Страница 38 из 55
Для подкрепления этого тезиса используется так называемая кривая А. Лаффера, демонстрирующая меняющуюся зависимость между ставками налогообложения и размерами налоговых поступлений. Согласно этой кривой, при повышении таких ставок объем отчислений первоначально растет, потом стабилизируется, а затем начинает падать. В серьезной экономической литературе, в том числе буржуазной, кривая А. Лаффера, даже при самом благожелательном отношении, рассматривается как частный случай, не отражающий совокупности зависимостей между двумя факторами и не подтверждаемый всей массой эмпирических данных{270}. Тем не менее сторонники «экономики предложения» возводят на ней пирамиду доказательств. При интерпретации этой кривой они исходят из того, что в промышленно развитых капиталистических странах, в том числе в Соединенных Штатах Америки, уже давно превзойден уровень ставок налогообложения, при котором абсолютный объем налоговых поступлений начинает стремительно падать. На этом и основан вывод, согласно которому снижение налогов на большие доходы увеличит налоговые поступления в государственные кассы.
Положение массы населения «экономика предложения» рассматривает лишь как функцию от развития капитала. Если последний придет в движение, возрастут капиталовложения, увеличится объем продукции, то растущая часть населения окажется вовлеченной в производственный процесс, получив непосредственный материальный выигрыш. Выигрыш этот должен в конечном счете перекрыть те потери, которые вызваны политикой жесткой экономии, сокращения общественных расходов, социальных субсидий и т. д. Те же, кто по тем или иным причинам окажутся за бортом производственного механизма, должны быть «списаны» как балласт, мешающий эффективности и предпринимательской инициативе. Забота об этом балласте должна быть перепоручена частной благотворительности.
До того как была сформулирована концепция «экономики предложения», роль главной экономической теории консерватизма играл монетаризм. Его сторонники подразделялись на различные школы, позиции которых несколько отличались друг от друга: «чикагскую» (М. Фридмэн), «австрийскую» (Л. Мизес и Ф. фон Хайек), «фискальную» (К. Бруннер и А. Мельцер), «глобальную» и т. д.{271} При всем этом имелись общие главные характеристики, позволявшие рассматривать названные школы в рамках единого направления. Все они отстаивали тезис классической буржуазной политэкономии о «внутренней устойчивости» капиталистической системы, основанной на «совершенной конкуренции». В соответствии с этим кризисное развитие капиталистической экономики объяснялось отходом от «совершенной конкуренции» в результате государственного вмешательства в экономическое развитие, чрезмерных налогов, «убивающих интерес к инвестициям и к трудовой деятельности», снижения «естественной нормы» безработицы, поддерживающей трудовую мораль, и — последнее по месту, но не по значению — отсутствия должного контроля за массой денег, находящихся в обращении. Магистральным путем к экономическому оздоровлению объявлялось в связи с этим ограничение денежной массы, ликвидация любых форм вмешательства государственных институтов в экономические процессы, включая определение цены рабочей силы, и резкое снижение налогов.
В последние годы «экономика предложения» и монетаризм настолько сблизились, что в специальной литературе последний стал все чаще рассматриваться как специфическое течение в рамках первого. Особенно характерно это для Соединенных Штатов Америки, где различия между рекомендациями сторонников «экономики предложения» и монетаристов свелись к минимуму.
Детальное рассмотрение степени применимости «экономики предложения» и ее монетаристской разновидности, как и непосредственных последствий этого для народного хозяйства, выходит за рамки нашей темы. В данной связи достаточно отметить, что многие из рецептов, предложенных теоретиками консерватизма, оказались просто неосуществимыми — либо потому, что противоречили объективной экономической реальности, либо потому, что натолкнулись на решительное сопротивление затронутых социальных групп. В той мере, в какой эти рецепты удалось реализовать, они привели к противоречивым результатам. С одной стороны, экономика оказалась как бы подстегнутой и это, естественно, отразилось па ее развитии. С другой — дополнительный импульс получили и все уже имевшиеся кризисные процессы.
Особенно разрушительными оказались последствия консервативной экономической политики в социальной области. Если до середины 70-х годов социальная дифференциация в промышленно развитых капиталистических странах реализовалась по преимуществу в скрытой форме, то консервативная экономическая политика придала ей откровенный характер. Границы между привилегированными и дискриминируемыми социальными группами стали четче, пропасть между богатыми и бедными углубилась. Положение части населения, находящегося ниже официальной границы бедности, ухудшилось. Соответственно стали расти показатели заболеваемости, смертности, преступности.
Стимулированное консервативной экономической политикой превышение предложения труда над спросом на него усилило тенденцию к падению цены рабочей силы как в прямой, так и в косвенной форме. Многие социальные завоевания прошлых лет, которыми с полным основанием гордился рабочий класс, оказались в большей или меньшей степени выхолощенными. Иными словами, реализация консервативной экономической политики, даже в той ограниченной степени, в какой удалось ее осуществить, обернулась на практике «социальным реваншем» имущих классов за уступки первых послевоенных десятилетий.
Промежуточные итоги консервативной экономической политики в тех странах, где она осуществлялась наиболее настойчиво (США, Великобритания), выдаются ее сторонниками за свидетельство если не полного, то, во всяком случае, частичного успеха. В действительности же для такой оценки нет никаких оснований. Несмотря на все усилия господствующего класса, на электоральные победы сторонников консерватизма, на осуществление ряда крупных консервативных экономических проектов, ликвидировать основные экономические и социальные завоевания рабочего класса, как и трудящихся в целом, не удалось. У консервативных правительств оказалось недостаточно политической поддержки, чтобы серьезно посягнуть на пенсионную систему, существенно сократить пособия по безработице, полностью свернуть медицинское обеспечение и т. д. В тех же случаях, когда это частично удавалось, негативные последствия были для имущих классов гораздо большими, чем предполагаемый выигрыш.
Ведь перераспределение общественного продукта через систему социального обеспечения, которое осуществлялось в промышленно развитых капиталистических странах в сравнительно больших масштабах на протяжении послевоенных десятилетий, было вовсе не добровольным подарком власть имущих своим народам. Добытое трудящимися массами в упорной борьбе, оно в то же время служило важным социальным амортизатором, смягчавшим внешние проявления классовой конфронтации, инструментом того самого социального и политического консенсуса, которого так добивался господствующий класс. Посягнуть на такое перераспределение означает посягнуть на сам консенсус.
И действительно, по мере социального демонтажа, осуществляемого в процессе реализации консервативной экономической политики, консенсус, и так весьма непрочный, стал давать все более заметные сбои. Спад забастовочного движения и других форм классовой борьбы, наметившийся в начале 80-х годов, начиная с середины этого десятилетия сменился нарастанием открытых форм сопротивления консервативной экономической политике. При этом чем значительнее усилия, направленные на «социальный демонтаж», тем сильнее оказываемый им отпор.
Теоретики консерватизма в какой-то мере учитывали возможность такого развития. Отсюда их повышенное внимание к политическим средствам противодействия сопротивлению масс «социальному реваншу». Стержень этих средств составляет идея «сужения обратной связи», т. е. способности граждан влиять на политические процессы. В различных формах она присутствует во всех консервативных моделях и в основанных на них политических документах.