Начало пути

Романцову было полезно очутиться именно в пустой землянке. Он имел возможность присмотреться к закопченному потолку, к сделанной из молочного бидона печке, к обрывку телефонного кабеля, висевшему над столом. Для чего повесили этот провод? Он понял это лишь вечером. Когда стемнело, дневальный поджег кабель, и пропитанная машинным маслом обмотка загорелась чадным, тусклым огнем. Бойцы часто выбегали из землянки и отхаркивались. Плевки были жирные, черные от копоти.

Кто был тогда ротным писарем? Пожалуй, Степанчук. Низко согнувшись, он сидел у стола, худой, желтый, с какими-то темными пятнами на висках. Он часто зевал и временами встряхивался, как выходящая из воды собака.

Скрипнула дверь, вошел угрюмый, плечистый человек в маскировочном халате, поставил у стены снайперскую винтовку. Шершавые, обмороженные щеки его ввалились, на плоском лице торчал огромный, сизо-красный нос.

— Это у нас самый главный, — прошептал писарь.

Романцов встал и привычно вытянулся.

— Нет, он главный не по званию, — успокоил его писарь, — а по заслугам. — И громко произнес: — Иван Иоганыч, к нам новенький пришел, из снайперской школы, вам — в товарищи; Романцов Сергей, двадцать лет, комсомолец!

Стаскивая через голову грязный халат, человек оглянулся, смерил сумрачным взглядом Романцова с головы до ног. Неожиданно улыбнулся. Улыбка была наивная, детская.

— Будем знакомы, ефрейтор Курослепов.

Когда Романцов узнал, что Курослепов вернулся из снайперской засады и утром убил двух немцев, восторженное чувство охватило его. Со свойственной юношам непосредственностью, он дал себе слово подружиться с Курослеповым.

2. ОРАНИЕНБАУМСКИЕ НОЧИ

Ефрейтору Курослепову было сорок два года. До войны он работал арматурщиком на крупном ленинградском заводе.

Ленинград он считал лучшим городом Советского Союза, а Выборгскую сторону — лучшим районом города.

Жил он в Бабуриной переулке, в двухкомнатной квартире нового, некрасиво и небрежно построенного дома и на работу всегда ходил пешком мимо Военно-медицинской академии по набережной Невы.

— Могучая река! — говорил он, останавливаясь у парапета и для чего-то щуря глаза.

По пути на завод Иван Потапыч почти непрерывно снимал кепку, здороваясь со знакомыми мастерами и рабочими, солидными, заслуживающими уважения людьми.

Привычка снимать при встрече кепку, а зимою шапку осталась у него с деревни.

Из деревни Курослепов приехал в 1924 году. В ту пору он читал по складам. Ему удалось поступить грузчиком в Торговый порт. Когда он ехал в Питер, то мечтал, что будет зарабатывать много денег. И ошибся: заработки были невелики. Он предполагал, что в дни получек будет ходить по пивным, неторопливо пить пиво и солидно беседовать со случайными соседями. Пить он, действительно, начал, но однажды учинил скандал и попал в милицию. В другой раз соседи — милые, словоохотливые люди — вытащили у него бумажник.

Он решил бросить это. И точно — бросил.

Грузчиком он работал до 1930 года, и это время его жизни, пожалуй, было самым скучным. Потом все переменилось: началась первая пятилетка. Курослепова послали на курсы арматурщиков. Затем он попал на завод, но продолжал учиться: он занимался то в кружке техминимума, то на курсах советского актива.

Через два года в жизни Ивана Потапыча произошли крупнейшие события: он вступил в партию и женился.

Он сжился с заводом и с Выборгской стороной и не мог вообразить себе иной жизни.

Иная жизнь наступила в первый же день войны. Хотя, как высококвалифицированный арматурщик он был «забронирован», — в августе 1941 года, когда немцы были у Луги, Иван Потапыч пошел в народное ополчение, оставив жену и четверых детей.

Дивизия, в которой он служил, была разбита, и с разрозненными отрядами ополченцев Курослепов добрался до Ораниенбаума.

В сентябре 1941 года немцы захватили Петергоф и Стрельну. Войска Приморской оперативной группы прижались к берегу Финского залива, поближе к фортам Кронштадта, и закрепились. Так образовался приморский «пятачок» — узкий плацдарм от Ораниенбаума до Копорья. Ленинград был в блокаде. Приморская группа очутилась в двойном кольце: от Ленинграда ее отделяли немецкие укрепления в Петергофе и Маркизова лужа, насквозь просматриваемая противником.

С сентября Иван Потапыч не получал писем от, жены. Соседи по дому тоже не отвечали. Он решил, что семья погибла от немецкой бомбы. В душе он надеялся, что жена не может разыскать его. Начался голод, и эта надежда исчезла. Курослепов стал молчаливым, раздражительным. В самые студеные дни он выходил в снайперские засады. Скоро он стал одним из самых известных снайперов Приморья.

Вот в это-то суровое время он и встретился с Романцовым. Молодость Романцова умилила его. «Мне бы такого сына», — думал Иван Потапыч (у него были четыре дочери). Они подружились и вместе ходили в засады. Стрелял Романцов замечательно. К весне Курослепову пришлось «потесниться», как он оказал бойцам: Романцов перегнал его в количестве истребленных немцев. Иван Потапыч не обиделся.

— Молодые глаза, — объяснял он. — И умный!..

Когда бойцы подругивали Романцова за гордость, Иван Потапыч заступался за него:

— Двадцать лет! Это ж надо понять: двадцать! И я был таким в молодые-то годы, — говорил он растроганно, хотя в молодости совсем не походил на Романцова.

Это не мешало ему обращаться с Сергеем сурово и часто устраивать ему «баню с паром». Все же они ни разу не поссорились. Их матрацы лежали, на нарах рядом. Они хранили табак в одном кисете: каждый фронтовик поймет, что это значит.

В мае сорок второго года Иван Потапыч получил письмо от жены: она с последним эшелоном уехала из Ленинграда на Урал. Дети были здоровы. Жена работала токарем.

— Умная, — сказал красноармейцам Курослепов, вытирая ладонью мокрые глаза. — Я за детей спокоен. Нюра к осени будет токарем пятого разряда, помяни мое слово!

Курослепов заметно повеселел, начал по вечерам рассказывать бойцам занятные «байки» и еще сильнее привязался к Романцову.

Осенью нм уже казалось, что они всю жизнь провели вместе: и работали вместе, хотя никогда еще их работа не была такой трудной и опасной; и хлебали щи из одного котелка; и спали рядом на нарах…

Гор. Васильсурск,

Горьковской области,

Сергею Ивановичу Романцову.

Дорогие мамочка, папочка и Лена! Я жив и здоров, нахожусь на прежнем месте и чувствую себя великолепно. Надеюсь, что вы также здоровы и живете хорошо.

К сожалению, я все еще не был в городе, о котором так интересно и увлекательно рассказывал в свое время лапа, о котором я много читал и который сейчас мне довелось защищать! Правда, с берега я вижу его без бинокля. Он совсем близко. Дымят трубы заводов. Это мне нравится больше всего: вы только подумайте, в пяти-шести километрах от линии фронта работают заводы! Но купол того замечательного собора, о котором папа спрашивает, сейчас не блестит. Его покрасили какой-то серогрязной краской. Уж очень был выгодный ориентир для немецких летчиков.

Говорят, что скоро в городе будет слет знатных истребителей фронта. Я, наверно, на него поеду и тогда подробно напишу о своих впечатлениях.

Посылаю вам две вырезки из газет (одна с моим портретом). Это статьи о моем выстреле в мину. Не хвастаясь, могу сказать — мой выстрел прогремел по всему фронту! Даже в московской «Правде» об этом писали, но мне не удалось достать на память номер.

Мне очень помог в этом деле мой друг Иван Потапыч, о котором я вам уже много писал. Какой это замечательный человек! Простой рабочий, почти без образования, но умница и благородная душа. При встрече, после войны, я расскажу вам о нем более детально.

Настроение у меня бодрое, хотя на юге обстановка тяжелая. Вы это знаете из газет.

Питание у нас хорошее, но я как вспомню о нашем саде, то расстраиваюсь: очень хочется яблок. Но это, разумеется, мелочь.