Страница 46 из 55
Радикальные тенденции в теории и практике правых консерваторов дают повод их умеренно консервативным и либеральным оппонентам усомниться в том, действительно ли являются те консерваторами. Так, английский либеральный публицист Д. Уотсон вообще отказывается признать Тэтчер, Рейгана, Ширака консерваторами. «Консерватор, — настаивает он, — это традиционалист, который любит старые ценности, а политику рассматривает как борьбу за сохранение вещей такими, как они есть. Но никто не может вообразить, что тэтчеризм или рейганизм стремятся сохранить вещи такими, как они есть. Начиная с 1979 г. М. Тэтчер дала Британии самое радикальное правительство со времени Эттли. Даже Черчилль по сравнению с Тэтчер мог бы показаться «мокрейшим из мокрых»{339}.
От консервативной традиции пытаются отлучить М. Тэтчер и ее сторонников так называемые «мокрые» тори (Э. Хит, Л. Гилмур, К. Паттен и др.). Их поддерживал своим, авторитетом Г. Макмиллан, много десятилетий воплощавший реформистский консерватизм. Подчеркивая «радикализм» тэтчеровского направления, «мокрые» тори хотели бы представить его радикально-либеральным или неолиберальным искажением истинного торизма, а себя — хранителями торийской традиции. Когда же о «радикализме» Тэтчер и ее единомышленников говорят представители либеральных и левых кругов, то они имеют в виду его праворадикальный оттенок. Но и в том и в другом случае под сомнение ставится консервативная сущность современного правого консерватизма.
Малая достоверность подобной позиции определяется прежде всего тем, что и те и другие исходят из усеченного представления о консерватизме лишь как о стремлении сохранить статус-кво. Однако если на психологическом уровне консерватизм действительно в значительной мере сводится к этому, то на уровне политическом дело обстоит иначе. Необходимо учитывать, что для консерватизма как типа политики главное — противодействие общественному прогрессу даже ценой изменения статус-кво, если он, на взгляд консерваторов, становится чересчур либеральным или социал-реформистским. Ради этого часть консерваторов готова пустить в ход решительные радикальные методы, занять жесткую бескомпромиссную позицию.
О роли и месте традиционалистского компонента в правоконсервативном идейно-политическом багаже наиболее четко и последовательно говорит Р. Скратон. Прочность и эффективность государственной власти, утверждает он, зависят от того, в какой мере ей удастся связать своей политикой воедино авторитет и традицию, обеспечив тем самым «приверженность» граждан. Благодаря «приверженности» общество конституируется как нечто большее, чем «агрегат индивидов», каким оно представляется либеральному сознанию. Особенно возрастает роль традиции в условиях отчуждения, замешательства и путаницы, завладевших сознанием современного человека. Традиция должна определять общественное бытие индивида.
Отличительной чертой тэтчеровского консерватизма Н. Лоусон считает отказ от ложной веры в эффективность государственного вмешательства, в равенство и возвращение в основное традиционное русло. «Это политически важно, — подчеркивает Лоусон, — не в смысле культа предков или легитимизации библейского авторитета; это важно потому, что традиция укоренена в сердцах и умах простых людей гораздо глубже, чем банальная мудрость недавнего прошлого»{340}. Через традиционные моральные и религиозные ценности пролегает, по мысли правых консерваторов-традиционалистов, наиболее перспективный путь к широкому национальному консенсусу.
Традиционалистскому компоненту принадлежит существенная роль в наборе идей и принципов рейгановского консерватизма. Это обстоятельство подчеркивал в предисловии к сборнику выступлений Р. Рейгана один из американских консервативных идеологов Р. Скайф: «Свыше двадцати лет назад в Соединенных Штатах возникла новая политическая и интеллектуальная инфраструктура, стремившаяся к восстановлению традиционных американских ценностей, разделявшая фундаменталистские представления о природе человека. И в 1980 г. она набрала достаточную силу, чтобы провести одного из своей среды в президенты»{341}.
Традиционализму придает серьезное значение в сколачивании массового базиса и Ж. Ширак. «Его козырь, — отмечают французские публицисты П.-А. Жув и А. Магоди, — создание иллюзии, что правые и левые, петэновцы… и участники Сопротивления, пролетарии и богачи могут сойтись в движении Жака Ширака, образ которого полон энергии и воплощает в себе вечные ценности старой Франции, атакуемые буквально со всех сторон»{342}.
В кризисных условиях современности, пишет Р. Зааге, поборники обновления консерватизма в ФРГ обращаются к связанной с традицией морали, возлагая надежды на «долиберальные и додемократические модели стабилизации»{343}. Складывается ситуация, продолжает он, когда «позднебуржуазное» общество для своей интеграции во все возрастающей степени нуждается в докапиталистических традициях. При этом те, кто надеется на стабилизацию с помощью оживления традиционных ценностей, оказываются перед такой неизбежной перспективой: поскольку они более не могут рассчитывать на «естественный консенсус», им придется утверждать свой кодекс добродетелей в давно переставшем быть традиционным обществе репрессивным путем{344}.
Обращение к традиционным консервативным ценностям создает, таким образом, благоприятную почву для авторитарных тенденций. «Общество, — утверждает Р. Скратон, — существует благодаря авторитету, а признание авторитета требует приверженности к связям, носящим не контрактный, а трансцендентный характер, в духе семейных уз. Но такая приверженность зиждется на традициях и обычаях, посредством которых она обретает силу закона»{345}.
В идеологии западногерманских правых консерваторов активно заявляют о себе авторитарные представления в духе К. Шмитта. В соответствии с ними о «государственности» можно говорить в той мере, в какой она обладает суверенитетом. Пробным же камнем суверенитета даже при парламентском правлении является право на введение чрезвычайного положения. Из этого следует, что от соскальзывания к эгалитаризму и анархии способна уберечь только такая государственность, которая в случае опасности сможет опереться на строго иерархически разделенное и лояльное чиновничество, сильную армию и использовать полномочия или в форме авторитарной канцелярской демократии или в форме полновластного президентского правления{346}.
Естественно, что в традиционалистском консерватизме сильны ностальгические мотивы. Его поборники любят взывать к «славному прошлому», «добрым старым временам», «великим теням», легендарно-мифологические представления о которых отложились в национальном сознании. Так, тэтчеристы эксплуатируют «викторианский синдром» как важный элемент британских традиций{347}. О «ностальгическом консерватизме» Рейгана, взывающего к эпохе «просперити», пишет К. Филлипс{348}.
Но для современного правого консерватизма характерна не просто ностальгия сама по себе. Его типологической чертой можно считать сплав из ностальгических и модернистских тенденций при явном преобладании последних. Модернизм правых консерваторов проявляется главным образом в их стремлении предстать в качестве силы, способной дать наиболее адекватный ответ на требования современного духовного и социально-экономического развития, и в первую очередь современного этапа научно-технической революции. «Британские консерваторы, — по словам Экклешела, — сочетают ностальгию по былой национальной славе с рвением крестоносцев ради спасения страны от ее экономической слабости»{349}. Сама Тэтчер, как пишут британские публицисты Н. Уопшотт и Д. Брок, «энергично выступает за введение новой технологии в индустрии и коммуникационной технологии в особенности»{350}. Правоконсервативные силы приветствуют «революцию роботов», надеясь эксплуатировать ее последствия в своих интересах. При этом новейшие тенденции социально-экономического развития трактуются ими как реализация в модифицированных формах консервативных идеалов прошлого столетия.