Страница 33 из 52
Так же как и трава на газоне, хотя ее скосят через несколько недель. «Жизнь!»
Вот если бы они были домом на солидном фундаменте, домом из добротного прочного бетона! Но ведь эти создания ничего собой не представляют, ничего не знают, ни о чем не печалятся, они лишь кладут яйца или роняют семена, а порой умирают даже до того, как успеют это сделать!.. И в то же время они все-таки приносят немного радости. Нет, дом вовсе не против, что у него в саду распевают дрозды. Дому это даже к лицу, так же как и ухоженный сад. Но петь так откровенно и несдержанно, как сегодня… Нет, нет, надо все же считаться с соседями, это необходимо. И в любом случае надо беречь свою репутацию. Они умеют летать, подумаешь! Да это ничего не значит! Пустяки. Вот фундамент — это другое дело.
* * *
Она слышит возню у соседей. Беготню из квартиры в квартиру, с этажа на этаж. Но ее не зовут. И ни о чем не просят. Ей не нужно прислушиваться, она и так слышит стоны. Прекрасно слышит. Но ведь это еще не причина, чтобы бежать туда. Там возле роженицы хлопочут двое. И он, разумеется, тоже. Хорошо, что она так мучается. Вот кто воистину заслужил это. И он тоже. Она надеется, что они оба сейчас страдают. Так им и надо. За их бесстыдство, за невнимание к окружающим, за их любовь, за счастье, за все то, чем они наслаждались прямо у нее на глазах. Она понимает, что ее мысли рождены завистью. Но даже в муках зависти есть горькое утешение. Лучше уж испытывать зависть, чем вообще ничего. А почему, собственно, она не должна им завидовать? В такой прекрасный вечер она сидит одна-одинешенька и тоже страдает. И ее страдания пострашней, чем страдания этой роженицы. Разве то, что она сделала для него сегодня, такой уж пустяк? А он в эту минуту веселится со своей девушкой. Она не раз видела его с этой девушкой. Глупая девчонка со слащавой мордочкой, она, конечно, уверена, будто что-то представляет собой только потому, что ее предки были уважаемыми людьми. Однако теперь ее родственников такими не назовешь. И она видела эту девушку с другими. Но ведь ему это безразлично. Мужчинам только такие и нужны… такие самоуверенные, капризные, бесстыжие, глазастые дуры.
Нет, просто она ей завидует. Эта девушка вовсе не дура. И она это прекрасно знает. Она сама дура. Глупее их всех. Или по крайней мере большинства. Ей должно быть стыдно, такая старая… Он ей в сыновья годится.
Она ходит от окна к окну, смотрит на улицу. В это время на улице бывает мало прохожих. Но в воздухе дрожит непрерывный отдаленный шум движения, доносящийся с более оживленных улиц. Он сливается с влажным благоуханием садов, окружающих дом. Благоухающий шум. Шумное благоухание. И дрозды вплетают в него свою песню, сверкающую песню. Если бы кто-нибудь наслаждался всем этим рядом с ней, хотя бы только, хотел наслаждаться вместе с ней. Если бы она знала хоть одного человека, которому было бы приятно наслаждаться этим вместе с ней, тогда у нее хватило бы сил терпеть. Но слушать одной, видеть одной и знать, что никто… никогда… Что жизнь прошла мимо… Это мука.
Какая нелепость.
Ну почему? Почему она одна? Известно ли ей самой, почему? Конечно, известно. Она всегда была слишком трусливой. Всегда. Не осмеливалась рисковать, может, из страха потерять то, что имела. Конечно, она могла бы… если б знала… если б рискнула… Что он хотел от нее сегодня вечером? Только ли поблагодарить? Как по-детски радостно, как простодушно, с каким светлым лицом! Он непременно расскажет своей матери о том, что она сегодня для него сделала. О, не о чем рассказывать, но если ему так хочется, пожалуйста. Он обязательно расскажет, он знает, что его мать очень обрадуется, что он познакомился с такими людьми, как она и ее брат. Его мать будет счастлива узнать, что еще есть добрые люди, которые готовы прийти на помощь, не требуя ничего взамен. Что он хотел этим сказать? Не скрывался ли за его искренними словами какой-то колкий намек? Она вспоминает его благодарную улыбку и теплый взгляд. Его рукопожатие. Нет, этого не может быть. И конечно, у него добрая мать. Если бы это был мой сын, — грустно думает она, а женщина в соседней комнате стонет все громче. Ее стоны уже похожи на вой, на звериный вой. Да, да, это вам не прежнее воркованье. Но время от времени стоны стихают, и учительница снова возвращается в мыслях к молодому человеку. Она думает о нем, как о сыне, как о возлюбленном, как о друге, как обо всем вместе взятом. Зачем ей его письма? Зачем злорадная зависть подруг? Это все суета. Она могла бы найти себе другую работу, которая устраивала бы ее гораздо больше. Со взрослыми, ведь дети более жестоки по отношению к одиноким женщинам, чем взрослые. Только зачем все это?.. Конечно, она могла бы пойти куда-нибудь сегодня вечером. У нее нет причин сидеть дома и слушать этот вой. Она могла бы поехать к Уннур.
Уннур такая веселая, шумная, жизнерадостная. Она всегда рада своей одинокой подруге и никогда не злословит на чужой счет. В ее устах чужие недостатки становятся милыми и смешными, а не отвратительными, как считают другие. И ее нисколько не заботит, что она осталась старой девой, она могла бы сто раз выйти замуж. Но она отказалась от супружеской жизни. Однако она вовсе не мужененавистница, уж если на то пошло. Уннур вообще не знает, что такое ненависть. И что такое страх. Да, можно было бы съездить к Уннур… Ну вот, сейчас эту женщину увезут. Она слышит, как там завозились. И видит у калитки «скорую помощь». Учительница закуривает сигарету и садится у окна. Приходится чем-то успокаивать нервы. Трудно выдержать, когда в соседней комнате кричит роженица. Тем более если между комнатами есть дверь. Сегодня ей без снотворного не заснуть, это уж точно. Нет, она не поедет к Уннур. Уже поздно. И Уннур не спасет ее от того, что рождает в ее пустой груди эту тягостную боль… Когда-нибудь… Через месяц, когда ее родственник освободится от экстренных дел и у него выдастся свободный вечер, она непременно зайдет к нему поговорить на досуге. Хорошо бы переменить работу. Работа учителя — тяжелая нагрузка для нервов, а она не умеет постоять за себя.
Она затягивается и смотрит, как уезжает «скорая помощь». Никто ее не зовет, никому она не нужна. Родная сестра? Та иногда советуется с ней, своей образованной старшей сестрой, учительницей, по вопросам воспитания и будущего своих детей. Но она всегда так занята. К тому же она уверена, что кое-чему, наоборот, старшей сестре следовало бы у нее поучиться. Нет, сестре она не нужна. Сестра всегда хорошо ее принимает. И приятно поехать к ней летом, чтобы отдохнуть на свежем воздухе. Но она может поехать и в другое место. Она могла бы поехать летом за границу, посмотреть чужие страны, города, о которых пишут в газетах и о которых рассказывают люди. Ей это по средствам… Господи, никому-то она не нужна! Кровь беспокойно бродит в ее перезрелом нетронутом теле, но его сила никому не нужна. Если бы у нее был сын… Хотя бы какой-нибудь калека. Крест, от которого она не могла бы избавиться. Хоть кто-то, ради кого она имела бы право жить, бороться, кого могла бы окутать своей любовью, захлестывающей сердце и цепенеющей от малейшего прикосновения действительности. Тогда бы ей было не до зависти.
Да, пусть он был бы убогий калека. Даже так. Тогда она могла бы наслаждаться весенним благоуханием и птичьим щебетом. Тогда женщина, живущая в соседней комнате, сказала бы своему возлюбленному: «Зайди сначала к ней. Если ее мальчик спит, она сразу же придет». Тогда женщины вспомнили бы о ее существовании. А она сама? Она первая побежала бы к своей соседке, услышав ее стоны, и спросила бы весело: «Уже началось? Что надо сделать?» Учительница сухими глазами смотрит на влажные деревья. Начинает темнеть.
* * *
— Свава, а что сделать с цветами? Поставить в воду? — Ауса стоит в дверях кухни с букетом в руке. Дружеская близость, возникшая, пока они хлопотали возле роженицы, еще царит между ними. Свава набирает в кастрюльку воды, они решили приготовить себе ужин. Прежде чем ответить, Свава отставляет кастрюлю.