Альтернатива

Ну вот, опять...

— Нет, — бросил он через плечо, — как ты не понимаешь? Это вся моя жизнь! Сейчас или никогда! После пяти лет прозябания, наконец-то вновь появилась возможность заниматься любимым делом. Ну почему лишняя минута размышлений об этом, как ты его зовешь, «ящике» всегда приводит к «тебе на нас наплевать»?! В конце концов, это не просто моя страсть! Это деньги, благополучие нашей семьи! Да, я нервничаю. Еще бы не нервничал. Экономим каждый цент, покупаем самые дешевые материалы. Пойми, я знаю, как все должно быть сделано, но приходится во многом себе отказывать. Поэтому такая неопределенность, поэтому нервозность. Сегодня первое испытание. Если все получится... Только бы получилось. Пойми, Лиза, ведь это мой первенец...

— Первенец?

— Ну, в смысле здесь, в Америке, — смущенно поправился он, поцеловал жену в лоб и вышел из комнаты.

«Первенец»...

Лиза уткнулась носом в подушку.

Их съемная квартира располагалась на Лонг-Айленде в местечке Рузвельтфилд, неподалеку от бывшей птицефермы Виктора Утгофа, летчика, Георгиевского кавалера, бывшего однокашника по Морскому корпусу, умудрившегося одним из первых русских эмигрантов стать преуспевающим бизнесменом. На индейке поднялся. Но теперь с индейкой покончено. Теперь на птицеферме их производственная база с громким названием «Аэроинжиниринг корпорейшн».

Производственная база, да. Ангар, продуваемый ветрами сарай, в котором горстка энтузиастов, в основном русские инженеры и рабочие, а так же несколько заинтересовавшихся американцев, создавали свое будущее. Не только свое.

Игорь вошел внутрь.

— Игорь Иваныч! — шагнул навстречу молодой вихрастый парень в промасленном комбинезоне, протягивая раскрытую ладонь, которую только что торопливо оттер тряпкой.

— Привет, Петя.

Петр Воронцов, ровесник века, бывший юнкер голубых кровей. Простой рабочий.

— Ну что, значит — сегодня?

— Сегодня.

— Четвертого мая, девятьсот двадцать четвертого года, — торжественно провозгласил Петя, — отправится в свой первый полет аэроплан S-29A!

«А» означало — «американский». Двадцать девятый отпрыск Игоря Сикорского...

Отпрыск... Игоря вдруг бросило в пот. Боже, какую чушь он сегодня брякнул Лизе! Она наверняка обиделась. Ну что за день дурацкий, это четвертое мая... Вернуться?

Нет, невозможно. Потом он помирится с Лизой. Все потом. Он так долго ждал этого дня.

Аэроплан выкатили из ангара. Игорь обошел его, критически оглядел, проверил натяжение расчалок между крыльями, осмотрел хвостовое оперение.

Игорь учел урок, полученный во Франции, где пробыл около года, получив контракт на постройку аэроплана под созданную французами бомбу весом в тонну. С окончанием войны правительство отказалось от его услуг. Больше он не станет строить бомбардировщики. Наступил мир, теперь будущее за гражданской авиацией.

Двухмоторный пассажирский биплан. Кессон и фюзеляж обшиты дюралем, на который потрачена поистине астрономическая сумма. Мощное шасси. Пассажирский салон, который по мысли конструктора можно превратить в грузовой отсек, располагался прямо на центроплане, а открытая кабина пилота смещена к хвосту. Две мотогондолы с двигателями «Испано-Сюиза», мощностью в двести лошадей каждый. К сожалению, пришлось купить подержанные, на новые денег не хватило.

Вчера Игорь сделал на нем первую рулежку по полю. Сегодня аэроплан впервые поднимется в небо. Славный наследник своих знаменитых предков — «Русского Витязя» и «Ильи Муромца», прославивших имя Игоря Сикорского. Вот только — американец.

Игорь надел кожаную куртку, летный шлем и краги.

— Игорь Иваныч, — осторожно, несколько смущаясь, проговорил Воронцов, — можно мы в пассажирскую кабину сядем?

— Опасно, Петя. Первый полет, всякое может случиться.

— Игорь Иваныч...

Он посмотрел на своих помощников, этих самоотверженных бескорыстных людей, вложивших душу в этот самолет, трудившихся за мизерную зарплату. Он не мог им отказать.

— Ладно, валяйте.

Игорь догадывался, что допустил ошибку. Но авось пронесет. Авось. Янки бы не поняли. На поле остался лишь один из механиков.

Сикорский сел в кабину.

— От винта!

Помощник поочередно крутанул оба пропеллера и отбежал в сторону. Взревели моторы.

— С Богом!

Игорь дал газ. Самолет стал медленно разбегаться и с ощутимой натугой оторвался от земли. Двигатели не выдавали полной мощности.

Надо садиться, но впереди уже кромка поля. Поздно.

На высоте тридцать метров Игорь заложил плавный вираж влево и едва не налетел на телеграфную линию. Штурвал на себя! Аэроплан скабрировал, «перепрыгнул» провода и, почти полностью потеряв скорость, рухнул на поле. Колесо попало в канаву, и самолет скапотировал.

— Твою мать! — донеслось из пассажирского отсека.

Игорь выбрался из пилотской кабины и, потирая бок, бросился открывать пассажирский люк. Запертый изнутри.

— Все живы?

Повезло, никто серьезно не пострадал. Синяки и ссадины. А вот самолету досталось: сломана стойка шасси, оба пропеллера, порваны радиаторы, в нескольких местах повреждено нижнее крыло.

— Зараза...

Игорь в отчаянии сорвал шлем и пнул его, как футбольный мяч. Прошел к ангару. Сел на фанерный ящик. Помощники не пошли за ним, чувствуя свою вину в аварии.

Через несколько минут на аэродром зарулила машина. Из нее вышел высокий человек в дорогом костюме.

Игорь поднялся навстречу, протянул руку.

— Здравствуй, Сергей Васильевич.

Этот человек здесь, в Америке, поистине был послан ему свыше. Сергей Рахманинов, выдающийся музыкант, знаменитый композитор. Осенью двадцать третьего, в самый тяжелый для Сикорского период, когда не осталось уже никаких надежд выбраться из ямы безденежья и равнодушия потенциальных инвесторов, Рахманинов неожиданно купил на пять тысяч долларов акции компании. Более того, ради рекламы он даже согласился стать ее вице-президентом.

— Извини Игорь, опоздал. Надеюсь, вы еще не... — Рахманинов посмотрел на несчастное лицо Сикорского и спросил уже обеспокоено, — что случилось?

— Зря надеешься, Сергей Васильевич, — вздохнул конструктор и мотнул головой в сторону площадки, где лежал S-29A, — слетали уже...

Рахманинов посмотрел в указанном направлении и некоторое время молчал. Потом сказал:

— М-да... Все хоть живы?

— Живы. Но, похоже, в копеечку влетели капитально.

Рахманинов ничего не ответил. Он как-то странно мялся, явно собираясь что-то сказать, но, как видно, не мог решиться. Наконец, сунул руку во внутренний карман пиджака.

— Письмо тебе, Игорь Иваныч пришло. Почему-то на мой адрес.

— Чему удивляешься, — усмехнулся Игорь, — ты же у нас контора, тебе и пишут.

— Н-да... Дела идут... Контора пишет... — рассеяно пробормотал Рахманинов.

— Но касса денег не дает. Плясать, поди, заставишь?

— Нет, что ты... Держи. Из России письмо.

Сикорский вздрогнул. Буквально выхватил из рук друга конверт, торопливо разорвал, вытащил листок, не слушающимися пальцами развернул. Заскользил глазами по строчкам.

Рахманинов терпеливо ждал.

Сикорский повернулся к нему спиной. Шагнул. Остановился, повернулся назад. Поднял глаза.

— От Коли. Бог мой, сколько же лет прошло, я уж и думать о нем забыл, жив, мертв... В такой кутерьме...

— Кто это?

— Николай Николаич, — медленно ответил Игорь, — мы его часто звали по батюшке, хотя он моложе меня на три года. Коля Поликарпов. Мы с ним вместе строили «Муромца».

Игорь опустил руку с письмом и, отвернувшись, посмотрел на искореженный аэроплан.

— А я ведь с ним разругался...

— Когда?

— В восемнадцатом, когда уезжал. Звал с собой, он отказался. Вокруг все катилось ко всем чертям, я уже в семнадцатом это понял. После октября «Руссобалт» встал, я пошел в заводской комитет, спросил, что мне теперь делать. Они сказали: «Делай, что хочешь».

Он помолчал, потом продолжил:

— Был там некий товарищ... — он особо выделил это слово, — товарищ Ларин, который заявил, что Советской республике не нужны предприятия, подобные фабрикам духов и помады... Я ведь, фактически, бежал оттуда, Сергей. Знакомый рабочий предупредил, что ищут меня некие товарищи в кожанках.