Страница 6 из 43
МАКСИМИЛИАН РОБЕСПЬЕР
После заседания у кордельеров Варле с товарищами посетил собрания двух соседних секций: Марсельской и Четырех наций (Единства). День 9 марта успел к тому времени смениться глубокой ночью. Однако секции, как обычно в минуты кризиса, бодрствовали. Варле, объявивший себя делегатом кордельеров, добился от этих немноголюдных собраний одобрения заготовленного им решения.
В этом документе, дошедшем до нас в виде резолюции секции Четырех наций, вина за тяжелое положение на фронте возлагается на Дюмурье и жирондистов, их клеймят как предателей и скрытых роялистов. Предложения об учреждении революционного трибунала и смене министров объявлялись «недостаточными паллиативами». «Нужно, — говорилось в резолюции, — чтобы в настоящий момент Парижский департамент, составная часть суверена, использовал принадлежащий ему суверенитет; чтобы с этой целью все секции и кантоны были созваны и уполномочили собрание выборщиков Парижского департамента отозвать неверных депутатов, недостойных быть законодателями республики»{34}.
Утром 10 марта к этому призыву присоединилась секция Пуассоньер. Идею свержения жирондистов поддержали также секции Бон-Консей и Ломбар и, возможно, секция Хлебного рынка{35}. В целом тем не менее реакция секций была сдержанной{36}. Большинство инсургентов, люди, безусловно, очень горячие, не стали ждать волеизъявления секций. Днем 10 марта они продолжали «прямые действия». Толпа примерно из 300 человек{37} ходила по улицам, агитировала в секциях, в Якобинском и Кордельерском клубах, призывала закрыть заставы, бить в набат и арестовать жирондистов. Попытались инсургенты привлечь и Генеральный совет Коммуны. Однако Коммуна отвергла их призывы и выпущенным в тот же день воззванием осудила попытку восстания, указав на то, что она грозит уничтожить «единственный центр власти, который может спасти общественное дело», в тот момент когда над страной нависла угроза интервенции{38}. Командующему Национальной гвардии А. Сантеру было поручено обеспечить порядок, однако применения силы не потребовалось. Ночь с 10 на 11 марта прошла тревожно, но на утро выступлений не последовало.
Выяснить смысл и значение событий 9 и 10 марта трудно вдвойне. Как это случается при неудачной попытке восстания, его участники и сторонники не склонны были давать показания и вспоминать о ней. Противники же не интересовались подлинной картиной событий.
Жирондисты, в речах и прессе которых мы находим большинство свидетельств, стремились представить выступления 9 и 10 марта как происки агентов контрреволюции, враждебные и чуждые огромному большинству парижан. Якобинские лидеры, со своей стороны, постарались изобразить агитаторов 9 и 10 марта в виде кучки заговорщиков (причем Марат объявил их «агентами жирондистов»{39}).
Действительно, несколько сот инсургентов для полумиллионного города — это ничтожно мало. Но почему так насторожились люди, хорошо знавшие парижан? Марат, по собственному признанию, развил в те дни активную деятельность, выступая в Клубе кордельеров и других местах против инсургентов. Действия Генерального совета Коммуны особенно 10 марта были проникнуты нескрываемой озабоченностью положением в Париже. Да и министр юстиции Гара не случайно решил, что с инсургентами будет трудно справиться.
События 9 и 10 марта развернулись в обстановке, когда над Францией нависла новая, пока еще отдаленная угроза интервенции, когда перед народом вновь встал вопрос о виновниках неудач на фронте. Патриотический подъем летом 1792 г. вылился в восстание, свергнувшее монархию, и спустя несколько месяцев король был казнен как изменник нации. Горе было тому, на кого теперь могло пасть подозрение народа.
Повстанцы в своей агитации могли использовать и подъем борьбы парижского плебейства за социально-экономические требования. Защищая себя, Фурнье после события 9 и 10 марта утверждал, что он «воспрепятствовал осуществлению самых худших замыслов некоторых лиц», в частности убийств торговцев сахаром{40}. Против них, а также торговцев содой, мылом и другими бакалейными товарами было непосредственно направлено движение 25–26 февраля. Не прямая, но несомненная связь существовала между событиями 9–10 марта и предшествовавшей им мощной вспышкой недовольства парижских низов.
Эти факторы придавали выступлению 9–10 марта смысл и значение, но не могли привести к успеху инсургентов из-за их моральной изоляции, узости базы, организационной слабости. Прежде всего бросаются в глаза отсутствие серьезной заблаговременной подготовки, авантюризм методов, к которым прибегли агитаторы 9–10 марта. Сторонники восстания не создали авторитетный руководящий комитет, который имел бы надежные контакты с секционной организацией. Они сами ходили из одной секции в другую, предъявляя сомнительные мандаты. Идею восстания пытались навязать секциям почти явочным порядком.
Советская историография традиционно связывала события 9–10 марта с инициативой «бешеных»{41} — тех вожаков парижских секций, что в 1793 г. находились на самом левом фланге массового движения и которых политические противники прозвали так за радикальность убеждений и яростность в их отстаивании. Но кто конкретно из «бешеных» мог оказать влияние на инсургентов? Секция Гравилье и Жак Ру были в стороне. Теофиль Леклерк прибыл в Париж из Лиона лишь в мае. Об участии в мартовских событиях Клэр Лакомб и других членов Общества революционных республиканок ничего не известно. Остается Варле. Он не только играл первостепенную роль, но и выступил с политически обоснованной программой действий. Это была определенная концепция устранения жирондистов, если и не в конституционных рамках, то в духе идей, восходивших к учению Руссо — высшему идейно-теоретическому авторитету в революционной Франции. Для Варле народный суверенитет заключался в том, что народ в своих первичных собраниях — единственный источник власти, а все государственные деятели — лишь его «уполномоченные», которых он вправе отозвать в случае невыполнения данного им наказа (мандата). Отстаивая идею отзыва жирондистских депутатов решением полномочных представителей секций и кантонов Парижского департамента, Варле склонил на свою сторону по крайней мере три секции: Марселя, Четырех наций (Единства), Пуассоньер.
Но можно ли говорить о влиянии Варле на Общество защитников республики, которое фактически было инициатором выступлений и осуществляло тактику «прямых действий» с изрядной долей авантюризма? Члены общества, приняв в ночь на 9 марта решение о восстании, считали достаточным лишь «известить» о нем, причем только «санкюло1ские» секции, а в 5 часов утра уже собирались ударить в набат. Потерпев неудачу в этом предприятии, они попытались компенсировать промах мелкой и сомнительного достоинства акцией, разгромив под покровом ночи типографии двух жирондистских газет. Обычно этот налет и вспоминают авторы сводных работ по истории революции, когда пишут о событиях 9–10 марта, подчеркивая авантюризм их участников.
При всем различии установок ни Варле, ни Общество защитников республики не могли в те дни обойтись друг без друга. Очевидно, они вместе агитировали в Якобинском и Кордельерском клубах. Последний поддался в какой-то мере агитации. Если небесспорен факт принятия им решения в поддержку восстания, то достоверно, что Клуб кордельеров сыграл свою роль. Закономерно, что секция Борепера через несколько дней обратилась именно к нему с запросом о причинах событий 9–10 марта. Но можно ли думать, что агитация Общества защитников республики и Варле определила позицию клуба? Разумеется, нет. Есть свидетельство о поддержке идеи восстания и активной роли в событиях 9– 10 марта влиятельного члена Клуба кордельеров Венсана. Будущий активный участник борьбы внутри якобинского блока, «эбертист» был способен занять политическую позицию без помощи Варле. Венсан не уступал Варле ни молодостью, ни честолюбием, ни боевитостью, а организаторских талантов у него, возможно, было больше — о чем свидетельствует последующая деятельность в качестве генерального секретаря военного министерства. Можно указать на других лиц, принимавших активное участие в событиях и о чьем-то влиянии на которых говорить нет оснований: свои, например, мотивы были у Фурнье{42}.