Страница 28 из 45
“Тысяча два…”
Облако кончилось. Поле, исчерченное дорожками проявилось из белизны, постепенно темнея и обретая геометрическую правильность. Он выпал из небесного пара в настоящий мир на головокружительной высоте. Ему много раз это снилось, он просыпался в холодном поту, вцепившись сведёнными пальцами в край кровати. Сейчас он не спал, он висел высоко в небе над лётным полем, морем, Крымом, миром и совершенно не двигался. Как маленький муравьишка, который так мелок и незначителен, что, сброшенный с высоты, как ни в чем не бывало встанет на ножки и побежит по своим делам.
“Тысяча три… Петля!”
Он дёрнул за плетёный конец, освобождающий пружины, и они распрямились с лязгом, почти не слышным за шумом ветра.
“Тысяча четыре…”
Машинально Сабуров продолжал считать. Ничего не происходило, кроме того, что домики лётной школы, кажется, стали больше.
“Тысяча пять…”
Ожидаемо и внезапно раздался хлопок, ремни врезались в тело. Константин посмотрел вверх — огромный белый купол развернулся над головой, и сразу наступила тишина. Он ухватился за стропы, не вполне доверяя кожаным ремням. Теперь он летел, это был совсем другой полёт — без рёва мотора и скрипа расчалок, в совершенном спокойствии. Воздух, прозрачный и невесомый, удерживал его и опускал на землю. Она приближалась, всё быстрее, но совсем не так она неслась навстречу, когда сбили его аэроплан. Сабуров убеждал себя: это иллюзия, скорость падения не изменилась, и всё же подтачивало его опасение, что удар будет слишком сильным.
Как и сказал Акулов, Константин опускался в самом центре пустого поля. Все полёты в этот день отменили и самолёты стояли в сборных бессоновских ангарах на другом краю. Сабуров посмотрел назад. От палатки, где проходили занятия к нему, подпрыгивая и весело что-то крича, бежали кадеты. Он свёл вместе ноги и согнул их в коленях. Земля бросилась ему навстречу. Он ткнулся ботинками в землю, упал на бок и потянул под себя стропы, гася раздувшийся купол.
Подбежавшие кадеты помогли ему освободиться от упряжи. Они окружили его стайкой и наперебой спрашивали, как оно. Глаза у всех горели, и даже самый старший кадет с пышными усами, в летах посолиднее сабуровских, глядел задорным мальчишкой. Сабуров хотел смеяться, но сдерживался, и с улыбкой, которую не в силах был скрыть, повторял:
— Господа, вам лучше попробовать самим.
Но тут сверху раздался торжествующий вопль:
— Эгегей! Ура-а-а!
Все задрали головы: на поле, махая руками и крича опускался Тышкевич. Кадеты с гиканьем бросились за ним. Сабуров поймал одного за руку:
— Про Акулова не забыли?
— Двое на лебёдке, у нас всё чин по чину, господин штабс-капитан! — весело ответил тот и убежал вслед за остальными.
Весь остаток дня лебёдка скрипела без роздыха. К сумеркам отпрыгались все, некоторые по два раза, и Сабуров в их числе. В свете керосиновых фонарей в палатке до поздней ночи Акулов показывал, как укладывать парашют, и на этот раз не было ни одного скучающего лица. Оживлённые, возбуждённые, но уже придавленные счастливой усталостью, кадеты ушли в казарму. Акулов тревожно посмотрел на Сабурова:
— Простить себе не могу, что пригласил вас на это треклятое занятие!
— Напротив, друг мой… Я ведь могу вас так называть?
— Без малейших сомнений.
Сабуров порывисто обнял Акулова.
— Пётр Никитич, я совершенно счастлив. Не могли бы вы похлопотать за меня? Хочу купить себе такой парашют.
— Посмотрю, что можно сделать. Пока, если вы не очень устали, приглашаю ко мне. Закуски холодные, но смирновская сорока градусов вас согреет.
— Слава Богу, у меня от всякой виноградной бурды уже изжога — хоть шустовской, хоть болгарской народной. С огромным удовольствием!
В обед, с попутным грузовиком, Сабуров покинул качинскую авиашколу. Под ногами в кабине стоял объёмистый холщовый мешок с парашютом — чтобы не вызывать любопытства у случайных встречных. О переводе в кавалерию Сабуров больше не думал. Почти всю дорогу до штаба флота он провёл с закрытыми глазами. Шофёр решил, что штабс-капитан с лёгким водочным амбре решил вздремнуть и не доставал разговорами. На самом деле под смеженными веками Константин прокручивал в памяти картины своего вчерашнего полёта, снова и снова. Ему не терпелось вернуться в небо, которое покорилось ему уже дважды: с мотором и без, и этот, второй раз, был страстнее и интимнее первого.
В штабе флота кавторанг Шевцов удивился, но не очень натурально — слишком хорошо он знал беспокойную натуру своего бывшего подчинённого. Командование направило штабс-капитана во вспомогательный авиаотряд, приданный Шестой отдельной армии. Оставалась пара дней отпуска.
Севастопольская атмосфера от одесской отличалась разительно. Этот насквозь военный город работал на фронт. По улицам и бульварам ходили комендантские патрули. В доках Адмиралтейства латали пробоины пароходы Черноморского флота, а их моряки залечивали раны в госпитале неподалёку. Здесь базировался отряд гидропланов, разбомбивший турецкий Зонгулдак с авианесущих кораблей. Это была сложнейшая операция невиданной и немыслимой дерзости. Сабуров имел шапочное знакомство с офицерами прославленного авиаотряда и безумно жалел, что не довелось ему лично поучаствовать в том славном налёте.
Константин принял приглашение Шевцова. Они поели свежих устриц. Столик, который выбрал Сергей Афанасьевич, стоял прямо у бассейна, из которого официант вылавливал прославленный севастопольский деликатес. От коньяка и шампанского Сабуров решительно отказался, и офицеры пили водку. Здесь всё было иначе, и после одесских кабаков, пропахших табачным дымом, припавших пылью, притрушенных пудрой, нежданно разящих острым селёдочным духом, он словно дышал свежим морским бризом. Играла тихая музыка. За волнорезами в море, где-то у берегов пылающей Румынии, опускалось слоистое зимнее солнце. Сердце кольнула ревность.
“Ничего, скоро я тоже буду там!” — подумал Константин. Места в мирной жизни он так и не нашёл.
Через день непривычно короткий воинский эшелон увозил его в сторону румынского фронта к новенькому “Ньюпору”. В этот раз платформу Казаклия штабс-капитан проехал без остановки. Рассказывать о прыжке Замфиру он не хотел: этот полёт был их личным делом — Сабурова и неба. Живописать, как он снова преодолел свой страх было так же непристойно, как расписывать подробности страстной ночи с любимой женщиной. В глазах сублейтенанта, алчных к чужим страхам Константин видел застарелую тоску от неспособности справиться со страхами собственными. А никакого секрета и нет, и Сабуров не раз пытался донести до Замфира простую, как жизнь, мысль: боишься — действуй. Поезд прошёл мимо. Сабуров уехал на войну, а растерянный и перепуганный Замфир остался в мирном домике Сырбу.
Глава 17
Поздно вечером вернулся Маковей. Под полной луной, на привычном пригорке, ждал очередной эшелон Замфир, закутанный в его тулуп. Без лишнего шума Сырбу проковылял к крыльцу и аккуратно прикрыл дверь.
В Чадыр-Лунге знакомый врач извлёк из ноги пулю. Холщовый мешочек с ней и врачебное заключение Маковей сразу спрятал под половицу в спальне. Ещё тысяча леев из его скромных денежных запасов перекочевала в карман доктора, и пулевое ранение не попало в регистрационную книгу.
“Дорого ты мне обходишься, зятёк!” — пробурчал он себе под нос.
Боль ожгла огнём ногу. Едва сдержав стон, Маковей поднялся и вошёл в кухню. Амалия перекладывала в большую глиняную миску свежеиспечённые плачинты.
— Как рана, Макушор? — с беспокойством спросила она.
— Не смертельная. Полиция ничего не узнает, не беспокойся.
— Слава Богу! — Амалия перекрестилась.
— Я смотрю, благополучие зятька тебя беспокоит больше, чем моё здоровье?
— Не говори глупостей! Иди мой руки. Сейчас пройдёт поезд и сядем ужинать. У отца Софрония был?
— Был… — Маковей загрустил. За ускоренный переход в другую конфессию пришлось сунуть в карман поповской рясы в пять раз больше, чем за сокрытие пулевого ранения от жандармов. В то, что это щедрое пожертвование учтут на небесах, Сырбу не верилось, как и в то, что его деньги пойдут на благо церкви. — В воскресенье венчание. Завтра с молодыми поезжай в Чадыр-Лунгу. Платье и костюм возьми на прокат в свадебном салоне Пихлера, я уже договорился. Рядом ювелирный магазин. Я присмотрел там тонкие колечки, самые дешёвые.