Страница 14 из 27
Восстание охватило Старую Сербию (Косово), Северную Албанию, населенную в основном католиками, частично Герцеговину. Повстанцам удалось взять Нови-Пазар, но на том успехи и кончились. Турки зашли в тыл цесарской армии, та отступила и из Косова, и из Боснии, и начались расправы над сербами. По слухам, кайзер Карл в горечи воскликнул: «Неужели принц Евгений унес с собой в могилу счастье моей империи?»[67].
Патриарх Арсений Иоаннович извещал царицу: сербский народ «как с оружием, так и с пищею, армии потребною, восстал. И ежели бы изменническим фельдмаршальским и подобных ему прельщены не были, то сами б народы наши в Сербии, Албании и вольные не только из Сербии, Боснии и Албании, но изо всей Македонии… собственным своим оружием турок прогнали. Яко же в нынешней войне большее число турок от оружия сербского, нежели от немецкого пропали». В итоге же сербы «злою и окаянною смертию от турков пострадали», 12 тысяч душ «мужеска и женска пола… иные вырублены, иные же в полон введены»[68]. Иоанновичу вторил митрополит Евфимий Дамианович: 6 тысяч душ его паствы, «от турецкого меча кровию своею защитившееся и избавившееся, в мнимое утешение цесарских границ прибегохом, или же скитаемся в крайней бедности, и уже 9 месяц томимы гладом, и смерти зрим прежде времени»[69]. Так что и эмиграция не сулила спасения.
Уже не первая трагедия, связанная с австро-турецкими войнами, приводила к горькому разочарованию в державе Габсбургов и усиливала тягу сербов к России.
По настоянию Вены в августе 1737 года в Немирове открылась конференция, громко названная конгрессом. Российские уполномоченные – а ими были персоны первого ранга П. П. Шафиров и кабинет-министр А. П. Волынский – заявили, что поскольку во всех ссорах виноваты татарские народы, между двумя империями обитающие, и прочный мир в подобной ситуации недостижим, то ради водворения спокойствия надлежит утвердить российскую власть в Крыму, на Кубани и в причерноморских землях, «до реки Дуная лежащих». С той же благородной целью следует превратить Молдавию и Валахию в вольные княжества под покровительством императрицы, а также удовлетворить притязания цесарской стороны, которые Шафиров и Волынский уточнять не стали[70]. Выдвинутые требования ни в малой степени не соответствовали скромным успехам на поле боя и были турками отвергнуты (а тут еще приспели вести, что П. П. Ласси оставил Крым). Создается впечатление, что несоразмерные претензии были предъявлены в расчете завести совещание в тупик и побудить австрийского союзника продолжать войну. Уполномоченный цесаря граф Остейн выдвинул более умеренную программу: для России – Очаков, Кинбурн, кубанские и ногайские земли, для Австрии – замирение на условии uti possidetis (чем владеешь).
Натолкнувшись на сопротивление, Шафиров и Волынский согласились оставить Крым Османской империи с тем, однако, чтобы перекопская линия укреплений была срыта. Молдавия и Валахия в новых требованиях вообще не упоминались. Граф Остейн предлагал присоединить к Австрии город Ниссу и часть Сербии. Османские представители сочли неуместным приступать к обсуждению выдвинутых предложений и 10 октября покинули Немиров[71].
Кампания 1738 года сложилась для союзников совсем неудачно. Движение к Днестру остановил не враг, а заразные болезни. Моровая язва косила солдат и офицеров. «Нет кормов в достаточном количестве, везде глухие и пустые горы и буераки, – жаловался Миних, – а какие деревни и были, то татары разоряют и разгоняют обывателей, и потому нельзя знать подлинно, где достать воды и фуражу и миновать трудных дефилей». Началось отступление со всеми сопутствующими бедствиями. Ядра топили в Днестре, орудийные лафеты разбивали на куски, которые оставляли на дороге. Из Очакова и Кинбурна, превратившихся в очаги заразы, вывели остатки гарнизонов, предварительно разрушив стены крепостей.
Не улыбнулась удача и фельдмаршалу Ласси. Его корпус перешел через Сиваш и добился капитуляции защитников Перекопского вала. Но двинуться в глубь полуострова Ласси не решился: татары заманят в безводные степи, где солдаты и офицеры обретут смерть от жажды, а конский состав падет от бескормицы.
Император Карл потерял к войне всякий интерес. Он чувствовал приближение смерти, и все его помыслы были направлены на то, чтобы передать дочери Марии Терезии австрийское наследство. Началось вымогательство российской помощи, и немалой. Австрийцы запрашивали корпус в 20 тысяч человек, который, вопреки традиции, отказались содержать за свой счет. До отправки войск дело не дошло. Союзная армия проиграла все сражения, и Вена пошла на мировую.
Кампанию 1739 года российская армия проводила фактически в одиночку, цесарцы терпели сплошные неудачи, «увенчавшиеся» сдачей Белграда. Османы торжествовали и предавались бахвальству: «Враги стали добычей меча правоверных», и скорби по павшим воинам Аллаха и их женам: «Много храбрых мусульман, мужчин и женщин, покинули сию юдоль слез и отправились в мир иной» вкушать там «сладкий шербет мученичества»[72].
Российское командование наконец-то решило нанести удар на главном, балканском направлении. Армия Миниха переправилась через Днестр и подошла к крепости Хотин. Невдалеке, у местечка Ставучаны, он встретил сераскера Вели-пашу с 90-тысячным войском. Позиции неприятеля представлялись неприступными: впереди – речка с болотистыми берегами, по правую руку – поросшая густым лесом гора, по левую – глубокие буераки, позади – крепость. Миниху оставалось атаковать по фронту. Он одержал победу и обратил турок в бегство при минимальных потерях – всего 100 человек убитыми и ранеными[73]. Явственно проявилось превосходство обученной по-европейски армии над средневековым войском. Гарнизон Хотина сложил оружие.
На молдавской земле православное воинство встретили как освободителей. Еще раньше, в 1737 году, высшее духовенство и боярство княжества обратились к императрице Анне Иоанновне, прося избавить их от «тяжкого и тиранского ига турецкого» и привести в российское подданство, поскольку османы замучили их «суровостью варварскою, ругая чистую и непорочную нашу православную веру, и другими тягчайшими и несносными утеснениями»[74].
Делегация бояр и церковного клира встретила Миниха в тех местах, где в 1711 году произошла трагедия, и вручила командующему петицию царице: «Мы себя повергаем в высочайшую вашего императорского величества, нашей всемилостивейшей государыни, протекцию, и ее справедливые соизволения за наши законы приемлем».
Впервые после Прутского похода россияне пришли в соприкосновение с «турецкими христианами» и убедились, что имеют в их лице опору. Миних высказал Анне Иоанновне свои соображения: «Понеже здешняя молдавская земля преизрядная и не хуже Лифляндии, и люди всей земли, видя свое освобождение от варварских рук, приняли высочайшую протекцию со слезами, и поэтому весьма потребно ту землю удержать…»[75]. Осуществить высказанные в петиции пожелания оказалось за пределами возможностей царской власти. В армию пришло, по словам Миниха, «нечаянное и печальное известие» о заключении австрийцами с Высокой Портой «мира стыдного и весьма предосудительного». Посланник Л. Ланчинский не смог воспротивиться «мирной негоциации» и в своих депешах изъяснялся отнюдь не дипломатическим языком: «Вскрылось зло гнило, неслыханно и таково, что добрая союзническая верность и здешнего двора честь повреждена и репутация оружия ногами попрана»[76]. Австро-турецкая сделка завершилась подписанием мира, по которому Вена рассталась со своими владениями в Сербии и Валахии.
Дезертирство союзника с поля боя и нависавшая угроза войны со Швецией побудили Петербург спешить с замирением. По причинам, которые умом не понять и аршином здравого смысла не измерить, посредником в переговорах избрали французского посла в Стамбуле Л. Вильнева, который свел итоги долгой, трудной и под конец победоносной войны почти что к нулю. Россия вернула себе Азов, но без права укреплять его; земля к югу от крепости, гласил Белградский трактат (сентябрь 1739 года), «имеет остаться пустая и между двумя империями бариерою служить будет». Особо оговаривалось, «чтобы Российская держава ни на Азовском, ни на Черном море никакой корабельный флот ниже иных кораблей иметь и построить не могла»[77]. Россия застряла у азовского мелководья, не имея права спустить на воду даже шлюпку.