Страница 15 из 33
Медосмотр.
Медицинский осмотр проходил, как правило, раз в месяц. У одних людей класс изменялся, у других он оставался постоянным: второй, так второй, четвертый, так четвертый. Весной 1946 года после медосмотра произошли большие передвижки. По результатам осмотра водовозом был назначен сорокалетний Танно Гоичи. Я его совсем не знал, но помню, что как-то раз помог ему привезти воды. Это был очень скромный, тихий человек небольшого роста с редкой бородкой. Говорят, что до призыва он был художником. Теперь же ему приходилось возить на телеге из реки воду для всех заключенных и администрации. Лупандин, будучи человеком веселым, научил Танно популярной песне: «Почему я водовоз? Удивительный вопрос. Да потому, что без воды и не туды, и не сюды».
За водой.
В то время у нас не было никакой уверенности, что мы сможем когда-нибудь покинуть Сибирь. Через несколько дней, после того, как Танно приступил в работе водовоза, я, стоя у стены уборной, услышал разговор, который не должен был слышать. Трое пленных, в том числе Танно, тихо шептались. Один из них сказал: «Говорят, что нас, наверное, не отпустят и мы будем работать здесь до самой смерти. Судя по отношению японцев к китайским рабочим в Манчьжурии, нас оставят здесь навсегда. Ведь тех китайцев, которые имели отношение к работам на границе СССР, убили, чтобы сохранить тайну. А разговоры о том, что к весне мы сможем уехать из Сибири, — это все чепуха. Хотя бы один из нас уехал из Сибири? Я с самого начала знал, что этого никогда не будет». Другой пленный в основном молчал, но судя по отдельным репликам, именно он был руководителем. И через некоторое время «молчун» подвел итог: «Я думаю, нам нужно бежать. Может, все-таки рискнуть? Я немного знаю китайский язык. Если мы пойдем на юг, то можем выйти к Маньчжурии. Если же мы выйдем к Амуру, то и тут нет проблем, мы попросим китайцев перевезти нас на лодке, а там уже будет полный порядок». И тут, похоже, Танно сказал: «Ну хорошо, а как насчет питания? Пока мы дойдем до Китая, то умрем с голоду». Ему ответили: «Нет, я уже очень много об этом думал. Если мы сделаем крючки, то сможем ловить рыбу в реках или болотах. Сибирская рыба по сравнению с японской не такая хитрая, ее можно наловить сколько угодно. Нам следует держаться как можно ближе к реке. Кроме того, можно найти много различных корней, сосновые шишки, дикий лук, аралию, горный лопух и тому подобное. Этим вполне можно питаться. Если же мы окажемся там, где нет воды, то можно пить березовый сок. Что касается огня, то на первое время у меня есть коробок спичек, подготовлен и кремень». Очевидно, тот, кому принадлежали эти слова, все хорошо продумал. Однако Танно наотрез отказался бежать. Он сказал о своей неуверенности в успехе операции. «Лучше этого не делать, давайте будем держаться вместе со всеми», — сказал он.
Тут кто-то подошел к уборной, и заговорщики быстро разошлись. Нечаянно услышанный разговор заставил меня задуматься. Мужчина, которого я принял за руководителя, явно чего-то не договаривал. И от этого было не по себе. Танно своим отказом укрепил мою уверенность в ненужности этой затеи. В то время многие подумывали о побеге, но я никогда не слышал, чтобы кто-то убежал и это хорошо кончилось. Беглецов ловили и иногда расстреливали. Таких примеров было сколько угодно.
Запомнилась процедура ежедневного обыска в лагере. Нас выстраивали в пять рядов, и каждый стелил перед собой одеяло, на котором раскладывал все свои личные вещи. Затем подходил офицер и строго смотрел, нет ли среди имущества военнопленного ножа, лезвия, лекарств, магнита, карты. Считалось, что эти вещи необходимы в случае побега. Как правило, на одеяло выкладывали пальто, перчатки, головные уборы, белье. Все было очень грязное. Комплект одежды каждого человека был зарегистрирован у советского офицера, который отвечал за имущество военнопленных. Если среди этих жалких пожитков, находили недозволенные предметы, их отбирали. Перед офицером приходилось отвечать, когда из имущества что-то пропадало. Кроме одежды военнопленным разрешалось иметь мешки, пустые консервные банки, деревянные ложки и кое-что еще. Консервные банки следовало заделывать так, чтобы о них нельзя было порезаться. У некоторых военнопленных было по 3, а то и по 10 таких банок для табака, сахара, соли. Хлеб и фотографии хранили в сделанных своими руками специальных мешках.
Проверка отнимала много времени. К концу на специальном одеяле, куда офицер кидал конфискованные вещи, вырастали горы разного барахла. Иногда здесь оказывался нож или серебряная цепочка от часов.
Обыск.
По утрам, в 7 часов, конвой начинал бить о висевшую у ворот лагеря рельсу, что служило сигналом для сбора пленных. Мы собирались и приступали к работе. Нас тогда было около 300 человек. Всех делили на три группы. Первая группа строила в лагере деревянный барак, вторая делала пристройки к домам советских офицеров, остальные готовили неподалеку от нашего лагеря бараки для советских заключенных, которые должны были скоро прибыть.
Вскоре начал таять снег. На Вихоревке поднялась вода. На противоположном берегу показалась трава. Березы, ветки которых зимой имели коричневый цвет, постепенно становились зелеными, а на ветках лиственницы появились почки величиной с крупицу риса. Мы поражались способности березы всасывать в себя воду. Стоило надломить веточку березы, как из места излома выступала влага. За час можно было нацедить примерно треть котелка березового сока.
Едва на полях появилась первая зелень, питание наше стало более разнообразным. Когда мы выходили на работу, все по дороге норовили сорвать листья аралии, выкопать луковицы лилии, корни различных полезных растений. Приносили и травы, названия которых мы не знали. Некоторые сушили их над плитой, другие отваривали, третьи ели их сухими, добавляя соль. На ужин нам обычно давали селедку и кашу из гаоляна[22]. Некоторые съедали ее всю сразу, а многие делили порцию на несколько частей, разбавляя каждую водой, благодаря этому создавалось впечатление, что количество каши увеличивалось. Не знаю почему, но у тех, кто разбавлял пищу водой, вздувались животы.
Обед.
Дикие травы и лук мы использовали в обед. Когда нам раздавали хлеб, то часто можно было слышать такой диалог: «Эй, ты не одолжишь немного хлеба?» — «Сейчас, я только его взвешу». Тут же делали простейшие весы: брали маленькую палочку и посередине прикрепляли ниточку, а по сторонам привязывали свою и чью-нибудь еще порцию хлеба. Поскольку специального приспособления, которое бы позволяло поровну делить хлеб, не было, то это обычно делал на глазок повар. Естественно, что куски были немного разные. И тогда один кричал другому: «Эй, ты, гад, у тебя тяжелее. И почему это повара так поступают?!» Когда подавали кашу из гаоляна, были слышны такие разговоры: «А, опять Байкал. А у тебя куда как погуще. Посмотри, у меня совсем Байкал». «Байкал» означало, что в тарелке больше воды, чем каши. Справедливости ради нужно заметить, что в то время с питанием было плохо и у советских людей. В Советском Союзе существовала жесткая карточная система распределения продуктов. Когда русские узнавали, сколько продуктов дают военнопленным, они удивлялись и говорили: «О, совсем неплохо, у вас гораздо лучше, чем у нас». В отличие от нас эти люди были свободны, они могли купить еду на базаре, где-нибудь выращивать овощи, фрукты, собирать грибы, держать корову и доить ее, но все же, если говорить об основных продуктах — хлебе, мясе, то я думаю, у нас их было не меньше, чем у советских людей. Нужно также сказать, что советские конвоиры не могли есть столько, сколько хотели.