Страница 6 из 84
15. Замбези
Точно медь в самородном железе, Иглы пламени врезаны в ночь, Напухают валы на Замбези И уносятся с гиканьем прочь. Сквозь неистовство молнии белой Что-то видно над влажной скалой, Там могучее черное тело Налегло на топор боевой. Раздается гортанное пенье. Шар земной облетающих муз Непреложны повсюду веленья!.. Он поет, этот воин-зулус: «Я дремал в заповедном краале И услышал рычание льва, Сердце сжалось от сладкой печали, Закружилась моя голова. Меч метнулся мне в руку, сверкая, Распахнулась таинственно дверь, И лежал предо мной издыхая Золотой и рыкающий зверь. И запели мне духи тумана: “Твой навек да прославится гнев! Ты достойный потомок Дингана, Разрушитель, убийца и лев!” С той поры я всегда наготове, По ночам мне не хочется спать, Много, много мне надобно крови, Чтобы жажду мою утолять. За большими как тучи горами, По болотам близ устья реки Я арабам, торговцам рабами, Выпускал ассагаем кишки. И спускался я к бурам в равнины Принести на просторы лесов Восемь ран, украшений мужчины, И одиннадцать вражьих голов. Тридцать лет я по лесу блуждаю, Не боюсь ни людей, ни огня, Ни богов... но что знаю, то знаю: Есть один, кто сильнее меня. Это слон в неизведанных чащах, Он, как я, одинок и велик И вонзает во всех проходящих Пожелтевший изломанный клык. Я мечтаю о нем беспрестанно, Я всегда его вижу во сне, Потому что мне духи тумана Рассказали об этом слоне. С ним борьба для меня бесполезна, Сердце знает, что буду убит, Распахнется небесная бездна И Динган, мой отец, закричит: “Да, ты не был трусливой собакой, Львом ты был между яростных львов, Так садись между мною и Чакой На скамье из людских черепов!”»16. Готтентотская космогония
Человеку грешно гордиться. Человека ничтожна сила, Над землею когда-то птица Человека сильней царила. По утрам выходила рано К берегам крутым океана И глотала целые скалы, Острова целиком глотала. А священными вечерами, Над багряными облаками Поднимая голову, пела, Пела Богу про Божье дело. А ногами чертила знаки, Те, что знают в подземном мраке, Всё, что будет, и всё, что было, На песке ногами чертила. И была она так прекрасна, Так чертила, пела согласно, Что решила с Богом сравниться Неразумная эта птица. Бог, который весь мир расчислил Угадал ее злые мысли И обрек ее на несчастье, Разорвал ее на две части. И из верхней части, что пела, Пела Богу про Божье дело, Родились на свет готтентоты И поют, поют без заботы. А из нижней, чертившей знаки, Те, что знают в подземном мраке, Появились на свет бушмены, Украшают знаками стены. А те перья, что улетели Далеко в океан, доселе К нам плывут, как белые люди, И когда их довольно будет, Вновь срастутся былые части И опять изведают счастье, В белых перьях большая птица На своей земле воцарится.17. Экваториальный лес
Я поставил палатку на каменном склоне Абиссинских, сбегающих к западу гор И недели смотрел, как пылают закаты Над зеленою крышей далеких лесов. Прилетали оттуда какие-то птицы С изумрудными перьями в длинных хвостах, По ночам выбегали веселые зебры, Мне был слышен их храп и удары копыт. И однажды закат был особенно красен, И особенный запах летел от лесов И к палатке моей подошел европеец, Исхудалый, небритый, и есть попросил. Вплоть до ночи он ел, неумело и жадно, Клал сардинки на мяса сухого ломоть, Как пилюли проглатывал кубики магги И в абсент добавлять отказался воды. Я спросил, почему он так мертвенно бледен, Почему его руки сухие дрожат, Как листы? — «Лихорадки великого леса», — Он ответил и с ужасом глянул назад. Я спросил про большую открытую рану, Что сквозь тряпки чернела на впалой груди, Что с ним было? — «Горилла великого леса», — Он сказал и не смел оглянуться назад. Был с ним карлик, мне по пояс, голый и черный, Мне казалось, что он не умел говорить, Точно пес, он сидел за своим господином, Положив на колени бульдожье лицо. Но когда мой слуга подтолкнул его в шутку, Он оскалил ужасные зубы свои И потом целый час волновался и фыркал И раскрашенным дротиком бил по земле. Я постель предоставил усталому гостю, Лег на шкурах пантер, но не мог задремать, Жадно слушая длинную, дикую повесть, Лихорадочный бред пришлеца из лесов. Он вздыхал: «Как темно! Этот лес бесконечен, Не увидеть нам солнца уже никогда! Пьер, дневник у тебя, на груди под рубашкой? Лучше жизнь потерять нам, чем этот дневник. Почему нас оставили черные люди? Горе! Компасы наши они унесли! Что нам делать? Не видно ни зверя, ни птицы. Только шорох и посвист вверху и внизу. Пьер, ты видишь костры? Там наверное люди! Неужели же мы наконец спасены? Это карлики... сколько их, сколько собралось... Пьер, стреляй! На костре человечья нога! В рукопашную! Помни, отравлены стрелы! Бей того, кто на пне, он кричит, он их вождь! Горе мне, на куски разлетелась винтовка... Ничего не могу... повалили меня. Нет, я жив, только связан! Злодеи, злодеи. Отпустите меня я не в силах смотреть! Жарят Пьера, а мы с ним играли в Марселе, У веселого моря играли детьми. Что ты хочешь, собака? Ты встал на колени? Я плюю на тебя, омерзительный зверь! Но ты лижешь мне руки, ты рвешь мои путы? Да, я понял, ты Богом считаешь меня. Ну бежим! Не бери человечьего мяса, Всемогущие боги его не едят. Лес! О лес бесконечный! Я голоден, Акка, Излови, если можешь, большую змею». — Он стонал, он хрипел, он хватался за сердце, А наутро, почудилось мне, задремал, Но когда я его разбудить попытался, Я увидел, что мухи ползли по глазам. Я его закопал у подножия пальмы, Крест поставил над грудой огромных камней. И простые слова написал на дощечке: «Христианин зарыт здесь, молитесь о нем». Карлик, чистя свой дротик, смотрел равнодушно. Но когда я закончил печальный обряд, Он вскочил и, не крикнув, помчался по склону, Как олень, убегая в родные леса. Через год я прочел во французских газетах, Я прочел и печально поник головой: Из большой экспедиции к Верхнему Конго До сих пор ни один не вернулся назад.