Будущее

– «Дерьмо собачье!.. Осёл хвостом мажет лучше!..» – они возвращались со съемок, она распевала. Кружилась вокруг осой, цепляясь, хватаясь.

– Ну, перестань, – нельзя без улыбки…

Вытянувшись, остановив, щекоча носом шею:

– Я собака.

– Ладно… сейчас пойдет кто-нибудь… Ладно. Хорошо.

– Смотри… – погрозила.

Почему нельзя просто идти вот так, под руку, сквозь морось? Долго. Дольше обычного… Что нужно самому? Тому, кто называет себя живым. Самому по себе, что ему нужно? Может ли в принципе его что-то устроить? Можно ли до того добраться?.. Не связанное с ощущением себя частью большего – что оно? Неужели чувство себя – только чувство себя фрагментом общего замысла? А чисто внутренне… То, что ты сам по себе… Добраться… До того, где кончается достижение… Переход… Внутреннее насытилось, но ты не знаешь, что́ это, что́ насытилось: торможение от насыщения там же, где и возбуждение – между внешним и внутренним. А внутреннее, то, мир идей – оно не твое. Но тебе ничего не надо, кроме него. То не твое, это не твое, а то – между тем и этим: если ты – только это – ?..

Не так все страшно.

А уж быстро-то как – оглянуться не успеешь.

Интересно, что им придет в голову завтра по команде «Мотор!»?

***

Поначалу это их захватило: это его виде́нье, эти первые сцены. Затем уже он, режиссер, шел за ними. И что, им вначале та́к же хотелось за ним, как теперь ему следом? Он и они друг для друга – одно и то же? Но их двое. А он чувствует как одно… Твердынский почти поймал суть ощущения, разгадку. Но… не удержал. Они и он. Они между собой… Не сумел. Когда тот сидел к нему спиной, грубости не было. То есть не в выражении спины, конечно, а – не предполагалось в лице. Она же вообще со спины – … Ну, и так далее…

Режиссер поймал себя на том, что не может вспомнить, кто предложил сцену в ванной, с веревкой. Чья идея?.. Не могла же сама идея так трансформироваться. В мире идей не до людей. Они дебютировали так, словно знали… Куда же это его втянули? Ясно было только, откуда вытянули. И он охотно следовал, стоя на месте. Когда всасываешь спелый персик не то абрикос меж половинок, чем занимаешься?.. Ну вот, еще один привет. Их работа… Далеко же он зашел от своего моря. Вот так и несет волна, не за что зацепиться. А… в женщине есть за что? В женщине есть за что зацепиться? Читатель… ница… Есть?

Когда мы ищем, мы где? Покамест до дела не дошло, как бы известно, где. А когда уже не известно, то где? Видеть мир глазами героя. Если, скажем, читать – видеть глазами героя, то героя чьего? – сперва не читателя. И тем не менее, одними и теми же глазами. Интим. Если в чем твоего столько, сколько еще чьего-то – это интим. Снятие безусловности своего. То, что делает это с нами лучше всего остального, мы называем любовью. Приобщение к условности. Вот почему важно вовремя закрыть книгу.

В женщине есть за что зацепиться? И почему она женщина? Что за игры? Пара. Абсурд. Двое. Пол конечен. Чего не скажешь о снятии безусловности. Режиссер ощутил, как предает профессию. Всеми этими облачениями в тогу писателя, потугами облачений. Как им легко: сиди, пиши…

Погодите… Значит, ангел – все, что приобщает?..

«У моря постоянно наг», – думал Твердынский. Одежда здесь ни при чем. Наверное, просто свободней. Нищета растворяет наносы табу в голове, смывает образовавшуюся штриховку, исчерченность с внутреннего пейзажа наподобие исчерченности песков в пустыне. Хочется дорожить этой прозрачностью взгляда, сыростью и прохладой, первозданностью, идущей от воды, ее бесконечности. Волнение в первом его значении. Волнуясь, простираешься и, значит, неуловим. Значит, любовь – отсюда? Условность сильней очевидного – здесь?.. Ищешь земного подобия этому. Ощутившая дно под собою волна – вот что такое все эти провалы на ровном месте. Ты изнутри себя большого. Один человек в другом?.. Другой волны, очевидно, нет. Но… почему именно в этом?.. Вопрос не из жизни волн.

II

«Он, видите ли, был у нее идеальным. И она, видите ли, об этом не догадывалась – тоже идеально. Не то чтобы “теперь таких не делают”, но рядом с таким испытываешь самую натуральную безответственность – за себя, за будущее, за время. Точно, за время.

Этот намек на природу идеала. Всякий раз… Непостижимая очевидность. Считается: так-то и так-то, и вот так… И вот видишь и понимаешь, что такое это все, что считается. И я, знаете ли, тоже ей не говорил. Не сказал. Зачем?

Я знал (как мы знаем красавца-пса, а тот, самое большее, как бы недоумевает, чего это мы), кто-то, кто видел нас (если видел), знал, она – нет. Это был секрет, мой и окружающей одушевленности. Вдвоем мы знали то, другое, а это – только я.

И потому мне казалось, я люблю ее сильней. Чем она меня. А вам, вам разве бы не казалось?.. Мне даже все равно было, что такое эта любовь.

Иногда чудилась провокация. В воздухе. Вроде как я должен сказать… Но… если я скажу… всего лишь об этом… всего только… Вдруг она разочаруется?.. Не сразу, но что-то произойдет, западет, останется, и я… останусь без нее. А вам бы не казалось? Если б вы знали о ней то, о чем она не догадывается… Разок-другой вам показалось бы: и она знает такое же о вас и думает, что любит вас больше, чем вы ее, – тогда б это была неразрывная связь. Понимаете? Когда каждый так думает, полагает, что знает другого лучше, чем тот себя (“ты цены себе не знаешь…”). Я думаю, тут настоящая связь. Ковалентная: оба дорожат тайной, принадлежащей другому, но доступной лишь тому, кто дорожит.

Я дорожил, понимая, что, видимо, только мне и есть, чем дорожить. Из нас двоих только мне. Не потому, что я безлик или пресен (дошел же я до того, о чем пишу). Просто, видимо, я был добытчик, она добыча. Та, что в зеркале. Прыгай.»

Дочитав эту вынесенную на изнанку суперобложки пространную цитату, Валя Сырцов перевернул книгу туда («Новые откровения автора тайно знаменитого “Супружеского максимализма”» под портретом седобородого победителя), обратно («Заднее некуда»)…

«“Как” написано – правдивее, чем “что”, поскольку, примерно зная, как устроен мир, мы понятия не имеем, что он такое», – вынырнуло в Валином сознании из его собственного утреннего, полусонного еще монолога – иногда вот так выныривает посреди дня… Тут же вспомнилось, как возле соседнего дома двух-трехлетний человечек сходил поутру со ступенек, вися на руке у мамы и тихо улыбаясь тому, что наконец это ему по силам… Потом – стометровка наперерез автобусу… к остановке!.. Просто так. Скорей, по привычке. На работу сегодня не надо. Потом… В автобусе… Какой-нибудь час тому назад… Необычное лицо, из тех, что запоминаются сразу, что составляют саму основу лиц определенного типа (в данном случае – основу лица Мэрайи Кэри), самым серьезным образом было обращено к нему, стоящему вполоборота к ней, сидящей по левую руку. Прямосветловолосое обрамление контрастировало с глубиной насыщенного цветом (карим до подозрения виннокрасной его основы) взгляда. Не совладав с собой, Валя, подчинясь оказанному ему вниманию-приглашению, поддержал этот взгляд, и, о боже! – это, начавшись, так продолжалось: не знакомые мужчина и женщина (как сейчас он прокручивал, задним числом видя все со стороны), не обращая внимания на безусловный смысл самого по себе визуального соединения «его» и «ее», словно подразумевая что-то еще помимо этого смысла, удерживали глаза друг друга. Конечно, он первый не выдержал, но, может быть, только для того чтобы, возвратившись, убедиться: она готова все это продолжать, только на этот раз не бесконечно, уведя-таки взор, наведя Сырцова на мысль о наших вторых глазах, удерживающих первые от превышения своих полномочий. Бред… Он привлекает внимание… Способен привлечь. Что, что она чувствует, что у нее на уме? Чем он задел? Важно невероятно!.. Но еще важней – ход ее мыслей, суть ее внимания! Всё, всё ее! Что в ее голове, в этой Вселенной? (Нет, это всего лишь попытка понять, овладеть откровением момента, чтобы…) Он потом, после повторит все в уме. Он запомнил: остановленная, неуловимая мимика и этот взгляд… Если сейчас опять – кончится тем же. Нет. Нельзя. Стоя уже у двери, он чувствовал ее прямо у себя за спиной. Выходя из автобуса на воздух, сворачивая в сторону, оценил внутреннюю неуверенность внешне твердой походки… Оглянулась…