Страница 18 из 43
ПЬЕР ГАСПАР ШОМЕТТ
У вождя якобинцев уже сложился в то время план действий, который он изложил на заседании клуба 8 мая в исключительно богатой идеями — отчасти противоречивыми — вдохновенной речи. В этом плане народу, и прежде всего парижским санкюлотам, отводилась большая, но вспомогательная роль. Они должны были дать отпор вандейцам, разгромить «умеренных» в секциях и энергично поддержать Гору, а та, как считал Робеспьер, справится с «зараженной частью» Конвента, ибо в целом он «хороший».
Робеспьер высказался за то, чтобы создать для поддержания порядка внутри страны революционную армию из санкюлотов с содержанием ее за счет богачей, изгнать «умеренных» с собраний и из руководящих органов секций, арестовать подозрительных, платить санкюлотам за посещение секционных собраний и др. Эти меры, уже широко выдвигавшиеся в демократических кругах, по мнению Робеспьера, должны были поднять дух народа, активизировать его революционные усилия. Робеспьер считал, что они, особенно создание революционной армии, позволят демократическим силам добиться решающего перевеса в Париже и дадут необходимый импульс департаментам, которые объединятся с парижанами для «спасения свободы»{170}. С этих позиций Робеспьер на заседаниях Якобинского клуба 8, 10, 12 и 13 мая сопротивлялся всем попыткам организовать прямое выступление парижских секций против жирондистской части Конвента.
Однако, как показал ход событий, предложения Робеспьера могли быть осуществлены только в обстановке антижирондистского восстания, а Гора не смогла своими силами даже при моральной поддержке санкюлотов справиться с «зараженной частью» Конвента. В плане Робеспьера отсутствовало решающее звено. И эта непоследовательность характеризовала позиции других якобинских лидеров, за исключением, быть может, Марата.
Нет никаких данных об агитации Марата за восстание, нет каких-либо следов поддержки им планов немедленного выступления секций против жирондистов. Но он ни разу не выступил в мае против таких планов. Отличавшие Марата «мужество противозаконности», неукротимая и нескрываемая ненависть к жирондистам как контрреволюционной силе привели его, судя по репликам в Конвенте и на страницах газеты, раньше других монтаньяров к мысли о необходимости насильственного устранения жирондистов. Агент Дютар даже высказал в середине мая предположение, что Марат возглавляет оппозиционную Робеспьеру часть якобинцев, а именно «бешеных» и иже с ними{171}. Конечно, то было преувеличением, но весьма показательным.
Робеспьер, очевидно выжидая, как будут развиваться события, с 14 по 24 мая не выступал в Якобинском клубе. Но монтаньяры — Бантаболь, Тирьен, Бурдон (из Уазы), Лежандр — продолжали убеждать якобинцев в том, что нет необходимости прибегать к крайним мерам, сторонников которых становилось все больше. Тот политический актив, прямые представители масс, которые ораторствовали в секциях, занимали места в их бюро и комитетах, посещали заседания клубов и Генерального совета Коммуны, уже в середине мая определенно рвались в бой. Наиболее красноречиво свидетельствует об этом отчет Дютара, посетившего 17 мая заседание Якобинского клуба. Санкюлоты, заполнившие трибуны для публики, жаждали услышать от Робеспьера «последнее слово», т. е. призыв к восстанию, и резко осуждали вождя якобинцев за то, что он не произнес его{172}.
Эти слушатели не ограничивались кулуарной критикой. Неодобрительным шумом встречали они призывы к «благоразумию». Самому Робеспьеру пришлось столкнуться с отрицательной реакцией. Коллега Дютара Террасой даже доносил 11 мая, что «Робеспьер потерял доверие из-за своей трусости». В то же время любые энергичные меры, даже энергичный топ ораторов встречал бурную поддержку трибун Якобинского клуба. Так, например, единодушно и долго аплодировали они, как отмечал Террасой 10 мая, предложению разгромить типографии жирондистских газет — отзвук акции инсургентов 9 марта.
Автор этого предложения, выйдя с Террасоном из клуба после окончания заседания, сказал ему: «Торговцы сделали революцию для себя и нужно наконец сделать ее для нас»{173}. Несмотря на декретирование максимума цен, торговцы оставались в глазах санкюлотов самой одиозной частью «наглой касты», которая стремится господствовать вместо свергнутого короля{174}. Против ее господства и следовало восстать. Продолжая дело, начатое штурмом королевского дворца в августе 1792 г., новое восстание должно было стать «социальным 10-м августа», оно должно было нанести удар по верхушке третьего сословия, представителями которой были жирондисты. Активисты секций, выступавшие с антибуржуазных позиций, враги «новой аристократии, которая хочет возвыситься при помощи роковой силы богатства», сделались самыми непримиримыми противниками жирондистского Конвента, наиболее решительными и энергичными сторонниками немедленного выступления. Этот авангард секционного движения оказывал давление на якобинских лидеров, побуждая их изменить отношение к восстанию, и давление стало непреоборимым, когда во второй половине мая революционное брожение охватило широкие массы парижан.
Уже 18–19 мая агенты доносили: «Ропот против Конвента, который, казалось, в течение нескольких дней затих, внезапно оживился и усилился как никогда; сожалеют, что последние события (очевидно, набор волонтеров. — А. Г.) помешали заняться петицией, с помощью которой собирались очистить законодательный орган»{175}.
Жирондисты сами ускорили развязку. Париж всегда был для них враждебным городом, а теперь — даже в Конвенте они чувствовали себя затравленными. Бриссо в обращении к своим «доверителям», написанном в середине мая, жаловался, что зал заседаний превратился в «арену гладиаторов». Бурная реакция трибун, свист и выкрики в адрес ненавистных депутатов, очевидно, напоминали жирондистам римский Колизей, оглашаемый ревом многотысячной толпы: «Добей его!» «Народ глядел на Конвент через собственное открытое окно — трибуны для публики, по когда это окно оказывалось слишком узким, он распахивал дверь и в зал вливалась улица». Эта «одна из самых примечательных минут истории»{176}, по Виктору Гюго, приближалась. Давление парижских низов, «народа убийц» (слова Бриссо), на Конвент становилось все более ощутимым и внушало жирондистам серьезные опасения не только за позицию Болота, поддержка которого обеспечивала им до сих пор перевес, но и за личную безопасность.
Партия Бриссо предпочла бы продолжить сражение с монтаньярами на «другом поле»: уже вынашивались планы созыва национального представительства в каком-нибудь спокойном месте, где не будет секций с мятежными санкюлотами, например — в Бурже. Но перенести заседания верховного органа республики из исторической столицы Франции было нельзя: жирондистов уже не раз обвиняли в «федерализме». Им оставалось переломить ход событий в Париже и ради упрочения своего положения подавить секционное движение, репрессировать его радикальных активистов, разгромить в конечном счете все демократические силы.
«Нельзя спасти республику, — писал Бриссо, — не приняв решительных мер, чтобы вырвать представителей нации из-под ига деспотизма… партии анархистов» и «дезорганизаторов». Конвент «может установить порядок, только декретировав репрессивные меры против анархии и добившись их осуществления». Бриссо призывал закрыть Якобинский клуб и опечатать его бумаги, распустить Парижскую коммуну, покарать активистов антижирондистского движения, вожаков парижских секций, навести порядок в самом Конвенте, заставив замолчать трибуны, а заодно и всякую оппозицию{177}. Боевой настрой санкюлотского авангарда в середине мая подсказывал лидерам жирондистов, что медлить нельзя; победа «умеренных» в ряде секций, их решительные призывы, а также призывы жирондистских департаментов — разгромить «анархистов» вселяли соратникам Бриссо надежду.