Страница 13 из 45
Замфир не сразу понял, что не в мечтах, а наяву глаза Виорики оказались очень близко, и что-то тёплое и мягкое, но внутри упругое коснулось его губ. Он задохнулся, но воздух перестал быть нужным. Всё, что было нужно Василе, теперь исходило из Виорики через этот поцелуй, через любопытный язычок в его рту, как исходит плоду от матери всё, в чём он нуждается. Он не хотел прерываться, но Виорика отодвинулась от него и тихо спросила:
— Тебе нравится вкус?
— Это самый восхитительный вкус на свете, Виорикуца, — искренне выпалил Замфир
— Это манпасье господина Лазареску.
— Мон-пан-сье, — поправил Василе.
— Я запомню, — серьёзно кивнула Виорика и снова прильнула к его губам. Они опустились на шинель, лицом друг к другу, Замфир держал её голову в своих ладонях и был не в силах опустить руки ниже, хоть, кажется, Виорика была и не против. Они лежали, касаясь коленями и целовались, пока на траву сбоку от дома не упало пятно света. Василе увидел его и прошептал: кажется, твоя мама проснулась. Виорика ойкнула, шикнула ему: "Спрячься за насыпью. Как всё стихнет, вернёшься", — и убежала к ретираде. Василе перекатился через рельсы и осторожно выглянул. Госпожа Амалия, укутанная в шерстяной платок, вышла на крыльцо. Увидела дочь, шагающую по двору и злым шёпотом спросила:
— Где тебя черти носят?!
— В отхожее ходила! — в том же духе ответила Виорика.
— Смотри мне! — погрозила мать кулаком.
Кулак Амалии немногим уступал пудовому кулаку Маковея, но девчонка непочтительно фыркнула и скрылась в доме.
Глава 8
Когда всё стихло, Замфир выждал немного и вернулся в дом. В эту ночь он спал без сновидений и проснулся легко. Открыл глаза, поднёс пальцы к носу — они всё ещё пахли лавандовой водой. Что, в сущности, произошло? Коснулся Замфир девичьих губ, узнал их теплоту и мягкость, и лежит теперь, глупо улыбаясь в потолок, а в жилах стучит чистая сила, бьётся, наружу просится. Как сказочный герой Фет Фрумос, слезой рождённый, Василе свод небесный разобьёт, всех врагов сокрушит, любимую спасёт. Страх ушёл, как и не было: нечего бояться, когда всемогущ и бессмертен.
Замфир взял с тумбочки томик Эминеску, покрутил не открывая и бросил обратно — не хочет он больше ни стихов, ни вздохов. Перед зеркалом осмотрел свой набирающий форму торс, напряг бицепс — пока небольшой, но каменно-твёрдый, довольно улыбнулся и подмигнул себе в зеркале, совсем уже по-сабуровски.
Замфир просмотрел телеграфную ленту: ближайший эшелон следовал из Добруджи в Яссы около полудня. Он накинул полотенце на шею и пошёл умываться.
На дворе светило солнце, но уже не так уверенно: в тенях прятался холод, а роса напоминала о скорой утренней изморози. Октябрь надвигался на Гагаузию с неумолимостью германцев, подступающих к Брашову. Амалия на поленнице рубила берёзовые чурки. Её лицо раскраснелось, прядка волос прилипла ко лбу. В её простом, приятном лице Замфир увидел черты Виорики, каких не замечал раньше, и нежность, которую он испытывал к дочери, коснулась и матери.
— Госпожа Амалия, доброе утро! — сказал он. — Давайте я вам помогу!
Амалия выпрямилась, вытерла рукой пот со лба.
— Да что вы, господин офицер, уместно ли вам таким заниматься?
— А вам? Что же господин Сырбу, не вернулся ещё? — Замфир мягко забрал топор из её рук и взгромоздил на пенёк охватистый спил.
— Дай Бог к вечеру доберётся. — Амалия с сомнением посмотрела на Замфира. — А вы, господин офицер, дрова хоть раз в жизни рубили?
— Нет, — без смущения ответил он. — Но если вы покажете, как — научусь.
Вся жизнь сегодня казалась Замфиру открытой и солнечной, словно луг за железнодорожными путями, и всё в ней было просто: поставить полено, ударить лезвием по центру, перевернуть, ударить обухом об пенёк. Простые движения, одно за другим. Амалия с опаской поглядела пару минут, потом успокоилась.
— Спасибо вам, господин офицер. Я тогда пойду плачинты налеплю. Вы только не торопитесь. Полешко поставили — и бейте, рукой не придерживайте. И много не надо: одну кладку на руки соберёте и приносите.
Амалия ушла, появилось любопытное лицо Виорики в окошке, и Замфир, выпрямился, рисуясь и поигрывая топориком.
За завтраком Амалия улыбалась ему радушнее обычного, и всё подкладывала в тарелку, а, как только отворачивалась, Замфир ловил сияющий взгляд Виорики и был счастлив. В особенности тем, что, пока Маковея не было на кухне, он примерил на себя новую роль — главного мужчины, и эта роль ему понравилась.
Василе подумал: неужели только теперь, двадцати пяти лет от роду, он становится взрослым? Ведь вся жизнь его до этого момента была сплошным следованием чужим указаниям. По указанию отца он пошёл в коммерческую академию, по его настоянию перевёлся на офицерские курсы, его стараниями оказался на платформе Казаклия. Даже за галацкой кузиной пытался ухлёстывать, чтобы не расстраивать маман. А было ли в его жизни что-то своё: то, что он сам захотел и сделал? Теперь было.
После полудня на станцию Казаклия прибыл санитарный поезд. Цепочка легкораненных с жестяными вёдрами выстроилась к водокачке. На этот раз не было радостных криков и зажигательных танцев. Бойцы в серых шинелях поверх исподнего смолили самокрутки и тихо переговаривались между собой на знакомом наречии, похожем на поповский речитатив. Замфир завертел головой, выискивая среди бурых тужурок чёрный китель.
Раненные сидели на подножках вагонов, сбивались в ватаги у насыпи, качали рычаги насоса, наполняя резервуар паровоза. На щеголеватого румынского офицера они смотрели недружелюбно, по сторонам — настороженно. Чуждые, грубые, слишком широкие лица, бугрящиеся скулы, обезьяньи рты в русой щетине. Ёжась под неприязненными взглядами, Замфир пробирался вдоль состава, протискивался с планшетом наперевес сквозь плотные группы, где нельзя было обойти.
"Господин офицер!" — окрикнули его с подножки одного из вагонов. Смуглый мужчина в белом халате под горло свесился из тамбура и махал рукой. Его лицо, густо заросшее чёрной бородой, показалось Василе знакомым.
"Господин офицер, подождите!"
Мужчина спрыгнул в траву и, прихрамывая, устремился к Замфиру.
— Рад вас видеть в добром здравии, господин потпоручник!
— Сублейтенант Замфир, к вашим услугам, — козырнул Василе.
— Простите, господин сублейтенант. Кажется, у нас осталось одно незавершённое дело.
— Какое же?
Мужчина пытливо заглянул в глаза Замфиру.
— Вы меня не помните? Я рисовал вас в купе у русского поручика, Сабурова. Вспоминаете?
Конечно, он вспомнил. Рисунок лежал в тумбочке, и Замфир не раз доставал его и изумлялся выразительности и лаконичности.
— Конечно помню. Примите моё искреннее восхищение вашим мастерством.
— Благодарю вас, но я хотел бы закончить работу. Вы позволите мне написать ваш портрет? У вас очень интересное лицо.
— Чем же? — удивился Замфир. Он безуспешно пытался вспомнить имя художника. В нарушение правил приличия тот не представился, а как его именовал Сабуров вылетело из головы. Кажется, что-то похожее на волка. Мужчина в халате уловил напряжение на лице сублейтенанта и спохватился.
— Ой, простите, поручник так и не представил нас друг другу. Любомир Иванович.
Он панибратски обнял Замфира за плечи и повёл вдоль поезда.
— Я как только вас увидел, подумал, что вы похожи на атланта, который держит балкон рушащегося дома.
— Может, небесный свод?
— Для небесного свода нужен натурщик погрузнее, — рассмеялся художник. — В вас ещё слишком много юношеского, невинного. Ничего, что я так говорю?
Замфиру было неуютно. Он не любил, когда кто-то приближался к нему слишком близко, а уж тем более вёл куда-то, обняв за плечи, но, вместо того, чтобы высвободиться и отойти на удобную дистанцию, Василе густо покраснел.
— Ну не смущайтесь, чистота и наивность во взгляде — это бесценное сокровище. Жаль, что мы владеем им очень недолго. А на войне его и вовсе не найти. И вот взять вас: такой хрупкий, держите неподъёмный груз, который может вас раздавить, а опора под ногами не надёжнее ваших плеч… — Художник застыл, задумчиво глядя вперёд, вдруг дёрнулся всем телом, как бывает, когда падаешь в полусне. Руки его отпустили плечи Замфира, и тот с облегчением отшатнулся. — Простите, господин лейтенант, и поверьте, в этом нет ничего оскорбительного, просто я таким вас увидел, когда проходил по вагону и заглянул в купе Сабурова.