за родительское внимание и терпеть не могла все эти «телячьи нежности» от старшей сестры, улавливая в них тайное чувство превосходства. Кстати, не без оснований.

Свою зубную щетку Елена вычислила без труда. Она единственная оказалась сухой. Девушка долго крутила в пальцах этот странный предмет для чистки зубов. Массивная, неестественно жёлтая щетка с натуральной щетиной буроватого цвета, такую современному человеку даже в рот засунуть страшно. А тут ещё и зубная паста с давно забытым названием «Поморин» в жестяном тюбике, с резким солоноватым вкусом, долго во рту не подержишь. Но ничто не могло испортить впечатления Елены об этом, поистине волшебном утре.

Мамины блины оказались такими же вкусными, как и запах, исходивший от них. А потом все пили чай, который отец заварил, вытянув словно величайшую драгоценность пару щепоток чего-то мелкого и темноватого из маленькой пачки со слоном и наездником на этикетке. И, несмотря на то, что заваренный чай имел бледноватый оттенок и почти не обладал никаким вкусом, он тоже не ухудшил настроение Елены. Внутри неё всё пело и трепетало, отчего девушке хотелось пританцовывать и кружиться по маленькой квартире. Она бездумно летала по комнатам, бесконечно переставляла предметы, попадающие ей под руку, как будто это могло помочь ей вспомнить давно ушедшее время, куда она только что чудесным образом вернулась.

Но эйфория Елены стала потихоньку покидать её, потому что в дело вмешались бытовые проблемы. После завтрака не прошло и полчаса, как мама попросила старшую дочь помочь ей по хозяйству. «Точно! – вспомнила Елена, – Каждую субботу в доме проводилась еженедельная приборка». Сначала надо было помочь матери выстирать белье, которое предварительно собиралось по всему дому и складывалось в коридоре в одну большую кучу. После этого из кладовки извлекали предмет гордости всей семьи – стиральную машину «Ока». «Ока» была цилиндрической формы, унылого зеленоватого окраса и по виду очень напоминала жестяную бочку, которую ставят под водосточную трубу. Весила чудо-машина немало и занимала почти всё пространство ванной комнаты. Сливной шланг, отходивший от «Оки», приходилось бросать прямо в ванну. Ни отжима, ни полоскания у этого агрегата не было, но хозяйки были рады и такой помощнице.

В бак «Оки» наливалась горячая вода, далее засыпали стиральный порошок, а потом небольшими порциями закладывали грязное белье. Стирали так: вначале бросали в «Оку» самые светлые вещи, затем более темные и в конце уже стирали то, что имело черный цвет. Каждая порция белья крутилась в машинке минут пятнадцать, постепенно освобождаясь от грязи. Если что-то не отстирывалось, приходилось дополнительно шоркать вытащенные из машины вещи руками.

Но и это ещё не всё. После стирки в «Оке» бельё нужно было ещё раз прополоскать – машина оставляла на вещах слишком много стирального порошка. В семье Распоповых приспособились полоскать в старой детской ванночке, которую помещали в большую ванну и промывали там всё бельё под струёй прохладной воды. Счетчиков на воду в те времена не было, поэтому влага могла литься из крана хоть целый день.