Страница 43 из 57
— Не торопись! Твоя жизнь не принадлежит уже тебе. У тебя есть уже другие заботы: ты — под судом! Великий совет решит завтра твою участь! — жестоко ответил Пра-Бард.
— Я не прошу милости и пощады себе, о повелитель! Но у меня есть дитя…
— Твоя дочь? Но ты разве не знаешь закона? Кто изменил долгу своему и причинил ущерб владыке своему, да будет тот предан позорной смерти. Если есть жёны у него — да будут выведены на рынок они и проданы, а вырученные за них суммы должны поступить в кассу владыки, чтобы смягчить гнев его. Если есть у преступника сыновья и знали они умысел отца своего — смерть им, а если малолетни они — рабство им. И если есть дочери у преступника — да не будут проданы они на рынке, но обращены в рабство позорное и отданы на потеху черни и нечистых иностранцев…
Словно раненый зверь вскочил Лакон-Тай, но снова упал, простирая руки к изрекшему жестокий приговор владыке:
— Пощады, повелитель! Ни в чём не повинна пред тобою моя дочь, моя Лэна! Пощады!
Но император встал с трона и, не глядя на молившего о пощаде старика, прошёл уже во внутренние покои и захлопнул двери.
Минуту спустя приёмный зал гудел, словно рой потревоженных пчёл, тысячами голосов: толпа царедворцев, слуг, жрецов, волнуясь, сновала по покою, но опасливо обходила всё ещё стоявшего на коленях перед троном старика, словно опасаясь прикосновением к его одеждам заразиться и навлечь на себя гнев владыки…
— Ступай в дом твой, — послышался властный голос начальника дворцовой стражи.
Лакон-Тай поднялся.
— Иди, в доме твоём будешь ты ожидать исполнения решения судьбы твоей. Так сказал властелин! — продолжал тот же начальник дворцовой стражи.
Лакон-Тай побрёл к выходу. Но с каждым шагом его поступь делалась увереннее и твёрже. Ещё минута — он шёл уже с высоко поднятою головою и с презрительно-гордым взором. И люди, попадавшиеся ему навстречу, те самые, которые ещё так недавно пресмыкались перед почти всесильным «великим вождём», а теперь отшатнулись от впавшего в опалу несчастливца, не выдерживали его взоров и отворачивались пристыжённо, давая ему дорогу.
— Да сбудется то, что суждено небожителями! — бормотал про себя Лакон-Тай. — Но ни дворцовые лизоблюды, ни чернь не увидят моей казни… Я — воин, и я никогда не боялся смерти. Так пусть же она придёт на мой зов и избавит меня от позора! Трусы и рабы ждут моей казни, чтобы из зрелища устроить для себя потеху. Этого они не дождутся…
Вернувшись в свой дворец, опальный вождь долго бродил в задумчивости по покоям дома и террасам богатого сада. С наступлением вечера, когда пробил час трапезы, Лакон-Тай позвал к себе дочь, красавицу Лэна-Пра.
— Моё дитя! — сказал он, лаская девушку. — На днях тебе исполнилось пятнадцать лет. Перед тобою — вся жизнь, и пусть будут милостивы к тебе всесильные боги, пусть твой жизненный путь будет усыпан лепестками роз… Я же стар, и… кто знает, что ждёт меня? В мои годы нельзя быть уверенным за завтрашний день… Помни: если я умру, а ты останешься одинокою и, кто знает, может быть, к тебе подкрадётся нужда, — я схоронил в центральном пруде нашего сада фамильные драгоценности, хранящиеся в нашей семье веками, и значительную часть моей военной добычи. Когда понадобится, ты легко добудешь эти сокровища со дна пруда. Никто не подозревает, что золото и драгоценные камни лежат там…
— Зачем ты, отец, говоришь так? — с ласковым упрёком отозвалась девушка. — Ты бодр и здоров. Ты — любимец нашего властелина. Народ обожает тебя. Вся армия боготворит… А ты словно собираешься покинуть этот мир?
Подавив невольный вздох, Лакон-Тай сказал дочери:
— Глупый живёт сегодняшним днём. Мудрый думает и о том, что будет завтра… Не волнуйся же, дитя, и помни, что я доверил тебе большую и важную тайну. Пусть же не знает о сокровище нашей семьи никто в мире, кроме тебя и… И того, кому ты когда-нибудь отдашь своё сердце как твоему мужу… Клянёшься ли?
— Клянусь! — глухим и печальным голосом ответила девушка.
В ту же ночь во дворце Лакон-Тая, победителя бирманцев и камбоджийцев, любимого всем народом вельможи, поднялась суматоха: молодой паж Фэнг, который в обращении с ним старого господина подметил что-то странное, не мог заснуть, поминутно прислушивался к тому, что происходило в соседней комнате, в спальне вождя.
Заглянув в щёлку, он увидел, что старик почему-то рассматривает свой великолепный боевой меч. Это очень удивило верного слугу.
«Неужели мой господин вновь собирается в поход?» — подумал он.
Около полуночи Фэнга словно что-то толкнуло.
— Господин! Ты спишь? — промолвил он тревожно.
Старик не отвечал.
Тогда паж вошёл в спальню и при свете лампады открыл ужасную истину: Лакон-Тай лежал бездыханный. Тут же, возле его ложа, на полу валялся изящной работы золотой флакон.
Подняв и понюхав горлышко флакона, Фэнг воскликнул:
— Опиум! Мой господин отравился!
И бросился в комнату давно уже уснувшей Лэна-Пра.
— Госпожа! Несчастье! Пробудись, госпожа! — кричал он.
В мгновение ока весь дом был на ногах. Но единственным не потерявшим голову человеком оказалась Лэна-Пра:
— Послать гонца за… Нет, не нужно знахарей! Я знаю, в соседнем доме живёт третью неделю европейский врач, к которому днём приходят сотни бедняков-больных. Позовите европейца.
Никому не пришло в голову ослушаться этого приказания, и через пять минут европейский врач вошёл в спальню отравившегося старого вождя. А когда лучи солнца позолотили остроконечные верхушки причудливых крыш бесчисленных домов и храмов Бангкока, на веранде дворца Лакон-Тая можно было видеть трёх человек: ещё очень слабый, но словно чудом вырванный из когтей смерти Лакон-Тай, держа руку не отходившей ни на мгновенье от него дочери, слабым, но прочувствованным голосом благодарил спасшего его европейца.
— Ты вернул меня к жизни, о друг, — говорил старик, — и я дал тебе слово, что не возобновлю попытки самоубийства. Но едва ли на радость остался я жить… Я поведал тебе всё. Едва ли что-либо спасёт меня от погибели. В лучшем смысле, если император смилостивится, он на долгие годы сошлёт меня в какую-нибудь глухую провинцию…
— Так что же? — отозвался врач. — Будто бы люди живут только в столице Сиама? Я дорого дал бы, чтобы иметь возможность проникнуть в глубь неведомого миру края, и если ты пожелаешь, я охотно последую за тобой в изгнание…
При этих словах глаза молча слушавшей разговор девушки загорелись. Она посмотрела благодарным взором на врача, потом потупилась. И, словно почувствовав её взгляд на своём лице, молодой европеец, в свою очередь, впился взглядом в лицо Лэна-Пра.
Ночью, когда ему приходилось возиться с долго не приходившим в себя старым вождём, Роберто Галэно, так звали европейского врача, не имел времени разглядеть девушку, ловко и толково помогавшую ему. Теперь он видел её прекрасное лицо при ясном свете дня, на это лицо ложились золотые лучи солнца юга, и Роберто Галэно едва сдержал возглас восхищения.
Эта сцена была прервана появлением какого-то слуги, который доложил старому вождю о приходе гонца из дворца.
— Введите гонца! — распорядился Лакон-Тай.
— Послание нашего великого повелителя, царя над царями, божественного, непобедимого! — возгласил гонец, державший над головою обёрнутый в жёлтый шёлк ящичек.
Дрожащими руками взял этот ящичек Лакон-Тай: он не знал, что в нём заключалось… Как часто в таком ящике гонец повелителя приносил кому-нибудь кинжал, флакон с ядом или шёлковый шнурок! Тот, кто получал такое послание, должен был через три часа, не позже, покончить с собою, и именно способом, указанным самим императором: вспороть себе живот по образцу японского «харакири», отравиться в присутствии того же гонца или удавиться…
Но как ни взволнован был старый боец, кроме лёгкой бледности, проступившей на его щеках, ничто не выдало его чувств.
— Слава богам! — вздохом облегчения вырвалось восклицание из его груди. — Тут, в самом деле, послание моего повелителя ко мне, а не… — Он не докончил фразы и, сорвав восковые печати с лежавшего внутри шкатулки письма, вслух прочёл его содержание.