Страница 14 из 55
Но, чтобы утвердить порядок, одной религии недостаточно. Только церковь и армия, священник и солдат совместными усилиями могут спасти цивилизацию. По поводу этой основной идеи речи «О диктатуре» А. И. Герцен с сарказмом писал: «Маркиз Вальдегамас отважно поставил солдата возле попа, кардегардию рядом с алтарем, Евангелие, отпущающее грехи, рядом с военным артикулом, расстреливающим за проступки»{117}. «Но зачем же Доносо Кортес, — ставит Герцен логично возникающий вопрос, — не заявил третьего брата, третьего ангела-хранителя падающих государств — палача? Не оттого ли, что палач больше и больше смешивается с солдатом благодаря роли, которую его заставляют играть?»{118} Здесь Доносо Кортес отличается от де Местра, Который откровенно отводил палачу почетное место в своей системе.
Находившийся в вынужденной эмиграции Меттерних восторженно цитировал Доносо Кортеса, заявив, что готов подписаться под его высказываниями.
Будучи испанским послом в Париже в 1851–1853 гг., Доносо Кортес подталкивал Луи Наполеона к государственному перевороту и даже оказал этому делу не только моральную, но и финансовую поддержку. Резко обрушился Доносо Кортес на противников бонапартизма из буржуазного лагеря, обвиняя их в неизлечимой слепоте, находя в таком поведении свидетельство неспособности буржуазии к правлению. Последовать примеру Луи Наполеона Доносо советовал и генералу Нарваэсу у себя дома, в Испании.
После 1848 г. испанский дипломат стал особенно высоко ценить главного борца против европейских революций, «первого европейца», князя Меттерниха. 29 апреля 1851 г. он специально ездил из Парижа в Брюссель, чтобы встретиться с бывшим канцлером. Оба остались весьма довольны друг другом.
Жизнь Доносо Кортеса оборвалась в 1853 г., во времена реакции на революции 1848–1849 гг.; в отличие от Берка слава ненадолго пережила его. Наступила «либеральная эра» с быстрым экономическим ростом и развитием парламентаризма. Росло социальное и политическое могущество буржуазии, что, естественно, порождало у нее оптимистическое отношение к миру. Мрачные прогнозы испанца казались явно неуместными, о них вспомнят позднее, после первой мировой войны и Великой Октябрьской социалистической революции в России.
Начиная с 50-х годов XIX в. основная тенденция в эволюции консерватизма определялась буржуазно-аристократическим синтезом, катализатором которого были революции 1848–1849 гг. Этот синтез был диалектическим процессом, поскольку сближение на антиреволюционной, антисоциалистической основе не исключало борьбы за приоритет. Хотя борьба между землевладельческой аристократией и буржуазией отступает на второй план по сравнению с линией противоречий буржуазия — рабочий класс, тем не менее она еще остается довольно напряженной. От результатов борьбы между господствующими классами во многом зависела форма политического устройства буржуазного общества, преобладание того или иного типа политики правящих верхов. С интенсивным ростом этого общества начинают обретать соответствующий его уровню развития облик основные типы буржуазной политики.
При полноте монархической власти, господстве класса феодалов политика фактически не дифференцировалась на четко оформленные типы. Идеальный государь, по Н. Макиавелли, «должен взять примером лисицу и льва, так как лев беззащитен против сетей, а лисица беззащитна против волков. Следовательно, надо быть лисицей, чтобы распознать западню, и львом, чтобы устрашать волков»{119}. В основе колебаний в сторону льва или в сторону лисицы часто лежали субъективные факторы: воля монарха, интересы той или иной придворной клики.
Только с распадом сословно-корпоративной общественной структуры типы политики начинают становиться на социальную основу. Их окончательное оформление связано с появлением политических партий, выражающих интересы классов и их фракций. Это стало возможным благодаря росту участия масс в политической жизни, становлению парламентских представительных институтов. Революции 1848–1849 гг. обусловили сдвиг в этом направлении, придав политической борьбе более четкие социальные формы. Как раз этот период характеризуется становлением политических партий. Одни из них в большей мере специализировались на тактике льва, другие — лисицы, хотя, конечно, в политической реальности львиная грива могла сочетаться с лисьим хвостом, так как в чистом, дистиллированном виде ни тот, ни другой тип политики не встречается. «На деле буржуазия во всех странах, — отмечал В. И. Ленин, — неизбежно вырабатывает две системы управления, два метода борьбы за свои интересы и отстаивания своего господства, причем эти два метода то сменяют друг друга, то переплетаются вместе в различных сочетаниях»{120}. Первый из них — метод насилия, грубого подавления — определяет существо консервативной политики, другой, делающий ставку на уступки, лавирование и реформы, составляет существо либеральной политики.
В рассматриваемый период эти два подхода в значительной степени отражали противоречия между землевладельческой аристократией и буржуазией. Возникшие в то время консервативные партии защищали интересы крупных землевладельцев, их социальной базой были преимущественно отсталые слои сельского населения, а также часть городских ремесленников и торговцев, не выдерживавших конкуренции с крупным капиталом. Как уже говорилось, в Англии консервативная партия оформилась в начале 30-х годов в ходе борьбы против парламентской реформы. Правда, ведущий английский консервативный историк Р. Блейк склонен считать датой создания консервативной партии в современном смысле 1846 год, когда на смену Пилю пришли Стэнли и Дизраэли, осуществившие — коренную перестройку партийной организации{121}. В более отсталой Пруссии консерваторы создали свою партию во время революции 1848 г. Процесс политической консолидации консервативных элементов с разной степенью интенсивности шел и в других странах.
Чтобы удержаться в седле, консерваторы должны были учитывать реальности эпохи, находить свои консервативные подходы к решению неотложных проблем социально-экономического и политического развития. Сопротивляясь движению истории, они были тем не менее вынуждены следовать в его потоке, при этом им удавалось нередко оставлять свой консервативный отпечаток на историческом развитии тех или иных стран и на эпохе в целом.
В этом отношении выразительным примером может служить деятельность О. фон Бисмарка (1815–1898), с чьим именем связан процесс объединения Германии и основательной перестройки системы международных отношений в Европе. Бисмарку же принадлежит важная роль в эволюции прусско-германского консерватизма, хотя взаимоотношения его с консервативными партиями и группами складывались сложно. Он явно не укладывался в привычные представления о консерваторе. Дело, конечно, не только в его бурном темпераменте и неукротимом бойцовском характере, которые производили такое сильное впечатление на современников, что мощный, гвардейского роста юнкер, готовый немедленно пустить в ход оружие или просто кулаки, казался им сродни революционерам. Австрийский министр иностранных дел граф Рехберг считал, что Бисмарк — «человек, который может скинуть с себя сюртук и пойти на баррикады»{122}.
Политическую деятельность молодой Бисмарк начал в кругу, где тон задавали братья Герлахи и Ф. Ю. Шталь. Своим решительным поведением во время революции 1848 г., когда он готов был вести своих крестьян на помощь королю против «бунтовщиков», своими откровенно реакционными речами померанский юнкер привлек внимание правящей верхушки, стал котироваться как кандидат на высокие государственные посты. Многие, правда, считали его донкихотствующим поборником старых феодальных порядков, он стал излюбленным объектом для либеральных карикатуристов, изображавших его в допотопных рыцарских доспехах. Однако на самом деле он более реалистично оценивал положение вещей, чем отягощенные грузом прошлого Герлахи и К°. Из событий 1848–1849 гг. Бисмарк и молодые консерваторы вроде Г. Вагенера и Г. Клейст-Рецова извлекли важный урок: для успеха консервативного дела нужна массовая поддержка.