Будущее

Будущее – это хорошо забытое будущее.

Кошка сама лижет под хвостом. У человека далеко идущие планы. Кошка смотрит в никуда. Подсмотри у особ с кошачьей повадкой тот же взгляд, разок-другой – и спасения нет: проникнуть туда (куда?) становится обязательным. Проникаете так и эдак, но все как в дурном сне, на ватных ногах, в бесконечности, поразившей мгновения. В то время как вами пользуются сполна. Впрочем, как и ею. Маленькие посланцы вечности, колдующей над цепочками ДНК.

Она, закинув лапу, уставилась. Хорошо за нею подглядывать, будто она за ним.

– Ну, что?..

– Что?

– Скажи сам, что. Ты ведь уже чувствуешь. Ну…

– Различия…

– Безразличны?..

– Почти…

– Одно целое?..

– Еще половиной… Но я понимаю: действительно целое, как внутри целого.

– Ну так что мысли: слова?

– Н-нет…

– И что вслед за тем? Только сразу!

– Что видовая цель человечества – не стихи, а то, что за ними, слова временны.

– Но они же – сигналы. Гармония сигналов, любых – все равно стихи?

– Последние сигналы (в том смысле, что дальше – не жизнь) – те, что удерживают твою цепочку. Они – стихи?

Она, сплетя его ноги, вообще переплетясь, принялась подниматься боком, как из воды на отмели:

– Те, что удерживают?.. Ну… Кто «они»?..

– Как «кто»?..

– Как кто?..

– Я не…

На полуслове речь заместилась, и заместительница сразу стала везде, никакая он был не половина, ему просто давалось ощутить, частью снаружи, частью… Он был только чувством другого, а то, что давалось держать, – издевательством над настигавшим безумием. Очень похоже на жизнь.

– Я… не могу с тобой так… как ты. Я весь зажат, у меня… трясутся поджилки, когда…

– Спи, мой мальчик.

Что значит «спи»? Разве это не она – спит?

Если жизнь человеческую свести к основному, главному состоянию, состоянием этим, скорее всего, окажется ожидание того, чего не будет. В первой трети акцент на «ожидании». Во второй – на «не будет». Но и там и там – и то и другое, и «ожидание» и «не будет». То есть мы изначально запрограммированы на другое. Что-то там, внутри нас, глубоко, убеждается: (первый вариант) все должно быть не так, (второй вариант) все не так, как нам кажется. Пишут приверженцы и первого и второго варианта. Первые, естественно, зря. Вторые не зря в том смысле, что человек не может жить только в лубяной избушке, нужна ему и ледяная… в том смысле, что человечество не может жить только в каменном или деревянном доме, оно живет еще и в книжном…

Будущего великого писателя обнимали, голубили, можно сказать, эти, в легком запахе потерявшей крылья, потоки, в каких можно уже узнавать ее руки, все больше руки, все меньше потоки.

– Ты меня забрала? К себе? На выходные?

Прижавшись щекой к его плечу, обнимая, не сводя глаз, она, улыбаясь, молчала. Несомненно, душа из чистейшего эфира, но помешивать палкой не мешает. Что за… откуда это?.. Все пространство, все его содержимое, весь объем, оживая, двинулся еле по кругу, мимоходом разоблачая собственную до сих пор неподвижность. От сих пор – туманясь, пари́ло: в разрывах стояла земля в форме видений, перебиваемых мыслями, покрываемых перелесками комментариев, и ощущение той самой «палки», помешивающей, не походило на вестибулярный синдром – он успевал за вращением без последствий: в почтенном кругу за столом он (?), впервые и почти никто в этом обществе: «Мы не можем обедать. Я потерял тапочек». Вот каково, оказывается, его чувство тапочка… его чувство юмора, вот и его основа: оглупление ситуации, подталкивание к пропасти. Его не устраивает общая почва под ногами…

Обычный юмор – это неплохо, это хорошо, хоть и, оказывается, – весьма условно, летуче. Подвести к пропасти – все же иное дело. К абсурду. Почувствовать сбитость с толку свидетелей, их недовольство непониманием с параллельным заполнением пустоты этого непонимания превосходством над тобой… Никто не идет следом… Обычный юмор – неплохо. Лучший обычный – из фраз, начиная которые имеешь в виду одно, по их развитии понимаешь, что – другое, по завершении – третье. На ходу удивляясь себе, ловя вдогонку все эти самостоятельно возникающие повороты двусмысленностей, схожие с разворотами крупных кошек, приближающихся к петляющей добыче. Управляет – кто? Больше – добыча, главное – стартовать… И все же оглупление ситуации – круче, не снаружи, не на поверхности.

Все это в виде то ли леса, то ли озера, мелькавшего в разрывах (отблеск на темном мог бы прояснить, лес или озеро), отходило, освобождая простор внизу другому. Да и не чувствовалось уже, что – внизу. Области верха и низа перемешивались.

– Почему ты меня забрала?

Во внешности мы угадываем запах. На расстоянии.

– По одной простой причине.

– По одной?

Низ был теперь больше слева. Изо всех сил тяготения оставалась одна.

– Тебе же, наверное, нельзя. Если ты мне это дашь, освободишь это во мне, тебя накажут, – Валя лип к ней глазами.

– Почему ты так думаешь?

– Кто-то пускает в воду головастиков, кто-то головастик. Вода для них – разное.

– Разве ты не бредишь той, другой водой?

– Ты все же хочешь попробовать… Мне так и кажется, что с твоих уст готово слететь сейчас, что тебе разрешили…

– А с твоих?

– Если они слетят, они смогут без нас?

– И если пробовать, кто будет пробовать: они или мы?

– Мы с тобой безответственны?

– Абсолютно.

Домашняя коллекция ангелов

Приблизив глаза, на темном поле крыла можно было рассмотреть голубую в разводах сферу, ухитрявшуюся сохранять объем на плоскости. Сразу же начинало казаться: поверхность ее подвижна, едва угадываемое изменение теней… И тут же разглядывающий сомневался… Переводя взгляд с одного крыла на другое, наблюдатель как бы терял его из виду (взгляд? крыло?), как бы выходил за скобки, и то, что видел он выше скобок, выражалось фразой «наблюдатель как бы терял его из виду», а ниже шло «как бы выходил за скобки», еще ниже – «а ниже шло “как бы выходил за скобки”», и далее, вслед за паузой, как за пустотой, подготавливающей фразу-видение, возникала видение-фраза. Непонятно, с усилием или без, взгляд возвращался, наплывая на темное поле с изводившей своей изменчивой неподвижностью сферой, и тут же искал ориентиров вокруг, над поверхностью с освещенными как бы снизу телами, сколь-нибудь долго задерживаться над которыми, по-видимому, было или невозможно, или опасно.

– Долго ты их… собирала?

Одни брали крыльями, другие тельцами… телами, наводившими на зрителя томление где-то в глубине, прежде не подозреваемой…

– Как тебе моя коллекция?..

Он очнулся выброшенным на берег, когда она на цыпочках выпрыгивала из постели. Не приходя в себя окончательно, прошлепал за нею в ванную.

На веревке легкими мотыльками висели в рядок… Он прямо глянул на одни – те исчезли. Перевел взгляд – исчезли следующие, те возвратились: можно было осторожно, уголком, нарыть голубоватый глазок на их темном поле (тоже… павлиний глаз…).

– Исчезающие?.. – тихо рыкнул он, как прочищая горло со сна.

– Невидимки.

– В ГУМе? – долго не решаясь, все же мрачно поднял глаза, столкнувшись с полуулыбкой, образованной приоткрытым за сомкнутыми губами ртом – похоже, из него делали Гумберта.

– Надень…

– Это мужские (хороший, быстрый ответ).

– Снято! Свет! Экономить электричество…

В глубине души режиссер Твердынский чувствовал – не верил, как многие, как многие говорят, а именно чувствовал: получается мало на что похоже.

Не вполне ясно, что дальше. Главное – не терять этого настроя на происходящее в кадре. Не опускаться до уровня привычного и не уходить целиком в то, что просит, требует, сосет из него все соки, при том размывая кадр. Вид, виде́нье – вот чем все живо, вот в чем его, режиссера, сила. Вид важнее слов. Важнее идеи, любой. Вид завершен, конечен. В понимании этого ему, режиссеру, нет равных. В этом он один. Как в будущем. Перетекание видов, переход, общее направление – о-о! – если это удастся!.. А пока удается… Нельзя сказать, что сценарий плох, но даже эта, первая снятая сцена – сильнее. Уже разошлось с текстом, и подминать невозможно. Главное, что радует, – не ускользающее пока совпадение неопределенности следующего шага с неопределенностью его, режиссера, решения. Шаг как бы есть, ждет, не желая себя навязывать. Он же, режиссер, не решаясь взглянуть прямо, видит всё только как те, висящие, исчезающие… Угадываемый следующий вид не наполнен пространством. За кадром… нет, в кадре должно быть больше, много больше, гораздо больше, чем вид.