Прекрасное отчаяние

Мой клитор пульсирует, а киска сжимается вокруг его члена, пока он продолжает входить в меня, переживая оргазм вместе со мной, пока темный стон не вырывается из глубины его горла, и он тоже кончает.

Сердце гулко стучит в груди, и я задыхаюсь от удовольствия, заставляя ноги подрагивать на столешнице. Я впиваюсь пальцами в его напряженные предплечья. Не сводя с меня взгляда, он продолжает крепко сжимать мое горло.

После того как последние остатки наслаждения исчезают, в комнате воцаряется густая тишина.

Некоторое время никто из нас не двигается. Александр так и стоит, обхватив мое горло одной рукой, его член глубоко внутри меня, а я просто сижу на столе и наблюдаю за ним.

Я чувствую головокружение, и эйфория бурлит в моих венах. Боже, я даже не могу вспомнить, когда в последний раз испытывала нечто подобное. Чувствовала ли я что-то подобное раньше? И я не уверена, что это из-за тех безумных чувств, которые сеют хаос в моем сознании, но я клянусь, что вижу странные эмоции и в его глазах.

В этот момент он разрывает связь и резко отстраняется.

Отпустив мое горло, он делает пару шагов назад, убирая член обратно в штаны. Я остаюсь сидеть на столе, внезапно ощутив странную пустоту.

Застегнув ремень, он нагибается, чтобы взять пиджак и две стодолларовые купюры, лежавшие под ним. Я наблюдаю за тем, как он надевает пиджак и застегивает пуговицы, прежде чем он поднимает голову и снова встречается с моим взглядом.

Холодная безжалостная маска кровавого диктатора снова вернулась на его черты.

Несколько секунд никто не говорит.

Затем на его губах появляется жестокая улыбка.

— Вот. — Он бросает две стодолларовые купюры передо мной, как будто это пустяк. Потому что для него, конечно, это ничто. — Ты это заслужила.

Боль, а также холодное чувство стыда разрывают мой желудок.

Окинув меня насмешливым взглядом, он разворачивается и направляется к двери, не говоря больше ни слова.

— Пошел ты, придурок! — Кричу я ему вслед, когда он распахивает дверь и выходит.

22

АЛЕКСАНДР

Мои шаги гулко отдаются от деревянных стен, когда я расхаживаю взад-вперед по гостиной. И снова это ужасное чувство беспокойства бушует в моей груди, как ураган. Мне хочется побарабанить пальцами по чему-нибудь. Или распахнуть входную дверь и броситься бежать. Но на самом деле я не хочу делать ни того, ни другого.

Я бросаю взгляд на темноту за окном. Сегодня вечер пятницы. Я должен быть на одной из многочисленных вечеринок, которые, несомненно, идут полным ходом в разных местах кампуса. Но вместо этого я брожу по своей гостиной. В одиночестве.

Ну, не совсем один.

В очередной раз повернувшись к дивану, я бросаю быстрый взгляд на другую стену. Дэниел стоит там прямо у дверного проема. Его темные глаза непринужденно смотрят на противоположную стену, а на лице нейтральное выражение. Несмотря на то, что я уже некоторое время веду себя так странно, он никак это не прокомментировал. Он даже не хмурится, когда думает, что я не смотрю. Он не осуждает меня. И никогда не осуждал. Это одна из многих причин, почему он был моим ближайшим телохранителем на протяжении многих лет.

Пытаясь остановить постоянное бурление эмоций в голове, я заставляю себя остановиться. Проводя пальцами по волосам, я откидываю голову назад и испускаю долгий вздох.

Я не привык к такому. Всю свою жизнь я был спокойный и контролировал себя. Всегда. Но сейчас я чувствую себя не в своей тарелке.

Не в своей тарелке. И все из-за нее.

С тех пор как Оливия Кэмпбелл вошла в мою жизнь, я едва узнаю себя. Она выбивает меня из колеи так, как я и не ожидал.

Прошло уже больше недели с тех пор, как мы с ненавистью трахнули друг друга в той маленькой комнате в библиотеке. И с тех пор я оставил ее в покое. Потому что не могу перестать думать об этом.

О ней.

Мне это слишком нравилось. Мне слишком нравилось трахать ее. То, как она командовала. То, как она целовала меня, словно это была битва, которую она была полна решимости выиграть. Отчаянная война между нашими телами, которую она не хотела проиграть. Мне нравилось, как она вырывала удовольствие из моей души. И то, как в конце концов ее тело отдалось моему, когда я отправил ее за грань, и она задрожала от разрядки на столе. Ее стоны, которые она издавала, когда кончала. Как блестели ее глаза. И осознание того, что во всем этом виноват я.

Тряхнув головой, я сделал еще один вдох. Черт, это плохо. Я понял это еще тогда. Там, в комнате, после того как последние волны разрядки обрушились на наши тела. Именно по этой причине я потом бросил ей деньги. Мне нужно было сделать что-то, чтобы вывести ее из себя, потому что я не могу допустить, чтобы она думала, что это что-то значит. Что это было что-то большее, чем просто секс. Простой и понятный секс с ненавистью, чтобы снять мое разочарование из-за нее, из-за ее абсолютно бесячего, настойчивого нежелание делать то, что ей, блядь, говорят.

И это все. Просто секс. Так что я бросил ей деньги, а потом оставил ее в покое на неделю, пока остывал и пытался выкинуть ее из головы. Ну, вообще-то, последние девять дней, два часа и четырнадцать минут, если быть точным. Но кто считает?

Только когда я слышу, как мои шаги отражаются от пола из красного дерева, я понимаю, что снова начал вышагивать. Низкое рычание вырывается из моего горла, когда я заставляю себя остановиться.

— Могу ли я внести предложение, сэр?

Я моргаю при звуке всегда такого спокойного голоса Дэниела, а затем принимаю спокойное выражение лица, прежде чем повернуться к нему лицом.

— Конечно.

— Позвоните своему брату.

Удивление промелькнуло во мне.

— Разговор с ним обычно помогает все обдумать, — продолжает он.

Я поднимаю брови в удивлении и молчаливом вопросе. На его губах появляется небольшая улыбка.

— Если вы забыли, сэр, замечать разные вещи – это моя работа.

Задыхаясь от смеха, я киваю ему в знак признательности.

— Да, пожалуй, так и есть.

Сунув руку в карман, я достаю телефон и набираю последние набранные номера. Имя Бенедикта находится в самом верху.

— Я буду в холле, — говорит Дэниел и вскидывает подбородок, после чего исчезает в открытом дверном проеме.

Я перехожу к просторному дивану у телевизора и опускаюсь на него. Бежевые подушки вздымаются, когда на них опускается мой вес.

Затем я звоню Бенедикту.

Он берет трубку после третьего гудка.

— Четвертый? — Кричит он в трубку.

Я хмурюсь и отодвигаю трубку подальше от уха. На заднем плане звучит громкая музыка, к которой примешивается шум разговоров и смеха людей.

— Ты на вечеринке? — Спрашиваю я.

— Я на вечеринке? — Отвечает он, как будто это самый глупый вопрос, который я когда-либо задавал. — Лучше спросить, почему ты не на вечеринке?

Улыбка срывается с моих губ.

— А кто сказал, что я нет?

— Этот задумчивый тон твоего голоса.

Я гримасничаю. Это так очевидно, да? Внезапно пожалев о своем решении, я отвечаю:

— Ничего страшного. Поговорим в воскресенье. Развлекайся.

— Нет, нет, нет, — протестует он. — Ты позвонил мне в пятницу вечером, а это значит, что тебе действительно нужно о чем-то поговорить. Подожди. — Музыка на заднем плане становится все слабее, как будто он удаляется от нее. Затем раздается звук, похожий на щелчок двери, и музыка и разговоры стихают. — Итак, что случилось?

Откинувшись на подушки, я провожу рукой по волосам и смотрю в потолок.

— Кажется, я становлюсь одержимым.

— Хорошо.

Я слегка вздрагиваю. Повертев в руках телефон, я на секунду хмуро смотрю на него, гадая, не ослышался ли я.

Нахмурив брови, я снова поднес телефон к уху.

— Хорошо? Что значит хорошо?

— Да ладно, Четвертый. — Он вздохнул, как будто все это должно было быть очевидно для меня. — Когда в последний раз тебя что-то волновало? На самом деле заботило?

— Она мне безразлична.

Слова вылетают изо рта прежде, чем я успеваю их остановить. Подняв свободную руку, я прикрываю ею глаза и массирую брови. Проклятье.