Страница 58 из 73
Решив возвращаться в Гейдельберг, он сделал еще один глоток, и его передернуло.
Возвращаться в Гейдельберг… к картине, где его ждут стражи… и его снова будут убивать… и он снова будет спасаться — от смерти и от памяти стражей… и так до бесконечности, пока либо не откроет весь код, либо… пристроится последним к призрачной веренице теней, переходящих через реку.
Возвращаться в Гейдельберг…
Через приоткрытую дверь комнатки, куда его завели, он бесстрастно наблюдал, как неторопливо спускается по лестнице Пабло Альварес, сын Пауля Риттера.
На мгновение, на один вздох, у него защемило сердце. Он был у Элизы фон Таннентор! Он добрался до нее, увидел, мог сказать ей что-то очень важное — для нее и Пауля Риттера! Главное — для нее, ожидавшей столько лет! И все кончилось нелепо — по его вине. Надо было все продумать по-немецки, а не надеяться издалека на русское «авось». Может, и вправду теперь — ради всеобщего и личного спасения — лучше было до конца стать Паулем Риттером, куда более талантливым, умным и богатым на воспоминания, чем он, некто средненький Александр Брянов?..
Он спохватился и опустил взгляд.
— Не старайтесь, — устало и почти доброжелательно сказал Пабло Альварес, остановившись над ним с таким же стаканом виски в руке; похожее, он вообще не любил сидеть. — Я знаю об этом. Я проверил. Все так, как есть. Ромео успел дважды забыть вас за это время… А я сказал Хавьеру. У мальчишек память острая. Он будет моей записной книжкой… пока все это не кончится.
Пабло Альварес говорил теперь на удивление много.
— Я думаю, с моим визитом все уже кончилось, — сказал Брянов, сильно в том сомневаясь: предчувствий у него не было, но логика программы подсказывала, что он может оказаться не последним, если…
— Я думал, что все это сказки. Моя мать была большой выдумщицей. Я думал, что все ее рассказы… Абвер, гестапо… секретная лаборатория… гениальный жених… как вам сказать, лет с двадцати я стал думать, что это плод воображения.
— Я понимаю вас, — кивнул Брянов.
— Я втянулся в ее игру… в ее грезы еще мальчишкой. Вы видите… Herr Brjanov, здесь не много развлечений. Мы с матерью жили одни, и у нас была тайна. Мы оба слишком втянулись в нее. Я дал ей слово. Мы ждали долго… Потом моя мать заболела. И я не мог никуда отвезти ее. Она очень больна, вы видите.
— Искренне сочувствую вам. — Вновь большого усилия стоило Брянову не поднять глаз.
— У вас есть причина сочувствовать…
— Я такой же… могу сказать, случайный человек в этой игре, как и вы, — не обидевшись, грустно проговорил Брянов. — Жертва чужих планов — вот и все.
— Она больше ничего не вспомнит. Она очень больна. Я спросил ее сам… У нее остался только этот Понте-Риальто… и еще какие-то волны. И ей нельзя больше напоминать про картину. Ей становится совсем плохо.
Брянов только кивал в ответ.
— Вы опоздали.
И тогда, в ответ на эти слова, Брянов решил восстановить хоть на одну минуту бесполезную, бесплодную справедливость.
— Опоздал не я. Опоздали те, от кого я сбежал. Я заметал следы. Если бы я знал, что вашей матери грозит явная опасность, я бы не появился… Это долгая история.
— Опасность, — как-то неопределенно усмехнулся Пабло Альварес. — Теперь забирайте все ваши опасности с собой, senor.
И он бросил перед Бряновым на стол его бумажник и краснокожую паспортину. Темную, орластую он стал еще разглядывать напоследок.
— Странная затея, — пробормотал он. — Не хочу ломать голову.
— Я тоже был бы рад не ломать себе голову, — признался Брянов.
— Скажите, — тихо произнес Хозяин кафе «Фиалка». — Он действительно у вас там.
— Где? — не понял Брянов, не видя его жеста.
— В голове… Пауль Риттер… Я хочу сказать, память… моего отца.
«Моего отца» — это был знак высшего доверия, знак последнего вопроса — на прощание.
Брянов собрался, напряженно подумал, что ответить.
— Да… Но я полагаю, что не вся. Я могу рассказать вам все, что знаю.
— Не надо, — резко отказался Пабло Альварес: ясно было, что он давным-давно обдумал свой отказ и теперь ответил решительно и с облегчением — потому что наконец отказался не в мыслях, а наяву. — Другая жизнь. Чужая. Пусть все останется у них… Это принадлежит им. Я вижу, что вы тоже хотите избавиться. Я вижу,иначе не пустил бы вас.
Он бросил на стол и «орластого». И это был еще один знак: пора уходить.
Брянов раскрыл бумажник:
— Сколько я вам должен, сеньор Альварес?
— Немец… — мрачно усмехнулся хозяин кафе «Фиалка» в аргентинском городке Росарио, триста пятьдесят километров к северо-западу от Буэнос-Айреса. — Я вам прощу, как немцу… а русскому я просто пожелаю доброго пути.
Брянов поднялся… и задержался еще чуть-чуть.
— Он не знал о том, что у Элизы будет сын… Он вспомнил бы об этом перед смертью.
— Конечно. Не сомневаюсь. Доброго пути!
— Прощайте, сеньор Альварес!
Он вышел в одну дверь, потом — во вторую, прошел между столиков по безлюдному залу, коротко взглянул на увядшую розу… Все было очень давно. Почти никогда.
И он наконец вышел в третью дверь, спустился со ступенек — и двинулся вдоль улицы.
Ему показалось, что каждый его шаг занимает не меньше года и не меньше тысячи миль… и через десять шагов ему показалось, что он уже почти не помнит своего визита в кафе «Фиалка» и своего бессмысленного разговора с той, которая где-то, когда-то в иных мирах и временах была Элизой фон Таннентор… С каждым шагом в нем становилось все больше Александра Брянова, вихрем унесенного за тридевять земель.
И он знал, что теперь главное — идти и не оборачиваться…
Фрагмент 20. МОСКВА-ТРАНЗИТ
Главное — идти и не оборачиваться. Пути назад уже не могло быть… как у тех теней на берегах мрачной подземной реки… но ему в глаза пока еще светило живое солнце.
Теперь с каждым шагом он все больше превращался в Пауля Риттера, приближаясь к развалинам маленькой часовни, потерявшимся на фоне ложной бетонной стены.
И солнце поднималось по небосводу прямо перед ним, чуть-чуть правее часовни…
Солнце опускалось перед ним на окраине городка Росарио, когда он уходил и думал, что обратного пути нет и что окна верхнего этажа кафе «Фиалка» выходят на эту улицу и умирающая Элиза фон Таннентор, возможно, смотрит ему вслед, не помня о визите уходящего куда-то по улице незнакомца… а может, и не смотрит вовсе.
И когда он приблизился к скамейке и тени от невысокого деревца, ставшей уже куда больше самого деревца, его осенило. «Покойники идут. Там черные и белые. Там все наоборот». Там все наоборот. Покойники за рекой превращались в настоящие тени, такие, какие видны здесь, на этом свете. На картине происходило как бы зеркальное обращение света. Он замер на месте… Он не зря приехал в Росарио, не зря ввел свое правило игры! Код открылся ему! И только он один знал весь набор! 16661936 — не начало, а середина и конец года. Начало же — просто вывернутый наизнанку конец. Всего одиннадцать цифр, а не десять, как подсказывала простая логика: 63916661936 — посередине апокалиптические шестерки, а по сторонам год в зеркальном отражении! Их время! Он, Александр Брянов, вспомнил «их время»! Элиза фон Таннентор, в ту пору агент всяких разведок, могла себе позволить такую изящную, хотя и незатейливую загадку… в которой она вольно или невольно отразила и закодировала свое предчувствие грядущих страшных времен…
Ему нестерпимо хотелось повернуться назад и постоять только одну минуту — и помахать ей рукой. Пристань в Кадисе… Сильный ветер… белая метель чаек… темная, тревожная рябь волн… Корабль отошел уже далеко от берега… и солнце, алея, опускается к океану, чуть правее корабля… Он уже не видит ее и поднимает руку… и машет последний раз на прощание… думая, что и она уже не различает его вдали… и необъяснимо радуясь этому.
Через два дня он добрался до Канарских островов и нашел человека, который имел катер и взял в руки деньги, посмотрев на него с сумрачной улыбкой.