Сны над Танаисом

Германец дрогнул и побледнел, невольно сжав рукой ножны.

- Я никогда не был рабом, - едва сдерживая ярость, выговорил он.

- Не был... - усмехнулся старый жрец, бросив взгляд в сторону, где в сумраке коридора застыл, весь в один миг напружинившись, Скил-Метатель.

- Прорицатель велел передать тебе, отец, - чуть помедлив, хмуро проговорил Гуллаф. - Он сказал, что всех спущенных на него псов будет обращать на хозяев.

Жрец вздрогнул, невольно подняв руку, словно желая отвести в сторону невидимый занавес.

Несколько мгновений спустя он уже винил себя за неуместный жест. Но жест был сделан, и старый жрец, дрогнув от слов германца, вспомнил о его значении слишком поздно...

Из глубины сумрачного коридора уже летел тяжелый кинжал, рассекая воздух со свистом ястребиного крыла. Он канул в спину германца чуть ниже шеи. Силой удара Гуллафа бросило вперед, он опрокинул треногу со светильником и упал плашмя на ковер.

На глазах жреца светильник с головкой сатира раскололся, и фитиль, треща и вспыхивая, поплыл в растекающейся по полу лужице оливкого масла.

Со стоном Гуллаф повернулся на бок.

- Скоро... сам подохнешь... как грязный пес, - со страшным клекотом в горле выговорил он.

- Что? - невольно переспросил старый жрец, силясь унять озноб - холод накатывал волнами, отнимая руки и коробя пальцы: "О Великий Серапис, кто пришел ко мне - смерть или страх?"

Глаза германца подернулись мутной пеленой, он задышал шумно и тяжело, выталкивая изо рта темную пену.

Старый жрец повернул голову: Скил, оказавшись рядом с длинным синдским мечом наготове, вопросительно посмотрел на господина.

- Он мучается, - тихо сказал старый жрец и отвернулся. - Освободи его.

Но, отвернувшись, старый жрец встретился с подобострастным взглядом другого "слуги фиаса", Плисфена.

- Отец, - Плисфен улыбался. - Добрые вести. В Городе на одного мертвеца больше.

- Что? - сказал старый жрец; мгновением позже он отступил на шаг назад. - Собачьей крови! Немедля. Пока он не остыл...

"Страх догнал тебя, старый ворон", - снова подумал жрец.

Движением руки он отогнал стражников, взявшихся было вынести мертвое тело.

Плисфен вернулся с сосудом.

- Плесни на него, - старый жрец указал на лежащего германца.

Плисфен повиновался.

Некоторое время старый жрец стоял недвижно, словно в растерянности, и вдруг рывком вытянул перед собой обе руки.

- Теперь - мне на руки.

Плисфен выпучил глаза.

- Отец... - испуганно пробормотал он.

- Исполняй, - злобно повелел жрец.

Плисфен робко плеснул ему на руки нечистой жидкости.

Старый жрец смотрел на свои оскверненные пальцы и едва различал их в мутном мельтешении теней и предметов. Озноб не унимался. "О, Высочайший, зачем ты наказываешь меня тем, что я полжизни изгонял из своей души, что я ненавидел более всего, еще когда был завистливым юнцом?"

- Сколько грязи... - поморщившись, вздохнул старый жрец.

Скил уже стоял рядом с водой и полотенцем. Стражники уже выносили труп из дома. Двое рабов уже ползали по полу с мокрой соломой.

- Отец, радостные вести, - снова решился Плисфен. - Ты не покараешь меня за то, что говорю без позволения... Римляне уходят, отец. Туллий Менофил забирает легион обратно в Мезию. Новый цезарь хочет вывести все вексилляции из Боспора.

- Римляне уходят... - повторил старый жрец, не чувствуя радости, но - только постепенное облегчение от озноба.

- И другая радостная весть, отец, - Плисфен чуть помедлил, смакуя паузу. - Сегодня утром Римский Эллин умер...

- Умер? - Старый жрец невольно огляделся, ощутив, будто оказался вдруг посреди степи, в пустом и бескрайнем пространстве.

- Да, - заколыхавшись, отозвалась бесплотная тень. - Да, отец. Известие о выводе римского гарнизона сразило его. Кровь ударила в голову. Он упал на пороге дома и умер.

Рядом сияло пламя нового светильника и замерли две бесплотные тени.

"Не ловушка ли мойр", - мелькнула мысль у старого жреца.

- Что стоите?.. Убейте Прорицателя... Он - последний...

"Слуги фиаса" переглянулись.

- Отец, он - маг, - робко ответил Скил. - Он предупреждал.

- Облейтесь собачьей кровью - и маги не будут страшны.

Старому жрецу стало тяжело дышать. Он вышел на порог. Солнце поднималось над железными вратами дома.

- О, Великий Хаос, - зашептал старый жрец тайную молитву иерархов "золотой ступени", - владыка покоя, прародитель силы. Я, раб твой и сын, взываю к тебе. Пробудись в душе моей, верни ее в лоно свое и породи ее вновь - в трех чистых, необоримых силах Геи, Тартара, Эроса. О, Великий Хаос...

СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА ДВУХ БЕГЛЕЦОВ

Чужой город распластался вдали на трех пологих холмах. Рядом с ним, по левую сторону, виднелась редкая рощица, между ней и городом поблескивала река.

"Восемь стадиев, - привычно оценил Прокл и усмехнулся: - Однако мы опоздали... Пирог успел подгореть".

Издалека городские стены действительно напоминали подгоревшую лепешку.

Начальник охраны, сопровождавший головную повозку, остановил коня и дождался, пока Прокл поравняется с ним.

- Хвала Юпитеру, осталось недалеко до плотного ужина на хозяйских столах, - сказал он, щурясь от предвкушения отдыха и пирушки. - Не люблю дорогу. В ней день тянется как два.

Прокл бросил взгляд на растянувшуюся цепь повозок и всадников.

- Прикажи, чтобы подтянулись, - зевая, сказал он начальнику охраны. - Нам пора выпячивать грудь.

"Если в дороге день длится вдвое дольше, то теперь начнется обратное: два дня пролетят как один", - подумал Прокл, представив себе грядущую суету, мельтешение лиц и нарядов, блеск роскошных покоев, бесконечное чередование поклонов, хвалебных речей и ночных пиршеств.

Услышав голос начальника охраны, Прокл взглянул на него с раздражением: избавиться от обжоры не удалось, он опять ехал рядом и мечтал вслух о жареном баране, фаршированном оливками.

- Дома, перед отъездом, я всегда съедаю любимое блюдо, - доверительно поведал он Проклу, - и одну из косточек вешаю себе на шею амулетом. По ней я загадываю угощение в гостях и редко ошибаюсь: первым мне обычно подносят то самое, о чем я мечтал в дороге... - Он помолчал и, вздохнув, оглянулся назад. - Дома хорошо...

Прокл невольно тоже обернулся: дорога позади уходила к подножию горной гряды, светлой тесьмой тянулась по склону и пропадала за перевалом, между двух вершин, похожих на верблюжьи горбы. По этим горбам в долину медленно сползали лохмотья грязно-серых облаков.

"Дома... - презрительно усмехнулся Прокл, его потянуло на философию. - Вот - лишь холодные тучи и темные горы. Город, что мы покинули, - где он? Только в моем воображении. Буду ли я сыт бараном, которого съел за горами? Был ли этот баран наяву? Был ли город? Быть может, все это - пустой сон, тоскливый и вечный... Сейчас нет ни города, ни барана. Только это важно. Я даже пока не уверен, существует ли город, что вижу вдали..."

Прокл взглянул на охранника как на невежду и глупца.

Посольство из Самосаты приближалось к цели своего пути.

Раскрылись ворота, и началась предвиденная Проклом утомительная суета: мельтешение лиц и нарядов, монотонное чередование поклонов и хвалебных речей.

Ко всему Прокл был равнодушен. Во всех своих разъездах с посольством он напускал на себя некое подобие дремоты. Ни на ком не останавливал он внимания, веки его были полуопущены, взгляд неподвижен. Так он напоминал идола, снисходительно наблюдающего за людской возней вокруг. Подозревая в этой дремоте особую хитрость и проницательность, хозяева, принимавшие посольство, выказывали к Проклу особое почтение.

Лица текли перед глазами Прокла подобно бесконечной веренице придорожного кустарника. Но одно из них вдруг заставило Прокла очнуться. Черты показались ему знакомыми. Он прояснил взор и даже вздрогнул от изумления: среди ближайшего окружения архонта он узнал Гиерона, друга детства.