Песнь одного дня. Петля

— Би-би, — говорит малыш, глядя в окно.

Это автобус. Ауса вместе с сыном смотрит, как люди входят и выходят из автобуса.

— И Огги би-би, — говорит мальчик. Но это не требование и даже не просьба, он знает, что должен ждать, они пойдут гулять, когда мама освободится. Ауса сажает сына к себе на колени, внезапно ее охватывает нежность и любовь к нему, она зарывается лицом в его светлые волосы и крепко прижимает его к себе. Мальчик весело, с изумлением смотрит на мать. Она так редко берет его на руки среди бела дня, тем более когда он даже не просил об этом.

— Мама хорошая, Огги тоже хороший, — говорит он, обнимает ее за шею и стискивает ее так же, как и она его. Но мать не отвечает ему, она молча обнимает его, прижимается носом к его шейке и дует, щекоча его своим дыханием. Мальчик не может сдержать смех — ему щекотно и он счастлив. Забавный мальчишка этот Инги, чего только не приходит ему в голову. Она сама и не подумала бы ни о чем подобном. Разве можно просить кого-то гулять с Оускаром, с ним так тяжело. Тем более Сваву. Хотя сама-то Ауса гуляет сразу с троими. Но это другое дело, надо работать, если тебе платят деньги. Но когда о таких вещах начинает думать мальчик… А ведь ему еще и пяти нет!

— Огги тоже хороший…

* * *

Ясным весенним днем иногда случается такое, что обычный жилой дом готов провалиться сквозь землю от стыда, даже если это случилось помимо его воли. Пусть этот дом ничем не примечателен, пусть он не велик и не мал, пусть он стоит на улице, где все дома похожи друг на друга, пусть он даже еще достаточно молодой и свободомыслящий, все равно он должен подчиняться определенным правилам. Обычный жилой дом обязан знать неуловимую границу между благопристойностью и безнравственностью, для этого ему даны стены, двери и занавески. Можно простить старику, если тот мочится по утрам через перила крыльца, когда еще почти все спят. Не беда, если старик попадет на стену, дождь все смоет. И то, что происходит внутри стен, никого не касается. Дому известно кое-что, чего не следует выносить наружу, что известно лишь ему да еще двум-трем людям. Но это не имеет значения, этого никто не видел. Бывает, например, что ночью, когда забывают запереть парадное, в подъезд заходят чужие… Никто и не узнал бы про это, если бы служанка не нашла ту странную вещицу, которую она, скривившись от отвращения, взяла бумажкой и бросила в прачечной в огонь. Но ведь, кроме дома, этого никто не видел и никто об этом не знает. Дом понимал, что это непристойно, но что он мог поделать, раз те двое не знали, каких правил он придерживается, впрочем, в темноте ночи они и не желали считаться ни с какими правилами. Ведь они относились к тому сорту людей, которым просто некуда деться. Но дома это не касалось, поскольку они были не его жильцами. Стыдно, конечно, что люди забираются в чужие подъезды. Возмутительно. И в то же время любопытно. Дом не раз слышал, как женщины шушукались о таких вещах, но обычно это случалось в других домах, стоящих на неуважаемых улицах, скорей даже в бараках или в сараях, а это уже совсем другое дело. У обычного жилого дома должна быть хорошая репутация. Он не должен допускать, чтобы улица и соседи видели, что в нем делается то же самое, что ежедневно делается в бараках, сараях и старых сушильнях для рыбы, расположенных у черта на куличках, на каких-то вонючих и немощеных улицах. Большие виллы, те, конечно, могут иногда позволять себе такое; честно говоря, они даже перещеголяли трущобы, но обычный жилой дом погибнет, если не будет заботиться о своей репутации. Современные дома, как известно, отличаются свободомыслием, но всему есть свой предел. И наш дом прекрасно знает этот предел, ежеденно и еженощно он следит, чтобы никто не переступил его. И вдруг — пожалуйста! Да еще в такое ясное утро, когда все, кто может выходить из дома, уже на ногах и когда даже на улице необычайно людно для этого часа. Старик и тот вышел на крыльцо, он крепко держится за перила и пытается скрыть, как сильно у него трясутся голова, руки и ноги. Солнце еще достает до него, но после полудня оно скроется за углом дома. Девочка из подвала остановилась возле бетонного забора и болтает с подружкой, она забыла на время о том, что некрасива, и потому выглядит гораздо красивее, чем думает. Ребятишки вскарабкались на забор и повисли на нем. Им не разрешается прыгать вниз, они могут испортить газон. Но они и не собираются прыгать, не для того они забрались на забор. Им нет дела до сада, где не растет ничего съедобного. К калитке подходит Свава с детьми — Лоулоу в коляске, Инги на велосипеде первый въезжает во двор, для него это самая большая радость за всю прогулку, ведь в душе он уже считает себя взрослым. Вот тут-то влюбленные и спускаются по лестнице, он несет ее на руках, она обнимает его за шею, и на лицах у них такое выражение, от которого у дома, по мере того как они спускаются, пробуждается щекочущее чувство страха. Дом цепенеет, потому что даже в подъезде он не отпускает свою возлюбленную. Нет, он идет дальше и открывает парадное, несмотря на то что дом пытается помешать ему. Но какой смысл мешать? Ведь он теперь так силен. Он и не думает считаться с домом, да и его возлюбленная тоже — ни с домом, ни со стариком, ни со Свавой, ни с девочками, ни с детьми. Влюбленные здороваются со всеми и направляются в сад. Несмотря на то, что все таращат на них глаза, а мальчишки на заборе кричат:

— Смотрите, он тащит ее на руках! А она брюхата! Ха-ха-ха!

Прохожие на улице оглядываются и тоже смотрят, они даже останавливаются, словно для того, чтобы посмотреть, не случилось ли какого-нибудь несчастья. Да, да, смотрят, как он несет ее в сад, и ее нежный смех, подхваченный ветром, летит через бетонный забор. Наконец-то людям есть о чем посудачить.

— Господи, какой он красивый! — вздыхает подружка Лины.

— Она тоже прелесть, хотя и беременная, — говорит Лина.

Блестящими глазами девочки смотрят вслед влюбленным. Свава кивает жене лавочника, которая вышла подышать свежим воздухом и тоже оказалась свидетельницей этой сцены. Женщины обсуждают важную проблему: будет ли он носить ее на руках через два года, через пять лет, через десять? Им не хотелось бы быть на ее месте. Пусть любят меньше, зато всегда. Ха-ха! — смеются ребятишки на заборе, но, так как никто не обращает на них внимания и не реагирует на их смех, они соскальзывают вниз. Девочки снова начинают прыгать в «классики», они были заняты этой игрой до того, как вскарабкались на забор, а мальчишки окружают малыша на трехколесном велосипеде. Если он разрешит им покататься на велосипеде, они дадут ему жевательной резинки, честное слово. Старик тоже смотрит вслед тем двоим и от смеха по телу его пробегают мурашки: боже милостивый! Покойница Манга решила бы, что он спятил, если бы ему пришло в голову проделать такую штуку. Среди бела дня, у всех на глазах! Вот ведь, когда хотят, сил у них хватает, у этих молодых людей, особенно если дело касается женщин, а на вид один хилее другого. Что-то он не припомнит, чтобы он носил на руках покойницу Мангу, разве что во время болезни переносил с постели на постель. Ну и через реку иногда. Ох, дела, дела. В четвертую неделю лета у него были другие заботы. Положим, в первый год женитьбы, особенно в первые недели, человеку разное может взбрести в голову, но ведь мало ли что захочется. Он бы, к примеру, в свое время тоже не прочь был поваляться утром немного подольше… покойница Манга была горячей женщиной. Да и он тоже ложился в супружескую постель не без сил, тогда силы впустую не тратили, как теперь. О-хо-хо, им и невдомек, как быстро все пролетит. Хорошо, когда есть что вспомнить. Старик берет палку и с трудом двигается с места, тащится в дом вслед за снохой.

— Дедушка, идем обедать! — зовет маленький Инги и берет деда за руку.

И дом остается один со своим позором.

* * *

Они встречаются на лестнице. Она сразу понимает, что у него неприятности. Хотя он, в силу врожденной вежливости, тут же останавливается и отвечает на ее приветствие.