Страница 22 из 50
Не было радости осознавать, что теперь, после гибели Фракийца, нам очень выгодно, чтобы кровавая неразбериха в Риме длилась как можно дольше. Пока Рим задыхается в собственном чаду, ему не будет до нас дела. Но стоит воцариться хотя бы недолгому и непрочному спокойствию, и в Империи вспомнят о Малом Меотийском легионе, заброшенном в уже бессмысленную даль. Наместник Нижней Мезии Туллий Менофил, овеянный славой победителя Фракийца, вероятно, уже сейчас рассчитывает подкрепить свои силы и вернуть когорты из Танаиса под свое начальство. Однако, человек умный и очень осторожный, он пока дожидается поддержки какой-либо прочно укрепившейся в столице власти. Такой власти пока нет, и будет ли в скором времени, не ясно.
Я многое испытал в жизни и научился приручать собственные неудачи. Но теперь я был один и не уверен в себе. Некому было дать мне нужный совет. Не было рядом со мной старца Закарии, год назад умер Газарн, не было Даллы, а Кассий Равенна годился для опасного дела, но не для мудрых советов. У меня даже появилось искушение пойти с открытой душой к Аннахарсису.
Тремя днями позже моей встречи с Невией загорелась степь. Двое воинов Фарзеса, ставшего багаратом после отца, примчались за мной. Фарзес знал, что я умею играть с ветрами и укрощать большой огонь.
Сутки я не слезал с седла и отвлекся от своих тягот.
В степи по ветру разбегались огненные дороги.
Когда наконец удалось выровнять направление ветра, я вооружил несколько всадников войлочными факелами, пропитанными нефтью, и расставил их в одну линию на протяжении двадцати стадиев.
Мы ждали огонь. Он двигался нам навстречу с быстротой летящего воронья. Доносился гул его силы. На одно мгновение смутила сердце плохая мысль: оставить седло, отпустить коня и закрыть глаза. Только бы устоять и не задохнуться в туче дыма, а за ней уже никакого выбора и никаких сомнений: легкий взмах огненного крыла шириной в полсвета - и все кончено.
Я очнулся от хриплого вскрика ближайшего факельщика:
- Ветер в спину!
Я невольно тронул коня и оглянулся. В лицо ударил новый порыв ветра, потянувшегося к огню. Этим ветром дышал степной пожар, и медлить было нельзя.
- Пора! - крикнул я варвару. - Бросай факел!
Я поднял шест с красным драконом на верхушке - и в тот же миг, побросав на сухую траву факелы, привязанные к седлам, всадники сорвались с мест.
Спустя еще несколько мгновений навстречу пожару двинулась фаланга встречного пламени.
Я видел, как сшиблись огни. Пламя вдруг оторвалось от земли и взметнулось вверх бледными, стремительно гаснущими обрывками. Дым, словно растерявшись, бессильно заклубился кругами, и ветер, дробясь на множество беспорядочных струй, разгонял его по сторонам.
В этом явлении я узнал конец своей судьбы.
Да, моя судьба представилась мне степным пожаром: в ней было много силы, много огня и много пространства. Меня вдохновляла легкость моих постижений. Но что стояло за моей силой, что тянула она сама в мою судьбу? Прозрения, хитрости и победы - не встречным ли ветром были они? А свет грядущей удачи и высокой цели, что порой показывался мне впереди, - не свет ли это встречного огня, который в безумной гордости принял я за огонь собственного успеха? Не так ли и степной пожар мог радоваться встречному огню, признав в нем не гибель, но только еще одну покоренную пламенем область степи? "Сила мага - во встречном ветре, гибель мага - во встречном огне". Так сказал мне когда-то, в пору моих странствий, один старик-македонец, который перед смертью тихо попросил меня избавить его от мучительной боли в почках, забитых камнями. Он искренне предостерег меня, и то были едва ли не последние его слова. Но лишь теперь я вспомнил их и разглядел скрытую в них правду.
Тоска поглотила мою душу. Я бросил поводья, и мне стало безразлично, куда пойдет мой конь. Он тряс головой и, слыша мою муку, робко перебирал ногами. Не найдя ничего лучшего, я уныло сказал ему:
- Выбери дорогу сам.
Он пошел медленно, но ни разу больше не остановился и не свернул в сторону. Он привел меня в варварский лагерь, к Азелек. Моя дочь взяла коня под уздцы и подвела его к корыту с водой.
В благодарность за удачную охоту на огонь Фарзес позволил мне поговорить с Азелек наедине.
Ей минуло семнадцать, она уже доставала мне до плеча и была стройна, нежна и горда, как настоящая эллинка. Пройдя рядом с ней несколько шагов, я воспрянул духом и повинился перед богами за свое уныние.
- Мой светильник погас, - признался я Азелек. - Я понадеялся на свою силу и забрел неведомо куда. Мой конь сам пришел к тебе. Подскажи дорогу.
Азелек говорила мне тихо и без чувства, как чужому:
- Не жалей, что сделал - уже сделано. Ты исполнял волю своих богов, как мог, и в твоем сердце не было ни лжи, ни страха. Потому все твои дела вновь взойдут хорошим зерном. Теперь тебе не дождаться урожая, потому тоска гнетет тебя. Ты привык жать назавтра после посева - в том была твоя сила. Но и силе время иссякнуть. Приди с добрым приветствием к младшему сыну багарата Города. Не гнушайся его слабости. Он зажжет твой светильник вновь.
"И ты призываешь меня к Аминту", - изумился я, вспомнив мольбу Невии.
- Твои дни коротки, - предупредила меня Азелек, - Но ты успеешь... Торопись, отец.
Я судорожно вздохнул, и вдох воткнулся мне в грудь, словно копье.
Азелек улыбнулась мне так, как улыбалась когда-то Невия.
- Что сумеет скрыть наше родство? - сказала она иным, добрым и любящим голосом. - Кровь детей всегда знает, где ее исток.
Я силился выговорить хоть одно ласковое, отцовское слово, но не мог - уста свело. Слезы согрели мое лицо, Азелек поцеловала меня дважды - в дороги слез, боль моя унялась, и мрак одиночества снова рассеялся. Азелек улыбнулась мне в последний раз, и мы расстались.
Я долго присматривался к Аминту, не в силах понять, каким узлом связаны наши судьбы. Аминт имел доброе и чуткое сердце, но не отличался ни мощью духа, ни деятельным умом, ни глубоким познанием жизни. Конечно, он был еще молод в свои двадцать три года, и дорога его жизни уходила еще далеко. Но бедна была его душа стремлением к странствиям и испытаниям. По натуре он был "эллином семейного покоя". Словно приблудный птенец, не нес он черт своего рода: широкой кости, потомственной воинской ловкости и смекалки деда, отца и старшего брата.
Аминт рос в детстве со слабым здоровьем. Ему достались плохие легкие. Летом, в пору цветения поздних трав, он начинал синеть и задыхаться. Кассий очень страдал, не зная, как помочь сыну. Однажды в его доме гостил гимнасиарх с Хиоса, который некогда был сослан из Рима в понтийские степи вместе с отцом Кассия. Этот человек был стар, но еще крепок телом, любил путешествовать и отличался стоическим образом мысли. Увидев у Аминта один из приступов удушья, он предложил Кассию переехать всей семьей к нему на Хиос: живительный морской дух при отсутствии степных трав мог укрепить здоровье мальчика. Мать Аминта согласилась, и семья Равенны последовала за своим гостем на Хиос.
Гимнасиарх не ошибся: на острове Аминт окреп и, прилежно выполняя упражнения, назначенные стариком, быстро набрал силу. Взгляды старика на жизнь и близость берегов Эллады воспитали его душу.
В лето, когда Аминту исполнилось тринадцать, гимнасиарх был укушен змеей и умер. Мать Аминта приняла чужое несчастье за дурной знак, и вскоре семья вернулась в Танаис. Кассий, боясь за дыхание сына, не слишком радовался возвращению, но его опасения оказались напрасными: приступы удушья у Аминта не повторились.
Судьба Аминта была до сих пор тихой и ясной, как Алтарная улица в час рассвета. Никаких роковых перемен я не видел и в ее будущем. Я слишком привык к опасностям и смутам, к тому, что неотвратимо вношу их в чужую жизнь, и потому, вглядываясь в ровную дорогу Аминта, теряющуюся вдали за холмами, я сильно недоумевал.
Мне ничего не стоило произвести на младшего сына пресбевта ошеломляющее впечатление и накоротко с ним сойтись. Все же, боясь ненароком опалить его судьбу, я решил "спешить медленно". Слова Азелек и вселяли надежду, и настораживали: "твои дни коротки... но ты успеешь... торопись..."