Страница 10 из 65
50. 11 июля 1911 г.
Ты, лукавый ангел Оли, Стань серьезней, стань умней! Пусть Амур девичьей воли, Кроткий, скромный и неслышный, Отойдет; а Гименей Выйдет, радостный и пышный. С ним дары: цветущий хмель Да колечко золотое, Выезд, дом и всё такое, И в грядущем колыбель.51. Четыре лошади
Не четыре! О нет, не четыре! Две и две, и «мгновенье лови» — Так всегда совершается в мире, В этом мире веселой любви. Но не всем вечеровая чара И любовью рождаемый стих! Пусть скакала передняя пара, Говорила она о других; О чужом... и, словами играя, Так ненужно была весела... Тихо ехала пара вторая, Но наверно счастливей была. Было поздно; ночные дриады Танцевали средь дымных равнин, И терялись смущенные взгляды В темноте неизвестных лощин. Проезжали какие-то реки. Впереди говорились слова, Сзади клялись быть верным навеки, Поцелуй доносился едва. Только поздно, у самого дома (Словно кто-то воскликнул: «Не жди!»), Захватила передних истома, Что весь вечер цвела позади. Захотело сказаться без смеха Слово жизни святой и большой, Но сказалось как слабое эхо, Повторенное чуткой душой. И в чаду не страстей, а угара Повторить его было невмочь — Видно выпила задняя пара Все мечтанья любви в эту ночь. 20 июля 1911 г.52
Пальмы, три слона и два жирафа, Страус, носорог и леопард: Дальняя, загадочная Каффа, Я опять, опять твой гость и бард! Пусть же та, что в голубой одежде, Строгая, уходит на закат! Пусть не оборотится назад! Светлый рай, ты будешь ждать, как прежде.53
Огромный мир открыт и манит, Бьет конь копытом, я готов, Я знаю, сердце не устанет Следить за бегом облаков. Но вслед бежит воспоминанье И странно выстраданный стих, И недопетое признанье Последних радостей моих. Рвись, конь, но помни, что печали От века гнать не уставали Свободных... гонят и досель. Тогда поможет нам едва ли И звонкая моя свирель. 26 июля 1911 г.54
Когда я был влюблен (а я влюблен Всегда — в идею, женщину иль запах), Мне захотелось воплотить мой сон, Причудливей, чем Рим при грешных папах. Я нанял комнату с одним окном, Приют швеи, иссохшей над машинкой, Где, верно, жил облезлый старый гном, Питавшийся оброненной сардинкой. Я стол к стене подвинул; на комод Рядком поставил альманахи «Знанье», Открытки — так, чтоб даже готтентот В священное б пришел негодованье. Она вошла спокойно и светло, Потом остановилась изумленно. От ломовых в окне тряслось стекло, Будильник тикал злобно-однотонно. И я сказал: «Царица, вы одни Сумели воплотить всю роскошь мира, Как розовые птицы — ваши дни, Влюбленность ваша — музыка клавира. Ах! Бог Любви, заоблачный поэт, Вас наградил совсем особой меткой, И нет таких, как вы...» Она в ответ Задумчиво кивала мне эгреткой. Я продолжал (и резко за стеной Звучал мотив надтреснутой шарманки): «Мне хочется увидеть вас иной, С лицом забытой Богом гувернантки; И чтоб вы мне шептали: “Я твоя”, Или еще: “Приди в мои объятья”. О, сладкий холод грубого белья, И слезы, и поношенное платье. А уходя возьмите денег: мать У вас больна иль вам нужны наряды... ...Мне скучно всё, мне хочется играть И вами, и собою — без пощады...» Она, прищурясь, поднялась в ответ, В глазах светились злоба и страданье: «Да, это очень тонко, вы — поэт, Но я к вам на минуту... до свиданья!» Прелестницы, теперь я научен, Попробуйте прийти, и вы найдете Духи, цветы, старинный медальон, Обри Бердслея в строгом переплете.55. Современность
Я закрыл Илиаду и сел у окна, На губах трепетало последнее слово, Что-то ярко светило — фонарь иль луна, И медлительно двигалась тень часового. Я так часто бросал испытующий взор И так много встречал отвечающих взоров, Одиссеев во мгле пароходных контор, Агамемнонов между трактирных маркеров. Так в далекой Сибири, где плачет пурга, Застывают в серебряных льдах мастодонты, Их глухая тоска там колышет снега, Красной кровью — ведь их — зажжены горизонты. Я печален от книги, томлюсь от луны, Может быть, мне совсем и не надо героя, Вот идут по аллее, так странно нежны, Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.