Демон против всех

Похоже, моя откровенность и то, что не набивал себе цену охотничьими байками о сбитых «Сейбрах», пришлись ко двору. Пепеляев обещал даже, если не найдётся у него места, подбросить меня к соседям в 176-й гвардейский иап.

Лучше – не надо. К гвардии всегда больше внимания. В том числе Особого отдела. Конечно, меня не опознают и не спалят, как замполит у Покрышкина в 1943 году, Володя совсем не похож ни на Ваню Бутакова, ни на Билла Ханта, но… Короче, не надо.

День и вечер прошёл в заведении новых знакомств. Можно сказать, ранение и госпиталь помогли. Русских-советских, знавших прежнего Мошкина, не осталось, а то даже Пётр заметил разницу. Теперь вряд ли обнаружат подмену.

Здесь проще. В прошлом вселении заставил бросить пить красного военлёта, чтоб получить допуск в небо, в авиабригаде тут же решили: от горящих труб у комсорга съехала крыша. В реактивной авиации всё же не так, строже, да и парни сами понимают: пьющий лётчик – не жилец, особенно на войне.

Даже прибытие особо не отмечали вечером. Кто-то припас пузырь или два, получилось по капле на нос, мне не налили.

На следующий день я отправился на аэродром около шести утра вместе со всеми. Рапорт о зачислении в 196 иап с визой Пепеляева ушёл бродить по бумажным коридорам, у меня нет ни самолёта, ни места в эскадрильи… Правда, на стоянке обнаружился мой МиГ-15 с залатанными дырками от пуль «Шутинга», он дремал с затянутым брезентом воздухозаборником, возле него не суетилась обслуга, приготавливая к взлёту. Экспонат, а не самолёт.

Я вернулся к домикам на краю аэродрома, где ждали лётчики второй очереди готовности. В дежурной эскадрилье они сидели уже в машинах с открытым фонарём, припекаясь на весеннем солнышке. Погода – миллион на миллион. Зуб даю, американцы прилетят. Если не Б-29 с истребительным прикрытием, то «Шутинги», «Тандерджеты» или что-нибудь морское обязательно.

Закурил, прислонившись к деревянной стенке домика. Увидел Пепеляева, раздававшего поручения и заодно ордена святого Ебукентия нерадивым, он, похоже на эти ордена не скупится. Зато порядка и правда больше, а это только первые сутки пребывания полка на авиабазе.

Но в одном он бессилен. Посадил эскадрилью в готовность, а парни здесь ещё не облётаны, не знают ориентиры, не привыкли к дороге в Корею через Ялудзян и дальше на юго-восток. В полёте каждая мелочь важна, любая неуверенность, в том числе в навигации, мешает здорово.

Эх, была бы такая карта, чтоб ползла по ней стрелочка, обозначающая положение и курс самолёта… Размечтался. Ничего подобного не будет никогда.

Вдруг вой сирены. И зелёные ракеты над аэродромом. Пепеляев, бросив разнос зампотеху, срывается и бежит в хибару, где рация, едва фуражку на бегу не теряет.

Сирена означает: вражеские самолёты близко, и американцев не остановило, что здесь – территория КНР. МиГи идут попарно на взлёт, я кусаю локти, что в одиночку не запущу свою птичку, даже если она заряжена и заправлена, и заодно ломаю голову: как операторы радаров проспали? Вон РЛС красуется на сопке, что они там, сопли жуют? Или помехами забиты частоты.

А может – ложная тревога? С юго-востока, над рекой, к нам приближались МиГи. Первая мысль была – кто-то шибко умный направил ещё один полк на заполненный аэродром. Шли они низко, на скорости, не выстраиваясь в цепочку для разворота в створ ВПП… И только тут до меня дошло: это – «Сейбры»! Проскочили низко, спрятавшись от радара, а без большого опыта от МиГов их не отличить – то же стреловидное оперение. Сейчас как врежут!

Имей они запас высоты, стали бы в цепочку над полосой и сшибали наших на взлёте как уток из дробовика. Но их командир поставил машину на свечку, драться у самой земли не желая. МиГи сразу после взлёта тоже ломанулись вверх, где завязалась карусель. Точно как Лондон, сентябрь сорокового… Только самолёты реактивные, а я прикован к земле и клювом щёлкаю.

По-умному, вытянув на себя дежурные МиГи, американцам стоило подтянуть «Тандерджеты» и ввалить по нашим стоянкам, по рядам машин, по складам ГСМ. Пилоты второй готовности кинулись по машинам, все свободные запрокинули головы и смотрели в небо, а я как единственный трус на аэродроме всматривался до рези в глазах – не мелькнут ли среди стреловидных истребителей прямые крылья штурмовиков…

Бой растянулся ввысь и вширь. Поднялись и соседи. В воздухе крутилось и опустошало магазины около сотни машин. На лётное поле падали стреляные гильзы и куски рваного металла. Рёв моторов, стрёкот пулемётов, короткое рыканье пушек, небо надо мной гремело битвой, в которой я не участвовал!

Чуть не на голову высыпались крупнокалиберные пулемётные патроны. Наверно, кто-то засадил американцу, разломав боеукладку пулемёта. Так их!

Из «собачьей свалки» вывалился самолёт и в штопоре понёсся вниз, наследив за собой чёрной дымной полосой. За пригорком взметнулось пламя, секунд через пять-семь донёсся грохот взрыва. Американец или наш – не знаю. Видел лишь, что никто не спустился на парашюте.

Вечером был разбор полётов. Пепеляев говорил кратко, резко, взволнованно. И практически без мата, это настолько контрастировало с привычным мне лётчицким говором, что только усилило впечатление.

– В 176-м иап одна потеря, самолёт упал за сопками, пилот погиб. У нас потерь нет. Но и ни одного «Сейбра» не сбили! Какого чёрта мы вообще сюда летели? – он смотрел на первую эскадрилью, дежурившую в готовности номер один, лётчики, поднимавшиеся на перехват американцев, сидели, понурив головы. – Да, летели, потому что был приказ! Приказ – ввалить империалистическим агрессорам, прикрывающимся флагом ООН. Но не поздно отказаться. Ко́шель из гвардейского полка уже подал рапорт о переводе в СССР, не может пережить, что в первом же вылете погиб его подчинённый. Кто из вас принесёт мне рапорт?

Он не произнёс вслух, что тот гвардеец просто обосрался от страха – за свою жизнь или из-за боязни за смерть подчинённых, а это точно не последняя смерть. Нельзя перед младшими офицерами лажать старшего. Но все поняли по интонации. И никто не вякнул «разрешите убыть в Советский Союз, товарищ полковник», хоть все увидели, что вернуться домой в деревянном бушлате можно запросто, если продолжить службу в Андуне.

– Старший лейтенант Мошкин!

– Я!

– У них есть вакансия. Кроме комполка ещё кто-то просится к мамке.

– Разрешите, товарищ полковник, остаться у вас.

– Поясните, Мошкин.

На меня уставилось с полсотни глаз. Вот не люблю быть столь приметным, как на ладони у судьбы. А что делать?

– Потому что в 196-м полку никто не соссал. Ведомые не бросили ведущих, и нет потерь. А что не сбили – так никто бы не сбил. У них преимущество первого удара. Когда сойдёмся на равных… Я хочу с вами лететь, товарищ полковник. А не с теми, кто поджимает хвост ещё на земле.

– Ваш самолёт подбит из Ф-80 «Шутинг Стар», – не унимался Пепеляев. – Хотите померяться силами с «Сейбрами»?

– Даже если сбил бы, товарищ полковник. Другое важно, я не пустил никого к ведущему. Разрешите высказать мнение, в этой войне победят ведомые, а не ведущие. Нас сбивают чаще, потому что с хвоста никто не прикрывает. Мы сбиваем реже, на атаку выходит ведущий. Я могу сбить очень редко – или севшего на хвост командиру, или как в последнем полёте, когда командир выстрелил и отвернул, а я добил того «Шутера». От «Сейбра» тоже прикрою, – чувствуя, что пора заканчивать, добавил: – Пара дырок в борту и царапина на бедре – это мелочь, а не подбитие, товарищи. Зря меня увезли в госпиталь, я бы уже на следующий день летал.

– Вот! Слова настоящего комсомольца! – влез замполит, стремясь как всегда перевести разговор на нравоучительные рельсы.

Пепеляев подавил гримасу, явно перекормленный главпуровской пропагандой ещё на той войне, и вернул офицерское совещание в деловое русло, а меня зазвал к себе по окончании.

– Мошкин! – он занял стол моего бывшего комполка под портретами Сталина и Мао Цзедуна. – Завтра посмотрю, на что ты способен кроме как языком молоть. Не комсорг в прошлом?