Страница 14 из 15
Ехали мы не таясь, было недалеко, на глаз – километров восемь-десять. Каждый день теплело, напоминая о моём самом кровавом лете 1943 года в Северной Африке, когда добивали Роммеля. Не адская жара, но что-то около того.
В глубине Манчжурии преобладают степи. Здесь, ближе к реке, гораздо чаще попадались возделанные поля, отчего пейзаж казался более обжитым на вид и даже уютным, если бы не чёрные ящики. Они торчали из земли, напоминая о диковатом китайском обычае – складывать в них одиноких умерших, кого некому похоронить по правилам. Лучше уж в реку, вынесет в Западно-Корейский залив, там рыба оприходует трупы.
«Тандерджет» лежал на песке у самого берега Ялу, относительно целый, насколько можно таким оставаться, ударившись о Китай со скоростью километров двести в час. По крайней мере, плоскости и оперение на месте, не загорелся, и то спасибо. Останки лётчика, пытавшегося почему-то совершить вынужденную на брюхо вместо того, чтобы покинуть самолёт, уже увезли.
У крыла стоял часовой, отгонявший китайских пацанят от обломков. Нас пропустил, отдав честь. Лётчики 196-го иап по одному залезали в кабину, пытаясь понять, что видит американец и как себя чувствует, я же глазел по сторонам.
«Знаешь, что это за место, Володя? Здесь был Тюренченский бой!»
Разумеется, истинный хомо советикус Мошкин о нём не слышал. Их учили «настоящей» истории на славных битвах коммунистов в Гражданскую и во Вторую мировую, сиречь Великую Отечественную.
«В 1904 году, точную дату не помню, здесь произошло самое первое сражение Русско-японской войны. На этом берегу войск Русской императорской армии оказалось раз в пять меньше, чем японцев. Понимаешь? Им пришлось организовать оборону вдоль всего берега реки, а японцы выбирали, где им собраться всей кучей и ударить».
«Что на Ялу делали наши? Это же Манчжурия, Китай».
«Примерно то же самое, что и ты до моего появления. Защищал интересы своего правительства очень далеко от дома. Ляодунский полуостров российское правительство взяло у Китая в аренду. То есть здесь была ваша русская земля, пусть временно. А японцы напали, причём – первыми. Как вы на них в сорок пятом. Или вам тоже промыли мозги, что Советский Союз ввёл войска в Манчжурию и разбил Квантунскую армию, подвергнувшись нападению?»
«То была справедливая, освободительная война!»
«А в 1904-м году?»
«Империалистическая».
«Вот так. Защищая свою землю, пусть – временно свою, русские солдаты гибли в несправедливой империалистической войне. А напав на Японию в 1945 году или сейчас, поддерживая Северную Корею против Южной, хоть южане ничего плохого лично вам не сделали, вы ведёте, так сказать, справедливую войну. У тебя до моего вселения хоть капля мозгов была? Или её заменила сплошная пропаганда?»
«Ты рассуждаешь как враг!»
«Нет. В сорок пятом я воевал за американцев, потому что та война была справедливая, именно японцы напали на американский флот в Пёрл-Харборе. К твоему сведению, одного джапа сбил, он оказался каким-то особо прославленным воздушным самураем. То есть фактически за вас тоже, союзничков. Сейчас опять воюю за вас, заметь – результативно. Не потому, что меня в бой послал гений товарища Сталина, помноженного на талант товарища Мао. А потому что вы – меньшее зло. Я воюю и убиваю, чётко понимая кого и зачем. Ты – потому что тебя оболванили. Чувствуешь разницу?»
«Пшёл ты…»
«Пойти можешь только ты. В преисподнюю. Или пойти убивать по приказу, не понимая, где благо, где грех».
Он заткнулся, а я продолжил голосом экскурсовода:
«Где-то здесь, когда упало полковое знамя, священник отец Стефан Щербаковский поднял над головой крест и пошёл на японцев. Солдаты двинулись за ним и потеснили врага, пока священнослужитель не упал, получив сразу несколько пуль. Удержать рубеж ваши не смогли, но задержали японцев. Отступили только по приказу. Вспомни пограничные бои Красной армии в сорок первом и сравни. Вот…»
«Что – вот?»
«На этих примерах нужно воспитывать вас, желторотых. А не на трескучих штампах о беспримерном подвиге и беззаветном мужестве. Отца Стефана я в преисподней не встречал. Но знаю, такой поступок много грехов смоет. Не пришлось ему страдать».
Здесь бы какой памятник поставить. Если чья-то добрая душа положит к нему цветочки, то усопшим грешникам, павшим за Россию на Ялу, на миг станет легче в преисподней. Это дорогого стоит. Я сорвал придорожный невзрачный цветок и опустил его на булыжник, цветок тотчас унёсся на ветру. Не важно, что сдуло, тут главное – жест.
Толстокожие товарищи комсомольцы унд коммунисты не чувствуют особую ауру места, где бились насмерть и погибали тысячами. Где был такой взлёт духа, что песок и камни светятся до сих пор. Правда – в невидимом для советских диапазоне.
По возвращении в часть нас ждала новость: в числе выпрыгнувших с парашютом и отловленных корейцами нашёлся-таки пилот «Сейбра». Мне как «специалисту» по общению с американцами после беседы с расистом из Б-29 на роду было написано: участвуешь.
После обеда поехали в Андун, в здание местной полиции (или народной милиции – один чёрт). Со мной был начальник полковой разведки и, конечно, замполит полка, дабы вражеский воздушный диверсант не оказал на нас разлагающего воздействия. В комнату для допросов, пропитанную довольно неприятным запахом, ввели молодого парня, не старше двадцати пяти, чернявого и стриженого, с характерным семитским носом и разрезом глаз. Неизбежный фонарь от корейского гостеприимства синел под правым глазом, но в целом пленный выглядел неплохо по сравнению с экипажем «Суперфортреса». Только руки ему не развязали. Минутой позже явился советский переводчик с английского, с ним особист из авиадивизии.
Началось всё с общих фраз – как зовут, какая авиачасть, а я не мог оторвать взгляд от круглой дырки на его термобелье, надеваемом под высотный костюм. Есть, конечно, шанс, что это не его прикид, но… Тревожное предчувствие не покидало.
Я поделился наблюдением с начальником разведки. Тот посмеялся: если бы янки схлопотал в брюхо снаряд от пушки МиГ-15, перед нами не сидел бы живёхоньким.
– Где его высотный костюм?
– Сразу в Москву уехал. Толку, правда, ноль. Главное оборудование разбито в самолёте.
Да. В «Сейбре» стоит компрессор, накачивающий воздух в комбинезон. Без него костюмчик бесполезен, а в СССР ничего подобного не придумали.
За время моего короткого диалога с разведкой общение переводчика с американцем зашло в тупик. Сообщив анкетные данные, тот вежливо улыбнулся и отказался что-либо говорить далее.
– Можете подвергнуть меня истязаниям. Можете убить, отправив в преисподнюю. К пыткам мне не привыкать.
Дырка в пузе, от которой кто угодно другой дал бы дуба, – раз. Привычность к пыткам – два. Готовность падать в преисподнюю – три. Всё складывается.
– Понимаешь идиш?
– Зихер! – с любопытством ответил тот, что означает «конечно».
– Назови отряд зэ-га, срок, режим, дату смерти в прошлом теле.
Идиш я знал поверхностно, вынужденно вставляя загробную латынь.
– Ты рехнулся? Четвёртая канцелярия седьмого уровня! Коль уж раскусил меня, знай, я – ангел, а не пошлый демон.
– Что он говорит? – встревожились переводчик и разведчик, я им был благодарен за паузу в диалоге с еврейским ангелом.
– Он – еврей, ну а я рос рядом с еврейской семьёй, знаю идиш, он похож на немецкий. Сказал гаду, что я тоже еврей. Постараюсь разболтать его.
Наверно, только Мошкин узнал, какая буря взорвала мои внутренности. Вселение демона в тело живого грешника – нечто охрененно редкое. Про вселение ангела я не слышал ни разу вообще за девятнадцать веков. По сравнению с этим фактом явление Христа народу – просто ежедневная обыденность.
– Какого чёрта ты делаешь в теле американца?
– Выполняю задание.
– Это я выполняю задание! От какой-то там канцелярии шестого уровня, помешать американским засранцам начать Третью мировую ядерную, переполнив Великое Ничто миллионами душ, до которых просто никому нет дела…