Царь-сокол Тартарии

Восседавшие на престолах соседних стран монархи, наполовину связанные династическими браками, признавали главенство лествичного права рода Царь-Сокола, а слово его потомка чтилось на бескрайних просторах Западного материка.

Внуку Царь-Сокола, наследнику Яр-Туру, непривычен вкус степного ветра. Царь кутается в китайские шелка и иберийский бархат, расшитые самарскими златошвеями, и былям о богатырях предпочитает замысловатые притчи мудрецов митраэмов. Вдыхая аромат благовоний, он испрашивает толкований снов и знамений, обретает плавную поступь, а раздобревших воевод, забывших упоение дикой скачки и исступление схватки, Яр-Тур потчует крепкими медами, пением манерных, сладкоголосых певуний с тонким станом.

Но, несмотря на дурман тридцатилетней изнеженности, ветер странствий каждую весну волнует его, словно простого искателя приключений. Тогда в Яр-Туре гудит голос крови деда, удалого венеда, начавшего странствия безвестным варягом, и завершившего их золотыми оттисками в памяти веков именем легендарного правителя да прибитыми на врата поверженных столиц щитов с грифонами.

В одну из подобных вёсен, у зазеленевшей проталины близ ручья, Яр-Тур встретил Лелю – юную горянку. И пусть наряд ее не был украшен рубинами и жемчугами, волосы девушки отливали золотом ярче златоцвета, а кожа её была белее морской пены. Нежнее лепестков речной лилии были ее пальцы и ладони, грудь и шея – белее лебединой, щеки же – ярче пунцовой наперстянки. Тут же он дал себе слово подарить ей венец… Три весны прошло с тех пор, Леля стала признанной при дворе фавориткой, но окружение короля изо всех сил препятствовало ее восшествию на престол.

_________________

Царь нахмурился, качнул копной русых волос, отгоняя беспокойство, и подозвал тиуна.

– Уж кони застоялись на нивах, и мечи поржавели в ножнах… – проговорил он. – Не пора ли свертывать скатки да грузить шатры?

Лицо толстого царского придворного налилось кровью, и он разразился хохотом – царь говорил о сборах в дорогу, как одетый в продымленную овчину венед. На самом же деле ханский переезд из летнего дворца в столицу представлял собой невиданно роскошное и многолюдное шествие: разряженные ловчие со львами и ручными медведями в поводу; закованные в вороненые латы всадники с реющими по ветру стягами; инкрустированные лазурью, глазуритом и золотом повозки вельмож; длинные вереницы равнодушных, мохноногих бело-вежскских тяжеловозов, везущих необходимый дворцовый скарб. А сам правитель разве поедет верхом по пыльному тракту в жестком ордынском седле, а не в позолоченной колымаге, запряженной цугом и обитой изнутри туранскими коврами и выложенной шелковыми подушками? Что и говорить, царь умеет тонко пошутить!

Накануне назначенного переезда Яр-Тур уединился в отдаленном покое с бой-ярином Мстиславом и крупно сложенным вельможей, почтительно склонявшим под взглядом хана поседевшую голову. Это был дьяк Детинец, под его началом состоял Тайный приказ Государева двора.

Беседуя, Яр-Тур прихлебывал из серебряного кубка напиток, доставлявший ему истинное наслаждение – золотисто-шипучий, как вода целебных источников химмелийских гор и сладостный, как мёд, сок лоз из солнечного Яр-города. Как богата и непредсказуема эта земля – она родит и сладкое хмельное, и таких людей, как яр–городский боярин Мстислав, общение с которым сродни употреблению кислого уксуса.

Плосколицый бой-ярин молча поклонился. Глава Тайного приказа закончил свой доклад о нашествии на неметчину орд первобытных дикарей культа Черной Тени, и, не успел умолкнуть его благородный чистый голос, как зазвучало змеиное шипение Яр–городского бой–ярина.

– Дикари у пределов ханства… Время бить в набат да сзывать полки, а не на перинах дремати… как наши бой-яре. – Мстислав закончил, возмущенно вращая маленькими глазками. В его планах было породниться с ханской династией, выдав за Яр-Тура дочь.

Царь встал. Аудиенция была окончена. Поклонившись, советники вышли.

Яр-Тур в задумчивости подошел к стене, завешенной древним иберийским гобеленом с изображением подвигов легендарного родоначальника. Да, свадьбу вновь придется отложить. И отчего этим поганцам не сиделось в своих хижинах? Царь поднял глаза и посмотрел в вышитое цветными нитками лицо Царь-Сокола. Неожиданно ткань отлетела в сторону, и Великий хан получил ошеломляющую затрещину.

Он поднял глаза. Великан, переодетый в одеяние жреца Сварога грозовой тучей возвышался над ним.

– Как ты посмел допустить такой позор? Срам – хуже смерти! Тиуны говорят с тобой, как с холопом, твой народ бедствует, на восходе – измена, на меже – дикари!

Царь съежился под взглядом титана и пролепетал:

– Что я могу?

– Ты царь, наперстник божий, отец народный!!! Тебе надобно быть достойным предков! В тебе – венедов руда, в ней – сокровенная жизненная сила родичей. Твой бог – Сварог – хранитель наш. Аще до рождения ты уж был един с цепью воплощений рода. Дух твоего народа – Сварог – силён, пока его питают славные подвиги. Посему надобно действовать достойно, да связать свою судьбу с женой достойной, чтобы не нарушить чистоту рода, не порвать узы с родичами. Наставить тебя, неразумного, вернулся я в стольный град.

Гранна.

B это солнечное осеннее утро Атен выглядел великолепно.

Из высокого окна своего дворца Терсик из рода Теспидес любовался пышными деревьями дворцового парка, раскинувшего свое зелёное великолепие во внутреннем дворе. Как прекрасен этот солнечный мир! Бросив недовольный взгляд на несколько свитков, кучей сваленных на столе, он порадовался, что ни одно дело не требует немедленного рассмотрения. Удобно откинувшись на высокую спинку кресла, тиран Византии с добродушной улыбкой расслабленно наслаждался видом из окна.

Управляя государственными делами добрых сорок лет, Терсик был доволен собой. Он не только с успехом навел порядок в кишащем ворами Атене, но и волей народа был вознесен на трон Византии, в обход детей старшей сестры. Это было наилучшей похвалой его пребыванию у кормила власти. Но радужные мысли внука Эдипуса прервал легкий стук в дверь.

Терсик нахмурился. Он пребывал в мире грез, а Полиникус, первый комит тирана, его правая рука и проклятье, отравлявший всю его жизнь своей деловитостью, в один миг разрушил эту благодать.

Тиран приподнял бровь, что означало для вошедшего милостивое разрешение говорить.

– Мы получили сообщение от Алеры Вепря, начальника городской стражи… Он сообщает, что через пропилеи Врат Льва в Атен только что вошёл Гильдар.

Терсик нахмурился. Уж не померещилось ли? Когда доживешь до шестидесяти лет…

– Кто прибыл? –

– Гильдар, – повторил с поклоном Полиникус.

Терсик почувствовал, как кровь ударила ему в лицо – правитель Бриттии наносит визит в столицу Византии, а тиран узнает об этом последним!

– Должно быть, Алера ошибся, вести о королевском поезде давно достигли бы дворца.

– Позвольте возразить, автокритас. Король Гильдар изменил внешность, и сейчас направляется в центр Атена. Вы, верно, помните, что Алера был ликтором у прецептора Скотии? Вепрь безошибочно узнал походку и манеры короля. Его Величество, отпустив бороду и надев халат гадрамутского купца, прибыл в Атен.

Низко поклонившись, комит вышел. Царь откинулся в кресле и невидящим взглядом уставился в противоположный конец зала, напряженно размышляя над услышанным: «Если это действительно Гильдар», – думал он, – то – что он делает в Атене? Неужели он сошел с ума? Покинуть трон ради опасного и таинственного путешествия, оставить страну без управления – на это могло подвинуть только очень серьезное дело.

Терсик знал Гильдара добрых сорок лет. Слушателями Школы Мудрости они, юнцами, жили в одном доме, а в начале правления Терсика бритт направил в Византию вспомогательные войска на усмирение бунта в полуночных территориях. Терсик помнил добро, и готов был воздать ему сторицей. Но как быть в подобной ситуации? Терсик посмотрел на солнечные блики на стенах и зелень парка. Умиротворяющее зрелище потеряло для него свою привлекательность. Что, если кто-нибудь из врагов Гильдара – а он их приобрел достаточно – узнает его и убьет в его полисе?