Страница 7 из 49
Предприниматели всячески стимулировали создание различных «желтых» профсоюзов рабочих и служащих, видя в них противовес профсоюзам, возникшим по инициативе самих трудящихся.
Успехи социал-демократической партии, профсоюзного движения настолько напугали промышленников, что они не смогли по достоинству оценить те перспективы, которые открывались для них вследствие роста ревизионистских тенденций внутри рабочих организаций. Руководство Центрального союза германских промышленников считало положения программы Э. Бернштейна весьма опасными и не видело повода менять свою прежнюю политику в связи с открытым выступлением ревизионистских элементов в социал-демократической партии.
Крайне консервативные фракции германской буржуазии, выступая вместе с юнкерством, препятствовали либеральным и умеренно консервативным группировкам в их попытках более гибкого социального маневрирования. Западногерманский леволиберальный историк Д. Штегман пишет о «социально-политическом едином фронте» магнатов тяжелой индустрии и консервативных партий и организаций. Причем особая жесткость социально-политического курса отличала магнатов металлургической и угольной отраслей промышленности. Прочное партнерство сложилось между Центральным союзом германских промышленников и Союзом сельских хозяев — политическим инструментом юнкерства.
С точки зрения этих кругов парламентские методы политической борьбы представляли собой чисто механическую, «не немецкую, кухонную возню»{42}. Им было тесно в рамках традиционного консерватизма, его идей и тактических принципов. В их пропаганде центральное место занимали такие категории, как «народная общность», «борьба за существование», отражавшие социал-империалистический характер проводимого ими политического курса. Интересно, что пропагандистский аппарат Союза сельских хозяев работал с учетом последних достижений в области массовой психологии, использовал новейшие технические средства, с помощью которых новинки теории немедленно становились достоянием практики. Аристократы-аграрии активно апеллировали к массам, организовывали всякого рода массовые сборища, пропагандистские шествия и т. п.
О крайнем консерватизме аграрно-монополистического блока свидетельствует его оппозиция умеренно-консервативным правительствам Б. Бюлова и Т. Бетман-Гольвега. Кабинет канцлера Бетман-Гольвега (1909–1914), на взгляд ультраконсерваторов, был недостаточно «боевым», слишком либеральным. Даже кайзеру Вильгельму II они приписывали «либеральный мир идей», чуждый консерваторам{43}. По отношению к социал-демократии ультраконсерваторы признавали только политику репрессий. Известный германский экономист, сторонник Бетман-Гольвега Г. Шмоллер в апреле 1912 г. с осуждением высказывался о надеждах ультраконсерваторов на сильного человека, который «смог бы с помощью чрезвычайных законов, государственного переворота и насилия устранить всю современную социал-демократию»{44}.
В том же 1912 г. вышла книга главаря националистического Пангерманского союза Г. Класса под многозначительным названием «Если бы я был кайзером…» (с весны 1912 по весну 1914 г. появилось пять ее изданий). Она вполне соответствовала устремлениям лидеров ультраконсервативного течения. Автор предлагал ввести по всей Германии взамен всеобщего избирательного права либо мажоритарную систему, которая, как известно, носит реакционный характер, либо избирательное право по прусскому образцу[1], только избирателей разделить не на ’три класса, а на пять. Социал-демократию Класс рекомендовал исключить из политической жизни совсем на основе закона, напоминавшего бисмарковский закон против социалистов[2]. Удобнее всего, указывал автор, осуществить эти мероприятия после победоносной войны, которая, по его словам, является «возбудителем всех добрых, здоровых, могучих сил в народе»{45}.
Отвоевать массы у социал-демократов Класс рассчитывал не с помощью социальных уступок, а с помощью пропаганды расизма и антисемитизма. Многие положения его книги предвосхищают соответствующие пункты нацистской программы. Гитлер был среди самых внимательных читателей книги Класса. При встрече с лидером пангерманцев в 1920 г. он признал себя его прямым учеником.
Впоследствии граф Вестарп, игравший тогда заметную роль в лагере ультраконсерваторов, вспоминал, что книга Класса воспринималась как «деловой план реформ… Она была очень серьезной и выдвигала широко распространенные тогда идеи»{46}. Единственной причиной определенной сдержанности финансово-промышленного мира в оценке планов Класса, являлось убеждение, что для их осуществления, нужен «прирожденный вождь». Ни в самом Классе, ни в других реакционных политиках и идеологах он не угадывался.
Очередное поражение реакционных сил на выборах 1912 г. подстегнуло ультраконсервативный лагерь к организационному сплочению на основе выступлений против демократии и социализма. Глава Союза сельских хозяев барон фон Вангенхейм писал Классу летом 1913 г. о необходимости борьбы «против демократии всех оттенков»{47}. Реальным результатом объединительных усилий реакции стал основанный в августе 1913 г. в Лейпциге Картель производительных сословий. В него вошли Центральный союз германских промышленников, Союз сельских хозяев, Имперско-германский союз среднего сословия. Один из главных пунктов программы лейпцигского картеля гласил: «Отпор социал-демократам и социалистическому лжеучению». Антисоциализм тесно сплетался с националистической пропагандой в пангерманском стиле. Тем более что Пангерманский союз превратился фактически во вспомогательную организацию картеля. Взывая к многочисленным слоям мелкой буржуазии, германская реакция, по словам Д. Штегмана, «пыталась создать широкий базис для антидемократической консервативной политики»{48}. Другой западногерманский леволиберальный историк — Г. Ю. Пуле приходит к обоснованному выводу о том, что с 90-х годов XIX в. внутри консервативного лагеря формируется широкий фронт, «который можно охарактеризовать как германский предфашизм»{49}.
Итак, накануне первой мировой войны в Германии сложилось довольно широкое внепарламентское движение, ставившее перед собой далеко идущие цели: либо заставить правительство проводить крайне консервативный курс, либо свергнуть его посредством государственного переворота (предполагалось заменить Бетман-Гольвега адмиралом Тирпицем или каким-нибудь генералом). И в программных положениях, и в тактике лейпцигского картеля и стоявших за ним политических сил нетрудно разглядеть черты, во многом предвосхищающие нацистское будущее.
В политическом развитии Италии было много общего с политическим развитием Германии. Обе страны синхронно достигли политического единства, причем лишь к последней трети XIX в., т. е. с большим запозданием по сравнению со своими соседями. И в том и в другом случае объединение осуществлялось сверху. И в Италии и в Германии буржуазия не была заинтересована в значительном продвижении вперед по буржуазно-демократическому пути, не без основания опасаясь, что это окажется на руку пролетариату. В Италии она делила власть с могущественными аграриями, там сложился блок капиталистов Севера с латифундистами Юга. Вследствие запоздалого выхода на политическую сцену и германская и итальянская буржуазия не успела овладеть навыками политического искусства в такой мере, как буржуазия Англии, Франции и некоторых других западноевропейских стран, гораздо раньше вступивших на путь капиталистического развития.
Но при всех бросающихся в глаза чертах сходства политическому развитию Италии и Германии присущи также и существенные различия, которые не дают оснований связывать возникновение фашизма и приход его к власти в этих двух странах главным образом с общностью их исторических судеб.
Английский ученый А. Литтлтон обращает внимание на тот факт, что в процессе объединения Германии «авторитарный Восток», т. е. Пруссия, доминировал над либеральными Югом и Западом, а в Италии объединение стало делом самого передового на полуострове государства — Пьемонта. Кроме того, поскольку Пьемонтская монархия не снискала себе военной славы и потерпела поражение в схватке с парламентом, возник режим достаточно либеральный{50}.