Страница 5 из 33
Цудзуки Косандзи происходил из семьи самурая, родился в Мацумото в 1867 г. Старшие братья его умерли, и в 1886 г. он, унаследовав имущество отца, открыл первое в префектуре Нагано фотоателье. Позже он учился технике ретуши в Иокогаме, затем вернулся в Мацумото. Тогда в городе, кроме его ателье, было еще два. В 1899 г. в связи со смертью отца Косандзи продал ателье и поступил на службу к Накано Дзиро, в его группу информации. Но он, Косандзи, был не «молодым патриотом», а «ремесленником». Это легко понять из письма к Накано Дзиро. с которым мы ознакомимся позднее.
* * *
4 мая 1899 г. в два часа пополудни Цудзуки Косандзи сел в порту Ниигата на пароход «Айкоку-Мару». С ним отправились к российским берегам Мори, Агата, Фурукава, Ватанабе с Хоккайдо и Цудзи и Сато из Токио. Косандзи в то время было 30 лет. Ровно через двое суток судно бросило якорь во Владивостоке, и через час пассажиры сошли на берег. Косандзи и его товарищи поселились на Фонтанной, в гостинице «Фусося». Прежде всего они отправились в японскую баню, где за 10 копеек им была предложена маленькая ванна, заполненная на четыре пятых не очень чистой водой. Потом, поужинав, путешественники решили пройтись по городу. Они пошли на Светлановскую — в самый оживленный район Владивостока. На одной стороне этой улицы, которая тянется вдоль берега бухты Золотой Рог, один за другим выстроились большие магазины. На другой ее стороне находились городской и адмиралтейский парки, склады, канцелярия военного губернатора, ружейные мастерские. Естественно, что народу было больше там, где размещались магазины. По мостовой ездили коляски, запряженные двумя-тремя лошадьми, по обеим сторонам были пешеходные тротуары, выложенные камнем или покрытые досками. В 7 часов вечера в городе было еще светло. И на улице появилось также много людей, как это бывает в праздничный день в родном Мацумото. Люди толпились и толкались, будто нарочно мешали друг другу двигаться. Степенно прогуливались только семейные пары. Никто не обращал внимания на Косандзи и его товарищей. Японцы во Владивостоке никого не удивляли. В то время во Владивостоке их проживало около 2 тысяч.
В лавках продавалось, как правило, четыре-пять видов товаров. В одних — вино, чай, хлеб, сладости, в других — материя, керосин, стекло, часы, открытки, табак и др. Исключением были универсальные магазины компании Кунста Альберса и Чурина. Эти компании имели отделения во всех городах Сибири и ассортимент товаров в их магазинах отличался большим разнообразием. Здесь продавали не только фрукты, сладости, масло, хлеб, но и верхнюю одежду, косметику, мебель, предметы первой необходимости, мелочи. Все эти товары были отменного качества, но очень дорогие. Косанд-зи заинтересовался фотоаппаратами немецкого производства, но, взглянув на цены, думать забыл о покупке. Ему рассказали, что в городе есть магазины, которые принадлежат японцам. Два очень богатых владельца фешенебельных магазинов Сугимура и Токунага стали купцами первой гильдии. Немало их соотечественников принадлежало к купечеству второй гильдии. Очевидно, бог торговли в России помогал всем, кто хотел нажить капитал.
Продолжая осматривать город, Косандзи обратил внимание, что мостовые были узкие и на них едва могли разъехаться две коляски, запряженные парами. Дома, огороженные тонкой металлической оградой, довольно близко примыкали друг к другу. Проходя мимо одного из них, Косандзи отшатнулся: из глубины двора на прохожих смотрел огромный мохнатый пес.
— Брр, как жутко! Вон где собаку держат.
Агата Фумио объяснил:
— Русские собаки не лают, а сразу набрасываются на человека.
— Вон какие злые! У них от природы такой характер?
— Нет, насколько я слышал! Хозяин не разрешает собаке брать корм у чужих и даже днем держит ее в полутемной конуре, а ночью спускает с цепи, и собака бросается на всех, кроме хозяина.
В это время взгляд Косандзи остановился на военных, разгуливающих с супругами. Ему показалось, что где-то он уже видел такие красивые пары. «Ах, да на французской открытке. Этот великолепный бюст, тонкая талия, стройные ноги и огромные глаза… Русские женщины были одеты в белые, кремовые, розовые, голубые костюмы со множеством кружев и гармонирующие по цвету шляпы. Блестели на солнце их ожерелья из крупных камней и массивные кольца». У тридцатилетнего Косандзи зарябило в глазах. Лицо японской женщины сейчас казалось плоским и невыразительным. В этот час Косандзи и представить не мог, что через несколько лет он женится в России на женщине, не менее красивой, чем эти дамы из Владивостока.
Фурукава Сатоми хлопнул Косандзи по плечу:
— Цудзцуки-сан, не засматривайся так, а то ты мешаешь людям. Пошли лучше в Корейскую слободу!
— А что там такое?
— Как что, японские девочки! Да там не только японки, есть и белые, и кореянки, и китаянки — выбирай кого хочешь. Одних только японских красавиц — четырнадцать домов, человек триста, не меньше. А вон, посмотри, женщина в кимоно идет — она-то нам и нужна.
От грубых по-мужски слов Фурукавы Косандзи пришел в себя. Он обратил внимание на то, что в городе было много японцев — и мужчин, и женщин. Мужчины с усами, почти поголовно одеты в европейское платье. Японцев и корейцев различить было невозможно, китайцы же выделялись характерной прической. Японки ходили небольшими группами. Говорили, что почти все они приехали из Симабара или Амакуса.
Ветер затих внезапно, как это часто бывает в приморских городах, и по вечернему городу разнесся, невесть откуда взявшийся, кисло-сладкий цветочный аромат. Этот запах исходил от белых цветов черемухи. Люди с удовольствием вдыхали аромат весны, пришедший после долгой зимы.
Косандзи с товарищами погуляли около часа по городу и возвратились в гостиницу, находившуюся на склоне сопки. Из ее окон открывался прекрасный вид на порт. На черной, как тушь, поверхности воды блестели огни кораблей. Как на ладони были видны дамба, портовые здания, место недавней прогулки.
На следующий день Косандзи с товарищами, а также проживавшими сравнительно уже давно во Владивостоке Кикути и Абэно наняли две лодки и отправились на рыбалку. Рыба ловилась до смешного легко на простейшую наживу из хлеба. Клевало быстро — через одну-две минуты. Особенно часто попадались камбала и треска. Для Косандзи, которому приходилось удить в детстве лишь карасей в речке, морская рыбалка была в новинку. Все любовались видами и вовсе не стремились наловить много рыбы, но улов был такой обильный, что съесть его не смогли все восемь рыбаков. Большую часть отдали хозяину гостиницы, а остальное пустили на сасими, пожарили. Вечером устроили пир с японским сакэ, которое стоило дешевле русской водки. За сакэ из денег, полученных от Накано Дзиро на общественные нужды, заплатил Фурукава Сатоми, который считался в группе старшим.
За ужином постоянно проживавшие во Владивостоке Кикути и Абэно поведали много интересного о здешних нравах и обычаях. Кикути, в частности, рассказал о существующих в здешних трущобах притонах курильщиков опиума. Продажа и употребление опиума строго преследовались властями, но проститутки, включая японок, китайцы, а также часть русских чиновников потихоньку курили его. Один раз Кикути побывал в опиекурильне, куда его привел молодой китаец по имени Сунь Юнь Шунь, уроженец Шаньдуна. Снаружи это была заурядная китайская аптека. Внутри все было уставлено бутылочками, ящичками, на которых краснели уже порядочно запачканные клочки бумаги с названиями лекарств: «гань це, бай сянь пи, гань цао». На прилавке лежали старые шанхайские газеты. В помещении никого не было. Сунь Юнь Шунь сделал Кикути знак глазами и по-свойски прошел в заднюю комнату. Там резал какой-то корень аптекарь — мужчина лет за тридцать, от которого пахло лекарствами. Минут десять Сунь Юнь Шунь, энергично жестикулируя, переговаривался шепотом с хозяином аптеки. Наконец, переговоры окончились, и аптекарь снова взялся за нож. Кикути и Сунь Юнь Шунь переглянулись и направились к черному ходу. Оглянувшись, Кикути увидел расплывшееся в улыбке рябое лицо хозяина. Вскоре они вошли в помещение, похожее на склад, с окнами под самым потолком. Внутри в разных позах лежали мужчины, похожие на китайцев. Около входа сидел старый китаец, вероятно, содержатель притона. Сунь Юнь Шунь по-приятельски, как давнему знакомому, что-то ему сказал, снял обувь и сел на пол, пододвинув к себе поднос с курительным прибором, который поставил перед ним старик-притонщик. На старом шанхайском жестяном подносе с облупившимся рисунком были выставлены горшочек с опиумом, жестянка для окурков, кальян для опиума несколько необычной формы, лопаточка.