Страница 6 из 9
Маруся не знала всех подробностей этого дела и лишь в самых общих чертах понимала рассуждения Виталия о строительстве нового общества, в основе которых лежали рациональные конструкции немецкой философии. (К философии она никогда не испытывала особой склонности.) Но она видела главное – что Виталий любит свою страну, что боль его – о России, что оба они никогда не покинут Родину.
Бурная и напряженная переписка между Марусей и Виталием завязалась сразу после его прибытия в лагерь. К сожалению, значительная часть писем 1929 – 1932 гг. была изъята на обысках при следующих арестах Виталия и бесследно утеряна, а остатки сгорели в апреле 1941 года при пожаре в доме Петровых на 5-м Лучевом просеке. Уцелело только одно письмо Виталия из Вишерского лагеря, написанное им во второй половине декабря 1929 г. Но и этого письма достаточно, чтобы ощутить всю глубину и многомерность отношения Виталия к Марусе.
Он обращается к ней то как к другу:
«Сейчас – я знаю – Ты у меня одна, которая встретит меня по-человечески просто, и только в Твоей руке я не почую холода недоверия, ни дрожи превосходственной жалостности».
То как к единомышленнику:
«… я знаю теперь, что я прав, знаю настоящую цену этому и себе … Родная, рост дается нам всем жестоко трудно, ибо с раскрытыми, но не видевшими глазами вступили мы в жизнь… Жизнь принимает только те вызовы, которые брошены со всей полнотой сознания их…»
То как к возлюбленной:
«Сейчас жадность к Тебе неизмеримо глубже, чем когда бы то ни было, и тревогой, и болью за Тебя полнится во мне все. Береги же себя.
В осязании Твоих писем неизбывная радость и неутолимая тоска о будущем.
Неотрывная моя, дальняя моя, пиши.
Жду – не расскажешь» [Прил. № 7].
В те годы в окружении семьи Петровых репрессии и связанные с ними хлопоты становятся нормой жизни.
В 1929 году в Казахстан был сослан Иван Семенович Петровых (митрополит Иосиф), который приходился дальним родственником отцу Маруси, Сергею Алексеевичу Петровых.
В 1930 году за решеткой вновь оказывается Дмитрий Смирнов. Марусина мать, Фаина Александровна, принимает активное участие в судьбе брата, обращается в ОГПУ с ходатайством о его досрочном освобождении [Прил. № 8].
В крайне сложное положение попадает после суда Нина Лурье. Освобождая ее из-под стражи, чекисты взяли с ее матери расписку в том, что она ручается за надлежащее поведение дочери [Прил. 4]. Это означает, что если Нина снова будет замечена в компании нехороших мальчиков, отвечать за это придется Ольге Исааковне. Кроме того, сотрудники ГПУ взяли с самой Нины подписку о невыезде за пределы Москвы, от которой она потом долго не сможет избавиться [Прил. № 10 и 12].
О свидании с Николаем Быстряковым, осужденным по делу «Борьбы» чуть раньше Виталия и отправленным в Ярославский политизолятор, хлопочет его жена Наташа Радченко [Прил. № 11].
«Маруся Петровых дала мне письмо к своим родственникам или знакомым в Ярославле, чтобы было где остановиться на три дня. Добрые люди приняли меня приветливо и тепло.<…> На другой день после моего приезда к гостеприимным хозяевам пришли из УВД с вопросами: кто к вам приехал, кем она вам приходится, зачем пустили, если не родственница? От меня одни неприятности добрым людям, а они так участливы, так заботливы. Жаль, но имени и фамилии не помню» [29:453 – 455].
Однако из дальнейшего повествования становится ясно, что речь идет о семье Маргариты (Мары) Германовны Саловой, одной из самых близких подруг Марии Петровых со школьных лет:
«Запомнилось одно только имя шестнадцатилетней их дочери – Таня. Такая милая, с длинными косами, улыбается с фотографии в рамке. Девочка отравилась сулемой, спасти не смогли. Покончила с собой из-за «несчастной любви». Бедная дурочка: какая в шестнадцать лет может быть нечастная любовь? Да в эти годы любовь только счастье, только полет – даже в страданиях» [29:455].
Прежде Марусю с Наташей объединяла лишь учеба и нечастые встречи на студенческих вечеринках. Но общая беда сблизила их настолько, что Маруся без колебаний пристроила Наташу на ночлег в доме самых дорогих ей людей, оставшихся в родном городе.
Но и сама Маруся не остается без поддержки. В течение всего срока заключения Виталия всегда рядом с ней Сергей и Марьяна, которая в связи с репрессированием Игоря обладала богатым опытом общения с советской правоохранительной системой. Почти не вызывает сомнений, что именно благодаря общим усилиям родных и близких удалось добиться для Виталия некоторого смягчения участи.
Решением Президиума ЦИК от 20/V – 1932 г. последние полтора года лагерного срока были заменены Головачеву ссылкой под Архангельском [9:76об]. Из рассказов А.В. Головачевой мы знаем, что в ссыльный поселок Мария Сергеевна приезжала к нему не один раз. Но на этом, пожалуй, хорошие новости заканчиваются, ибо условия существования ссыльных в Архангельской области были далеки от санаторных [Прил. № 9]. Паспорт, позволяющий покинуть место ссылки, Виталий получил 8 февраля 1934 года [2:21] и вскоре объявился в Москве, где ждала его она…
Не забыть мне февральского дня.
Сердце мчалось гонимою ланью.
Мой охотник! Ты видел меня
Золотыми глазами желанья.
Жизни наши сомкнулись тогда,
Как под утро встречаются зори.
Этот день сторожила беда,
Этот день караулило горе.
Помнишь ночь? Мы стоим на крыльце.
Гробовое молчанье мороза.
И в круглунном неясном кольце
Затаенная стынет угроза.
Мы ютились в студеной избе.
Постояв, помолчав на крылечке,
Обнимаясь, ушли мы к себе,
К нашей люто натопленной печке.
Там другая, там добрая ночь,
Вся в сиянье, как счастья начало,
Отгоняла предчувствия прочь
И за будущее – отвечала.
Что ж! Ее предсказанье сбылось:
Всё исполнила, что посулила.
Жизни наши свершаются врозь,
Но живет в них единая сила.
Пусть пытают опять и опять, –
У нее вековое здоровье.
Не замучить ее, не отнять,
Называемую любовью.
М. Петровых
1935 – 1939
[26]
ДЕЛО РАБОТНИКОВ РАДИОВЕЩАНИЯ 1935 г.
Эйфория от обретения друг друга на вольных ветрах быстро улетучилась под натиском суровой действительности. Тяготы неволи не затронули личности Виталия. Он вернулся абсолютно равным себе прежнему. Но за ним тянулся шлейф судимости по политическим мотивам, утяжеленный тем, что он остался верен той позиции, которую занял на предварительном следствии. Он признал лишь фактическую сторону обвинения: участие в оппозиционной группировке. Но он не признал себя виновным в контрреволюционных преступлениях и не осудил свои политические взгляды. А это сильно затрудняло его интеграцию в советское общество. Нужно получить прописку, найти работу. И везде ему будут задавать вопросы… Он готов промолчать или ответить уклончиво. Но если его спросят прямо, изменились ли его убеждения, он так же прямо ответит, что ничего не изменилось. Убеждения неприкосновенны!
О совместном будущем Маруся с Виталием даже не говорили, слишком зыбким было настоящее. В ожидании ответа на свое ходатайство о предоставлении столичной прописки, направленное в Московское управление милиции, Виталий жил нелегально у родителей на станции Клязьма (улица Гоголевская, д. 31). Если в прописке откажут, о работе в Москве можно будет забыть. И тогда снова полнейшая неясность. Надежда была только на то, что в самой системе работают разные люди. И на понимающих людей Виталию везло. Как мы увидим чуть ниже, наиболее участливые из них заплатят за свою участливость немалую цену.