Страница 19 из 55
В Италии и Франции правый консерватизм экстремистского типа, будучи тесно переплетен с крайним шовинизмом, фактически превратился в разновидность правого радикализма с явно протофашистскими чертами. Крайне правый итальянский консервативный идеолог Д. Преццолини требовал, например, чтобы буржуазия, защищая свои интересы, пускала в ход против социалистического рабочего движения силу оружия. Лучше быть «аристократией разбойников», чем сборищем либеральных трусов — таков был лейтмотив его нашумевшей статьи, посвященной анализу теорий элиты{149}. Главный политический теоретик итальянского национализма А. Рокко требовал «внутренней социальной консолидации посредством формирования национального сознания и прочной дисциплины»{150}.
Во Франции с позиций, близких к правому радикализму, выступали писатель М. Баррес и его ученик и последователь Ш. Моррас. С именем Морраса связана история «Аксион франсез» — протофашистской организации, ставшей в начале века сборным пунктом для всех врагов республики, демократии и социализма. Ядром ее идеологии стал так называемый интегральный национализм барресовского типа. Он предполагал классовый мир, строгую иерархию, корпоративную организацию общественной жизни, а также сплочение нации для борьбы с внешними и внутренними врагами. Все это имелось в виду осуществить под эгидой авторитарно-монархического режима.
В Англии экстремистско-консервативные позиции занимала часть так называемых «твердолобых» консерваторов, заслуживших это название за непримиримое сопротивление реформе палаты лордов. Видное место в этой группе принадлежало Д. Чемберлену, А. Мильнеру, лорду Уиллоуби де Броку и ряду других.
Зарождение экстремистского консерватизма в Испании связано с именем А. Мауры, дважды возглавлявшего консервативные кабинеты.
Выйдя в 1913 г. из консервативной партии, А. Маура и его сторонники создали движение, которое перенесло политическую борьбу из парламента на улицу. В нем уже достаточно зримо проглядывали экстремистско-консервативные и даже праворадикальные черты. Не случайно многие западные историки отмечают глубинную связь мауризма с последующей диктатурой М. Примо де Риверы, а через нее и с франкизмом. Действительно, мауризм готовил почву для авторитарно-фашистских порядков, хотя сам Маура далеко не полностью разделял экстремистские установки движения, носившего его имя.
В отличие от стран Европы крайний, экстремистский консерватизм в Соединенных Штатах Америки основывался на абсолютизации свободной конкуренций и невмешательства государства в экономические процессы, т. е. стоял на позициях, которые в большей степени были свойственны европейскому либерализму. Для оправдания такой абсолютизации широко использовался социал-дарвинизм, провозглашавший объективную необходимость отбора, обрекающего на гибель всех неудачников и неимущих. Постоянным резервом такого экстремистского консерватизма были расистские организации, прежде всего ку-клукс-клан, влияние которого распространилось далеко за пределы американского Юга.
Первая мировая война внесла глубокие изменения в расстановку политических сил как на мировой арене, так и в отдельных странах. Эти изменения сказались и на положении на правом фланге политической структуры в зоне промышленно развитого капитализма. Затронули они и консервативный лагерь.
Глава 2. КОНСЕРВАТИЗМ И ФАШИЗМ
В современной литературе, посвященной анализу консерватизма, как и десятилетия тому назад, ведутся ожесточенные споры относительно взаимосвязи между консерватизмом и фашизмом. Сами консерваторы и близкие к ним авторы отрицают существование такой взаимосвязи. Они выискивают действительные или мнимые расхождения между консервативными идеологами и политическими течениями, с одной стороны, и фашистской теорией и практикой — с другой, конструируя на этой базе тезис о принципиальном различии (и даже несовместимости) консерватизма и фашизма. Идейно-политический смысл подобной позиции очевиден: помешать тому, чтобы отвращение, которое питают к фашизму широкие круги общественности, продолжало сказываться на репутации современных консервативных течений.
Как же обстояло дело в действительности? Чтобы ответить на этот вопрос, следует прежде всего освежить в памяти ту социальную и политическую обстановку, которая вызвала к жизни фашизм. Возникновение его не случайно пришлось на те годы, вскоре после победы в России Великой Октябрьской социалистической революции, когда капиталистический мир переживал острейший кризис. Впервые в истории человечества была не только продемонстрирована несостоятельность капиталистической системы, но и показан реальный выход из социальных и политических противоречий на путях коренного, революционного преобразования устаревших общественных отношений. В полном объеме значение этого обстоятельства было оценено далеко не всеми современниками. Однако в наиболее чутко реагировавших на события фракциях буржуазии, ощутивших всю серьезность угрозы своим позициям власти, стала пробивать себе дорогу идея необходимости новых средств сохранения господства. В частности, возникли сомнения в эффективности парламентского механизма, который достаточно успешно обслуживал капиталистическое общество в условиях капитализма свободной конкуренции.
Для таких сомнений имелись серьезные основания. Буржуазная парламентская система возникла и сложилась в обстановке, когда капитализм на своей домонополистической стадии еще выражал и отражал нужды общественного прогресса, а тем самым в какой-то форме — и интересы значительных масс населения. Это обеспечивало партиям, стоявшим на позициях сохранения буржуазного строя, более или менее устойчивую социальную базу. Дополнительное, но в то же время существенное значение имело то обстоятельство, что политическая активность значительной части населения оставалась в большинстве стран сравнительно низкой. В результате в основании пирамиды, которую образовывала тогдашняя политическая система капиталистического общества, находилась не основная масса взрослого населения, а лишь его (иногда даже не очень существенная) часть.
Переход к империалистической стадии развития капитализма обострил старые и создал новые противоречия. Выросла политическая активность трудящегося населения; укрепились его позиции в политической области, его влияние на политический процесс. В условиях обострения классовой борьбы и широкого «вторжения» масс в политику традиционный буржуазный парламентаризм стал терять прежнюю эффективность. Расширение объема влияния центров экономической власти на политические решения, свойственное монополистическому капитализму, усиление коррупции как результат роста влияния монополий на политическую систему еще более углубили ров между верхушечными звеньями политической системы и широкими народными массами. Соответственно возросла и неустойчивость положения, в котором оказались эти звенья.
Все это, разумеется, проявлялось лишь в тенденции. Однако в отдельных, наиболее развитых капиталистических странах эта тенденция вырисовывалась настолько четко, что превратилась в серьезнейшую политическую проблему.
В сложившихся условиях господствующий класс стал — пусть непоследовательно и робко — осуществлять переход от «верхушечной» политики, опирающейся главным образом на высшие слои общества, к политике, ориентированной на завоевание поддержки «простого народа». Инструментом такой политики должны были стать массовые партии, обладающие способностью спекулировать на неопытности и предрассудках части населения, впервые приобщившейся к политической активности.
Буржуазно-либеральные силы были в то время плохо приспособлены к выполнению такой роли; их влияние на трудящиеся массы слабело, а низкий уровень организованности делал их малоэффективными в кризисных ситуациях. В недостаточной степени были пригодны для этой роли и консервативные партии. Их традиционная социальная база размывалась; тесные связи с наиболее одиозными правящими кругами закрывали путь к возникшим новым отрядам трудящихся, политика более или менее активного торможения поступательного развития общества способствовала компрометации консервативных постулатов и политики.