Курмахама

Вот Альбина чуть скривила позвоночник вправо, левое плечико грациозно пошло вниз, правая рука взлетела вверх, девушка очень хотела ответить на вопрос учителя, пальчики её трепетали в воздухе точно крыло бабочки. Вот Альбина полуобернулась назад, к Витьке Сухорукову, брату-двойняшке Ленки. Ах, какой это был поворот! В полученном ракурсе скромные пока что бугорки Альбининой груди смотрелись упругими и налитыми как настоящие, Генка даже глаза прикрыл, чтобы лучше запечатлеть в памяти сей сладкий миг.

Как и все дворовые мальчишки, он уже давно, где-то с первого класса знал, чем занимаются мужчина и женщина, когда остаются ночью наедине. Правда, знание это было сугубо теоретическим. Кроме скабрезных, но абсолютно абстрактных и потому кажущихся надуманными историй, передающихся от мальчугана к мальчугану, про секс дворовые пацаны реально ничто не знали. Но, разумеется, каждый давал понять, уж он-то в сексуальных вопросах дока.

Как только любовь поселилась в Генкином сердце, из сердца она тотчас перекочевала и в другие части его тела. Ночью он представлял, как Альбина приходит к нему ночью в комнату, они целуются, как же без этого! Но на этом Генкино воображение, сверкнув напоследок сигнальной ракетой, перегорало от переизбытка возбуждения, и он просто внутренне улыбался, чувствуя себя совершенно счастливым, хотя и понятия не имел, от чего именно он так счастлив.

На деле же всё было совсем иначе – Генка теперь вообще не мог встречаться взглядом со своей любовью. Если это всё же происходило – ненароком, случайно – он сразу же наливался по самую маковку густым вишнёвым цветом, отступал в сторону и мгновенно отводил глаза. Впрочем, казалось, Генкина любовь, как и остальные его одноклассники, пока не подозревала, как глубоко и серьёзно он втюрился, а если и подозревала, то никак это не проявляла. Генку такая ситуация полностью устраивала – стать мишенью насмешек в собственном классе, а только такую реакцию и могли вызвать его чувства – в Генкины планы не входило. Он изо всех сил пытался контролировать поведение в классе, вести себя естественно, но стило Альбине всего лишь повернуть лицо в его сторону, как всё начиналось по новой.

А ещё Генка начал рисовать на задней обложке тетради спину Альбины. Рисовать он толком не умел, но упрямо наносил линии, которые складывались во вполне похожий на оригинал набросок. А когда рисунок приобрёл законченный вид, часто украдкой разглядывал его, хотя живая Альбинина спина почти всегда была в пределах прямой видимости. Но, перенесённая на бумагу, спина эта волновала Генку гораздо сильнее. На рисунке она была ближе и как-то роднее. Хотелось изучать её пристально, буквально под микроскопом, с замиранием сердечка, выискивая самые мельчайшие детали. Особенно те, которые отсутствовали у самого оригинала. Кроме того, рисунок Альбининой спины ещё больше укреплял ту самую Великую тайну, которая окутывала всю эту первую любовь и делала её особенно сладкой и томительной, до мурашек на затылке. Ведь всякий раз открывать его нужно было осторожно, скрытно от посторонних глаз! Так Генка в первый раз ощутил великую силу искусства.

Глазастый Бруква первым заметил метаморфозы, происходящие с Генкой, но высмеивать друга не стал, а наоборот активно сочувствовал. Видя, как мается Генка, Бруква и предложил ему «снизить любовный градус» и для начала выяснить, а как сама Альбина относится к нему.

– Как же я это выясню? – буркнул недовольный Генка, услышав Бруквино предложение.

– Тут нужен тонкий подход, – вдохновенно зашептал начитанный Бруква. К шестому классу он полностью превратился в книжного мальчика и все знания о жизни получал из многочисленных книг, которые читал всегда и везде. Даже ночью, под одеялом при свете маленького фонарика, чтобы мать не ругалась, что он засиживается за чтением допоздна, – тебе нужно сделать так, чтобы вас посадили за одну парту. Это самое главное.

При мысли о том, что он будет сидеть рядом с Альбиной, Генкино сердце рухнуло в пятки, но не задержалось там, а продолжило движение куда-то к центру Земли. Ладони у него стали влажными, а в горле напротив пересохло.

– Ерунда! – вызванное страхом раздражение бурлило в Генкином голосе, – кто же меня пересадит посреди четверти?! Думай, что предлагаешь, бандаж рваный!

– Есть способ, – как ни в чём не бывало, продолжил Бруква, пропустив ругательство мимо ушей, – тебе нужно поссориться с Машкой-Букашкой. Тогда она сама за тебя всё сделает, сама классную уговорит тебя пересадить.

Машкой-Букашкой звали Машу Буканскую, соседку Генки по парте – бесцветную тихую девочку. На Генкино счастье, Машка-Букашка и Ленка Сухорукова были подругами, и Ленка давно и публично ныла, что хочет сидеть только с Машкой. Но классная до поры старалась не сажать их вместе, потому что хорошо знала – посадишь подружек рядом, и они будут болтать все уроки напролёт. Но в последнее время Ленка постоянно ссорилась со своим братом, который сидел сразу за ней, да так ссорилась, что порой летели пух и перья. Чем замучила не только учителей, но и своих соседей по партам. Поэтому физичка – их классный руководитель – уже не раз вздыхала, мол, пора бы тебя, Леночка, посадить подальше от братца.

Поломавшись для порядка, Генка сдался и как бы нехотя поинтересовался у Бруквы:

– И как же я с Букашкой поссорюсь?

– Да хоть как, – начал было Бруква, но быстро остановился, заметив, как суровеет лицо пылкого влюблённого. Природное чутьё ему как всегда не изменило – Бруква на уровне безусловного инстинкта чувствовал, когда следует менять тактику. Действительно, «правильно», то есть без пагубных последствий, поссориться с тихоней Букашкой можно было, только придумав нечто нетривиальное.

Бруква задумался, поднял взгляд вверх, потом скосил зрачки в сторону окна, Генка уныло топтался рядом, ощущая себя полнейшим болваном. Ссориться на глазах у любови всей своей жизни – это безусловный и решительный крах. Нет, об этом не может идти речь, это немыслимо! Об этом Генка прямо заявил хитроумному Брукве. Тот спорить с влюблённым не стал, продолжил раздумья. Генке очень хотелось уйти, но после ключ-слова его вера в Бруквины возможности многократно возросла.

– Тогда надо поссорить Альбинку с СухоЛенкой! – после десятиминутного размышления нашёл блестящий выход Бруква.

– Ещё не легче, – уныло пробурчал Генка, – и как ты себе это представляешь?

– Уже придумал, – похвастался довольный Бруква, – надо написать Альбинке записку, что СухоЛенка свои козявки ест! Вот ты бы захотел сидеть с тем, кто ест свои козявки? Да ещё совсем рядом с тобой?

– А она правда их ест? Козявки? – не поверил Генка, внутренне содрогнувшись от отвращения, Ленку Сухорукову он никогда не любил, но всё же ТАКОЕ!

– Ест, – авторитетно заявил Бруква, – сидит, ковыряет в носу, а потом, рррраз, и в рот! Пока никто не видит.

То, что брат и сестра Сухоруковы постоянно ковыряют в носу знали все. Им не раз делали замечания, но всё было напрасно. И всё же есть свои козявки – это даже для Сухоруковых было чересчур.

– Если никто не видит, ты-то как узнал? – Генка чувствовал смутное сомнение, СухоЛенка ему никогда не нравилась, но наговаривать на неё напраслину он не желал.

Да и вообще, всё это дурно попахивало, как бы не пострадать в этой истории больше всех.

– Видел. Собственным взглядом, чтоб мне провалиться! – Бруква был сама убедительность. В его распахнутых светлых глазах застыло выражение искренней праведности, – Ест! Точнее, ела. Один раз. Как минимум.

– Ну, хорошо, – сдался Генка, которому очень хотелось сесть за одну парту с Альбиной, – но как мы об этом Альбине сообщим? Если записку напишу я, она сразу догадается, кто писал.

– Записку напишет СухоВитька, брат СухоЛенки! – с чувством провозгласил Бруква, победно поглядывая на Генку.

– И зачем ему это? – не понял Генка.

– Так он сколько раз говорил, что сестра его допекла.

– Тогда вообще не нужно записку писать! – вдруг осенило Генку, – он это Альбине скажет, когда та снова с Ленкой поцапается. А ты ему об этом под большим секретом заранее сообщишь, понял?