Курмахама

– Так и разориться не долго, – размышляла она про себя, садясь в машину, но другого выхода Елена не видела.

Глава 5

Следующие три дня очень напоминали день минувший. Светлана дома так и не объявилась. Не отвечала она и на телефонные звонки. Но когда Елена в разговоре с Марией Антоновной, которая звонила ей по четыре раза на дню, заикнулась, что пора бы уже в полицию обратиться, а то, мало ли что могло случиться, Светина мать лишь многозначительно хмыкнула в ответ. Из чего Елена сделала неутешительный вывод: Мария Антоновна в курсе, где находится её дочь, но посвящать в это Елену не считает нужным. Разумеется, можно было закатить матери Светланы скандал и умыть руки, но такое искушение у Елены пропадало сразу и начисто, как только она перехватывала грустный взгляд Антошки, который мальчик нет-нет, да и бросал в сторону входной двери. Для четырёхлетки в этом взоре было чересчур много боли, и сердце Елены захлёстывала сумасшедшая всепоглощающая жалость. Выхода не было, оставалось только ждать, когда Светлана нагуляется и вернётся к сыну.

Каждое утро Елена тащила зарёванного Антошку, который всё сильнее тосковал по маме, в садик. Потом на такси мчалась домой, кормить мужа. Геннадий встречал её красноречивым и мрачным молчанием, да ещё и всем видом старался выразить жене своё неудовольствие от сложившейся ситуации. Впрочем, Елена была ему благодарна хотя бы за то, что супруг не капризничал, не устраивал сцены и даже самостоятельно мыл посуду – дело, невиданное после появления у Геннадия «зеркальных глаз». Было заметно, что ему жалко измученную жену, и всё же Геннадий ни на йоту не изменил собственное мнение – во всех бедах виновата сама Елена. Ведь это она пошла на поводу у Марии Антоновны и взвалила на себя бремя ухода за внуком, который и бабушку-то в ней не признаёт. Вот, пускай теперь и расхлёбывает, раз такая дура.

Войдя в дом, в кухонные шкафы Елена старалась не заглядывать, но всякий раз проходя мимо, непроизвольно ёжилась от холодного липкого страха. И всё же молчание Геннадия как-то успокаивало Елену, ей отчего-то казалось, что, если Генек всё же решится выпить уксусную эссенцию, обязательно устроит из этого нечто вроде шоу, такая уж у него натура. Втихую же травится не будет. Поэтому молчание мужа являлось для неё залогом отложенности угрозы.

Ещё хуже обстояло дело на работе, где Николай-чёрт-Петрович исподволь, но весьма целеустремлённо делал так, чтобы руководство всё больше ответственных решений переводило на Ольгу Александровну. И заместитель главбуха радостно прибирала к рукам власть в бухгалтерии. Когда же Елена пробовала сопротивляться, Ольга Александровна спокойно и твёрдо выдавала ей фразочки, типа «ну, я ведь уже начала это делать, дайте мне довести дело до конца» или «вы же сами хотели заниматься текучкой, а эти отчёты к ней не относятся». Елена чувствовала, как вокруг неё образовался и отныне лишь ширился вакуум, но, измотанная переживаниями за Геннадия и Антошку, была не в состоянии придумать, как вернуть себе ускользающее влияние.

Всё чаще рядовые бухгалтеры для решения возникающих вопросов обращались не к ней, а к её заместителю. Хуже всего, что и директор, похоже, начал больше доверять Ольге Александровне. По крайней мере, она зачастила в его кабинет, в то время как Елену в эти дни туда не позвали ни разу. Даже если большая часть этих подозрений не соответствовала действительности, являлась лишь выдумками Елены, глубже и глубже погружающейся в стремительно разрастающуюся депрессию, ей от этого было не легче.

После работы издёрганная, мучимая всевозможными подозрениями, она мчалась к Геннадию, чтобы проверить его самочувствие. Елена выслушивала оглушающее неодобрительное молчание мужа, убеждалась, что с ним всё в порядке, затем неслась в садик за Антошкой. И получала порцию недовольства уже от внука, потому что мальчик ждал не её, а маму. В эту порцию щедрую ложку желчи добавляла и Мария Антоновна, которая каждый вечер распекала Елену за то, что та так поздно забирает внука из садика. А ночью, вертясь на неудобном диване в чужом доме, Елена долго не могла уснуть и ворочалась, всем существом ощущая отупляющую беспросветность своей нынешней жизни.

Но в жизни всё имеет конец, даже самая мрачная беспросветность. В один из вечеров Елена, возвращавшаяся из садика с Антошкой, не смогла открыть дверь в квартиру сына. Она едва ключ не сломала, пытаясь провернуть его в скважине, пока до нее медленно не дошло, что дверь закрыта изнутри, на щеколду. Елена уже собиралась нажать на кнопку звонка, как внезапно дверь стремительно распахнулась, на пороге стояла Светлана. Елена даже не сразу узнала мать Антошки – в домашнем халатике, вся такая свежая и ухоженная, Светлана в полумраке лестничной клетки казалось неожиданно юной и прекрасной как ангелочек.

– Антошечка, лапа моя! – увидев сына, как ни в чём не бывало пропела Светлана приторным голоском.

Потом присела на корточки и развела руки для объятья, словно это не она шаталась четыре дня неизвестно где, а Антошка от неё уезжал куда-то, но теперь вот вернулся, наконец.

– Мама! – каким-то осипшим, будто на выдохе, голосом прохрипел Антошка, вырвал лапку из Елениной ладони и бросился к своей непутевой мамаше.

Света подхватила Антошку, прижала к себе. Потом встала на ноги вместе с прилипшим к ней ребенком и исчезла в глубине квартиры, даже не сказав свекрови какие-либо приветственные слова. Помешкав на пороге, Елена зашла в коридор и остановилась в нерешительности, не зная, проходить ей в комнату или нет. Решив всё же поговорить со снохой, чтобы выяснить её планы на будущее, она прикрыла за собой дверь и осталась стоять на месте, лишь устало прислонилась боком к стене. Спустя какое-то время Света появилась в коридоре, все так же с Антошкой на руках, только ребенок был уже раздет. Изо рта его торчала палочка от Чупа-чупса, а в руке красовалась небольшая пожарная машинка.

Довольный Антошка покрутил перед носом Елены красной машинкой, хвастаясь подарком, потом достал изо рта леденец и тоже продемонстрировал его бабушке, чтобы через мгновение опять отправить конфету в рот. Много ли нужно четырёхлетнему ребёнку, чтобы полностью забыть о непонятном отсутствии матери и полностью простить её? Слёзки высыхают быстро, а подарки с лёгкостью компенсируют любые невзгоды. Да и вообще, дети любят маму не за конкретные поступки, они любят её просто так, просто потому, что она есть. И неважно, какая она и какие ошибки совершает в жизни. Дети любят маму всякую и всегда.

Но Елена, в отличие от наивного ребенка, прекрасно знала – подобная ситуация, если уж случилась хотя бы один раз, скорее всего, повторится снова. Причём, довольно скоро. И она, как человек взрослый и ответственный, не могла уйти просто так, не удостоверившись, что Антошка не будет снова брошен на произвол судьбы.

– Здравствуй, Света, – выдавила Елена из себя, неприязненно глядя на мамашу-кукушку.

– Здрасьте, Елена Ивановна, – равнодушно откликнулась Светлана.

– Ты надолго вернулась? Или завтра опять в путь?

– Ой, ну не начинайте, пожалуйста… – Света театрально закатила глаза, – подумаешь, посидели немного с внуком. Какие-проблемы-то?

– Правда, Антошечка? – обратилась Света к сыну и слегка пощекотала мальчишку по животу, отчего тот радостно завизжал и заизгибался, чуть не свалившись с рук матери.

– Как это, какие проблемы? – опешила Елена, – Ты ребенка бросила у подружки, на звонки по телефону не отвечаешь, муж твой вообще знает, где ты была?

Она всё же старалась до поры сдерживать эмоции. «В конце концов, Света и Владимир уже взрослые люди, сами могут разобраться. Негоже лезть в чужую жизнь, даже если эта жизнь моего сына. Но внук, маленький Антошка, он не должен стать заложником ситуации. Я не могу не беспокоиться о нем», – рассудила Елена про себя и потому не стала выступать с обвинениями, хоть ей и очень хотелось сказать Светлане что-нибудь обидное.

– Я со своим мужем как-нибудь сама разберусь, без вашей помощи, – отрезала Света, голос её моментально стал неприязненным и раздражённым, – посидели с Антошкой, и спасибо. Не мать бы моя со своей операцией, так ничего бы вообще не знали.