Страница 6 из 47
«Королевский патронат» позволял также руководить всей миссионерской деятельностью, основывать церкви, которые поддерживались и контролировались государством. А буллой от 16 ноября 1501 г. папа отдал навечно церковную десятину в колониях королям Испании с условием содержать все основанные там церкви{18}. Этот акт предоставлял испанским королям право экономического контроля над церковью, хотя на практике лишь очень малая часть десятины удерживалась короной. Так, четверть всего сбора шла епископу епархии, где эта десятина собиралась, четверть — совету кафедрального собора; две другие четверти делились на девять частей, из которых только две поступали короне, а семь расходовались на строительство церквей, благотворительность и содержание низших чинов духовенства. Кроме того, королевская власть часто и в значительных суммах возмещала расходы церкви. При всем том право короля собирать и распределять церковную десятину имело весьма большое значение, «коль скоро концы завязок от денежного мешка церкви держало в руках государство»{19}.
Впрочем, уже вскоре после завершения конкисты церковь в американских владениях Испании превращается в самого крупного земельного собственника, эксплуататора миллионов индейцев, беспощадного ростовщика. К концу же колониального периода истории Латинской Америки богатства католической церкви здесь были несметными, доходы церкви превышали доходы самой короны. Советский исследователь И. Р. Григулевич приводит данные о доходах духовенства в Мексике в конце XVIII в., сообщенные посетившим эту страну в тот период выдающимся немецким ученым и путешественником А. Гумбольдтом. Так, архиепископ Мехико получал годовую ренту в 130 тыс. песо, епископ: — 110 тыс., Гуадалахары — 90 тыс., Юкатана — 30 тыс., Соноры — 6 тыс. В целом же в 1780 г. духовенство только в счет прямых доходов получило 22 млн. песо, в то время как доходы королевской казны в этой части американских владений короны составили 20 млн. песо{20}.
Католическая церковь полностью разделяет с испанской короной всю ответственность за ограбление колоний в Америке, за беспощадную эксплуатацию миллионных индейских масс. Как отмечает И. Р. Григулевич, «вся философия конкисты, ее идеология, концепция завоевания индейцев и их обращения в христианство, их подчинение колонизаторам и нещадная эксплуатация — все это отвечало принципам христианства, которые всегда воплощал папский престол, служивший интересам власть имущих»{21}.
Итак, в деле завоевания и колонизации Нового Света королевская власть и католическая церковь шли рука об руку. Уже в самом начале встал вопрос — как быть с туземцами, населявшими земли, необъятные земли, открывавшиеся с каждым новым плаванием, с каждым новым походом в глубь материка. В отношении к обитавшим здесь индейцам не было единодушия ни у светской власти, ни у духовенства. В первый период колонизации испанцами Нового Света — несмотря на ханжеские наставления «католических королей» о добром, «отеческом» отношении к туземцам — практически безраздельно преобладала простейшая точка зрения при решении возникавших здесь социальных проблем: конкиста должна проводиться насильственными методами, беспощадной войной и угнетением; поскольку индейцы — существа «низшего сорта», то с ними надо обращаться как с дикими зверями — укрощать или уничтожать. А поклонение индейцев «дьяволу», чуждым языческим богам еще усиливало враждебность к ним испанцев, в которых поколениями взращивалось чувство религиозного фанатизма. Кстати, именно такой, замешанный на религиозном фанатизме, «методологический» подход к проблеме индейцев был выдвинут одним из самых авторитетных юристов Испании середины XVI в., Хуаном Хинесом де Сепульведой, в его знаменитом диспуте с Бартоломе де Лас Касасом в испанском городе Вальядолиде{22}.
С деятельностью католического духовенства связывается еще один подход к проблеме взаимоотношений между аборигенами и пришельцами из-за океана, второй, «методологический» подход к индейцам как к объекту завоевания на первый взгляд более человечный, гуманный. Поскольку речь идет об обращении в христианскую веру, т. е. об обращении к «душе», то уже тем самым индеец «возводится» в ранг человека, приближается к испанцу-завоевателю. Это предполагало проведение колонизации с помощью мирных средств, учитывая и используя полезные для достижения основной цели элементы индейской культуры: обычаи, привычки, язык, даже древние языческие религиозные обряды и привычные культовые образы местного населения. Стоявшие на этой точке зрения представители католической церкви сыграли определенную положительную роль в сохранении остатков индейской культуры после беспощадного и фанатичного истребления ее материальных проявлений — зданий, произведений искусства, письменности и т. д. — первыми конкистадорами уже хотя бы тем, что наиболее просвещенные, а значит, и наиболее дальновидные представители духовенства выступили как защитники индейцев, носителей этой культуры, от физического истребления.
Бесспорен высокий гуманизм Бартоломе де Лас Касаса, первым сказавшего: индеец — человек. Самоотверженно доказывая, что нет рас высших и низших, что жестокое порабощение американских народов нельзя оправдать никакими религиозными мотивами, Лас Касас одним из первых в истории человечества поднял голос против расовой и культурной дискриминации, в защиту человеческого достоинства всех рас и народов. Но эта вторая точка зрения на проблему взаимоотношений испанцев с индейцами, начинающаяся с Лас Касаса, воспринималась его последователями и претворялась на практике вряд ли в том гуманном содержании, как она понималась самим Лас Касасом и как это зачастую представляется историкам. В реальной же жизни, как правило, сначала шел вооруженный конкистадор, неся смерть и разрушение, за ним — монах, успокаивая, умиротворяя и приводя «в лоно истинной христианской веры» тех, кто остался в живых, чтобы сделать их покорными слугами завоевателей. Вторая точка зрения была более реалистической, более прагматической, она учитывала перспективу длительного испанского владычества в Новом Свете. Она, наконец, диктовалась конкретными экономическими потребностями не развития, а эксплуатации колоний. Варварское истребление индейского населения, катастрофическое сокращение его численности создало проблему нехватки рабочих рук в рудниках и на плантациях, тормозило расширение горного дела и полуфеодального сельского хозяйства.
Конкистадоры вполне отчетливо сознавали огромную важность идеологического закрепления результатов своих завоеваний. Эрнан Кортес, едва закончив кровавое завоевание Мексики, пишет императору Карлу V (он же испанский король Карлос I) послание с просьбой как можно скорее послать из Испании монахов-миссионеров. В июне 1524 г. 20 монахов-францисканцев во главе с Мартином де Валенсия высадились на мексиканском берегу и босиком проделали долгое паломничество до самой столицы покоренной страны. И здесь Кортес, внушавший индейцам страх своей жестокостью, устроил торжественную встречу этой кучке католических монахов, приняв их с нарочитой кротостью и смирением, что немало поразило созванных для этого случая индейских вождей{23}.
Первыми в Новый Свет стали прибывать группы «черного духовенства» — представители различных монашеских орденов. Наиболее многочисленными были францисканцы, доминиканцы, августинцы — представители хорошо организованных орденов, прекрасно владевшие традиционными видами идеологического оружия. Именно они начали широкую миссионерскую деятельность по массовому обращению индейцев в христианскую веру. Позднее стали прибывать монахи-иезуиты, а также мерцедарии, бенедектинцы, кармелиты и другие. Номинально миссионерская и иная деятельность этих орденов в Америке направлялась их генералами, находившимися в Риме, но осуществлялась она под контролем испанской короны. В каждом вице-королевстве ордена имели своих генеральных уполномоченных, а после разделения вице-королевств на провинции — так называемых «провинциалов». Обширным полем миссионерской деятельности монашеских орденов стало вице-королевство Новая Испания (Мексика), где испанская колонизация вообще имела более широкие масштабы и оставила более глубокий след, чем в других областях Америки. Уже к концу XVI в. здесь действовало около 1000 францисканцев, 600 доминиканцев, 800 августинцев, 400 иезуитов и 450 монахов других орденов. К тому же времени ими было основано около 400 монастырей, являвшихся опорными пунктами миссионерской деятельности{24}, и огромное число религиозных «братств», именовавшихся здесь «кофрадиас». Один из руководителей колонизации Новой Испании, Хуан Сумаррага, сообщал королю, что в 1524–1531 гг. одни лишь францисканцы обратили в христианство 1 млн. индейцев{25}.