Страница 81 из 82
— Господа! — заикаясь, произнес генерал. — Не волнуйтесь, очень прошу вас... Умейте подчиняться необходимости.
Пока Дорохов отбирал оружие — револьверы, шашки, — никто из офицеров не проронил ни слова. Все происходило при гробовом молчании. Только слышно было, как за стенкой у кормушек подрались лошади и кто-то их унимал:
— Тпру. Я те побалую. Будя, отъездилась... Послужи-ка теперь новому хозяину.
Дорохов и солдаты повели офицеров в школу. Здесь арестованных заперли и поставили у дверей часового. Было уже поздно. Черные лохматые тучи бежали по небу, то открывая, то закрывая месяц. С вечера прошел дождь, и лужи блестели на земле там и сям, как разбитые стекла. Солдаты собирались группами и весело разговаривали, обсуждая событие.
— Товарищ командир, — обратился ко мне Бударин, — как же теперь с праздником быть, с угощением? Не пропадать же добру...
— Праздновать завтра будем. Поставьте охрану к сараю и никого туда не пускайте.
— Да ведь просят товарищи...
В это время вдали послышались ружейно-пулеметная стрельба и взрывы гранат. То наши солдаты штурмовали штаб дивизии.
— Ты слышал? Тебе понятно?
— Понятно, товарищ командир. Есть поставить охрану...
Я сел на коня и поскакал к штабу дивизии.
Начальник штаба, как потом рассказывали писаря, проводив осужденного на казнь, обратился к своим друзьям с предложением:
— Теперь, господа, после трудов праведных не мешало бы и подкрепиться. А мне как раз вчера прислали замечательный коньяк, три звездочки. Бутылочку-другую мы с вами и разопьем. Поддержите?
Все охотно согласились.
— Так пошли, господа! Пошли прямо ко мне, — торопил начальник штаба.
В это время на улице раздались крики и началась стрельба из винтовок и пулемета.
— Прокопенко! — крикнул полковник в соседнюю комнату дежурному писарю. — Узнай, что там такое?
Писарь стремглав выбежал во двор, и тотчас же в той комнате, где дежурил писарь, со звоном разлетелось оконное стекло и следом раздался оглушительный взрыв. С улицы кто-то бросил гранату. От взрывной волны половинки дверей распахнулись настежь, и комнату заволокло едким дымом.
Офицеры кинулись к окнам.
— Стой! — ворвавшись в штаб и потрясая над головой гранатой, кричал Зинченко. — Сдавай оружие!..
В комнату вбежали солдаты и обезоружили офицеров.
— Кто здесь начальник дивизии? — спрашивал Зинченко, подступая с гранатой к офицерам. Он был очень возбужден. — Кто начальник дивизии, спрашиваю?
— Начальник дивизии уехал, — пробормотал полковник.
— Брешешь, контра проклятая! Где наш командир? Куда его сховалы? — не унимался Зинченко.
— Я правду говорю, — повторил полковник, — начальник дивизии уехал в полк на праздник...
— А-а, погулять захотели, сволочи!
В это время Мазин явился в штаб с двумя давно не бритыми людьми. Они были в военной форме, но без погон и без поясов.
— Вот, в подвале были, — указал Мазин на приведенных, — арестованные, из тридцать шестого полка.
— Освободить! — приказал Зинченко.
— Да я их не держу. Но они про командира нашего знают, говорят, с ним вместе сидели в подвале.
— А где вин сейчас?
— На расстрел увели!..
...Смертная дорога Рамодину не казалась страшной. Он как-то весь ушел в себя и не замечал на пути ни патрульных, ни мокрого бурьяна под ногами, ни темных тучек, быстро бежавших по небу.
Несмотря на то что Кобчик должен был чувствовать себя победителем, у него на душе было невесело. Его раздражало спокойствие Рамодина.
Уже ушли далеко, а Кобчик все еще не решался скомандовать «Стой!». Спустились в овраг. Месяц нырнул в набежавшую тучку. Стало еще темнее. Двое солдат свалились в какую-то канаву, а третий стал им помогать выбраться наверх. Воспользовавшись этим, Рамодин бросился в кусты.
— Стой! — закричал не своим голосом Кобчик и наугад начал стрелять...
Рамодин летел сквозь кусты, как на крыльях, радуясь своей свободе. Выбравшись из оврага, он остановился передохнуть. Было тихо. Ни выстрелов, ни криков он уже не слышал. От быстрого бега сердце колотилось так сильно, что готово было выскочить.
Отдышавшись, Рамодин взглянул на небо, пытаясь по звездам определить, где он находится и как ему пройти в Романешти, к своей роте. Где-то невдалеке началась пулеметная стрельба, рвались гранаты. Ему удалось наконец развязать руки, и он вышел на дорогу.
На мое счастье здесь я и увидел его.
— Стой! Кто идет? — крикнул я, осадив лошадь.
— Николай, это ты? — радостно отозвался Рамодин.
— Михаил? Жив? Садись скорее ко мне. Слышишь, что там делается? Это наши ребята штаб дивизии громят.
Когда мы прискакали, там уже все было кончено.
На рассвете солдаты привели в штаб казака, который был послан нарочным к начальнику дивизии из корпуса с секретным наказом.
— Где начальник дивизии? — недоверчиво оглядывался вокруг казак. — У меня пакет.
— Давай сюда. Я приму, — ответил Зинченко.
— Мне приказано лично начальнику дивизии вручить.
— Дурья ты голова, хоть и казак, — захохотал Зинченко. — Що ты, не бачишь, кто теперь начальники? — И он указал на солдат.
Пакет вскрыли. Командир корпуса сообщал начальнику дивизии, что в некоторых полках идет сильное брожение, даже происходят бунты, солдаты забирают власть в свои руки. Необходимо усилить охрану штаба дивизии, приказывал командир корпуса, в случае нападения мятежников держаться до подхода подкрепления...
— Передай своему генералу, — сказал Зинченко, бросая пакет в угол, — чтобы катился он из штабу к бисовой матери. Опоздал твой генерал...
— А я и не шибко об этом плачу, — отозвался казак, — мне что? Я на службе. Пошлет кто куды, я и еду...
— А если тебя пошлют батьке с маткой башку оторвать, ты как тогда будешь?..
— Такое не бывает. А если пошлют, так не возрадуются.
Солдаты рассмеялись: хороший мужик, только несознательный. И отпустили казака обратно.
Солдаты других полков дивизии, узнав о том, что произошло в штабе, тоже арестовали своих офицеров и выбрали командиров из солдат. Из штаба корпуса прислали было «на усмирение» два батальона и казачью сотню, но они отказались стрелять.
Начались непрерывные осенние дожди, слякоть, грязь. Обозы вдруг куда-то исчезли, дороги опустели. Солдаты стали разъезжаться по домам: мешок за плечо, винтовку в руки и на поезд. Война кончилась без мира. У нас на душе было празднично. Никто больше к нам в дивизию не приезжал, никто не уговаривал, не угрожал. Штаб корпуса как будто не существовал. Посылали туда нарочного. Вернулся ни с чем. Оказалось, штаба нет. Делали запросы в штаб армии, в штаб фронта — никто не отвечал. Произвели учет военного снаряжения: у нас оказалось много пушек, снарядов, не пустовали и продовольственные склады. Мы с Рамодиным послали в Москву Георгию Петровичу Нератову запрос: как нам быть?
Он ответил нам незамедлительно телеграммой, в которой говорилось:
«Поздравляю вас, товарищи, с великой пролетарской революцией. Временное правительство арестовано. Керенский бежал. Вся власть перешла народу, Совету Народных Комиссаров во главе с Владимиром Ильичем Лениным».
Долгое и несмолкаемое «ура» гремело в нашем полку, когда мы прочитали солдатам эту телеграмму.
Первый декрет Совета Народных Комиссаров был о мире. Начались переговоры с немцами о перемирии. Комиссия по ликвидации Румынского фронта предложила нам все военное имущество перевезти в пограничный городок.
Чуть только дороги под ветром и солнцем провяли, мы начали собираться в путь — туда, на восток, в Советскую Россию.
Мы сидели в кабинете начальника дивизии и по карте намечали свой маршрут. В окошко светило солнышко, и было не по-осеннему тепло и светло. Откуда-то вылетела бабочка-крапивница. Попорхав по комнате, она села на стол против Рамодина и покачивала крылышками.
— Смотри, бабочка, — удивился Рамодин, — откуда?