Страница 2 из 3
– Это безумие – выходить в открытый океан без команды, – сказал Аладдин.
– Искать остров, которого, возможно, не существует в природе – безумие ничуть не меньшее, – парировал джинн. – Одно уравновешивает другое.
– Возможно, ты прав, – сказал Алладин. – Сегодня напьюсь как портовая шлюха в Занзибаре, а поутру решим.
Аладдин проснулся в прохладе погреба от внимательного взгляда. Он поднял голову со стола и увидел напротив здоровенного чёрного кота. Кот ощерил зубы подобием улыбки и сказал:
– Здравствуйте, капитан! Вам налить?
– Налей, – сказал Аладдин. – Ты кто такой?
– У меня длинное и витиеватое имя – Наримухаммад, – сказал кот и налил в чарку вина. – Вернее называть просто кот.
– Хорошо, – сказал Аладдин. – А ты только по-арабски говоришь?
– Ещё на тюрском, фарси. Неплохо на коптском, я путешествовал по Египту. Знаю десяток фраз на итальянском, я проболтался как-то с месяц на генуэзской галере. Выучил бы больше, но уж больно скороговорный язык, не успевал запомнить.
– Ты прямо полиглот. Скажи мяу, киса.
– Мяу, капитан, – без восторга промурлыкал кот. – Говорят, вы собираетесь на остров Глимстир.
– Есть такое дело, – сказал Аладдин. – А тебе-то что?
– Что за странное название? – спросил кот. – В тюркских языках нет такого чудовищного набора звуков.
– Сказочный остров, – сказал Аладдин. – Где живет птица Феникс, которая, если ты слышал, возрождается из пепла. Где-то далеко на юге. – Он махнул рукой в неопределенном направлении. – Точные координаты неизвестны. По преданию те, кто подплывают к острову, слепнут. Те, кто не ослепли, глохнут. Те, кто не оглохли, теряют рассудок. В общем, милое местечко.
– А вам туда за какой надобностью? – спросил кот. – Сказочного Аладдина решили переплюнуть?
– Я слышал, что эфиопы обожают пирожки с кошачьим мясом, – сказал Аладдин. –Эфиопский квартал тут рядом. Проводить?
– Вы удивительно любезны, капитан, – сказал кот. – Буду откровенен. У меня в Басре случились неприятности личного характера. Я увлёкся одной дамой не моего круга. В общем, её хозяин пообещал, что я буду висеть на столбе напротив центральной мечети и, представьте, головой вниз. А я ведь так молод и полон надежд.
– Это обидно – умереть в расцвете сил, – согласился Аладдин.
– Выходы из города перекрыты для всех котов чёрного цвета. Так что мне либо топиться в море, либо проситься к вам в команду.
– Кот на корабле – плохая примета, – сказал джинн. – Тем более, он явно бестолочь.
– Невежественное средневековое мракобесие, – возмутился кот. – И беспричинное, это я про бестолочь.
– Так мы и есть средневековые люди, – сказал Аладдин. – Какими нам ещё быть. Ладно, налей лучше вина. Сам пьёшь?
– Я предпочитаю сметану, Аладдин, – сказал кот. – Я неплохо ориентируюсь в темноте. Это на тот случай, если начнем глохнуть и слепнуть на подходе к острову.
– Сначала его надо найти, – сказал джинн. – Мои предки, конечно, уверяли, что они оттуда родом, но всегда надо делать поправку на старческую блажь.
– Какие у тебя могут быть предки, джинн, – сказал кот. – Ты же вечный.
– Ты меня путаешь с Вечным Жидом, – сказал джинн. – Джинны живут, конечно, долго, но не бесконечно. В этом смысле мы одни из первых мыслящих существ на земле. Ты понимаешь меня, ошибка природы?
– У ошибки природы не может быть такой гармонии с земным притяжением, – сказал кот. – Вы видели, как наша порода грациозно приземляется, падая практически с любой высоты.
– Тараканы приземляются ещё грациознее, – перебил его Аладдин. – Я вижу, что вы поладите. Тебе с парусами приходилось управляться?
– Я много раз наблюдал, – сказал кот. – И мечтаю попробовать сам. Под чутким руководством джинна. – Кот поднял хвост трубой.
– Не к добру это, – буркнул джинн из мешка. – Решай сам, хозяин.
Мягкий тёплый ветер с моря раздувает ему волосы. Дервиш чертит на песке замысловатые фигуры и, не завершив, стирает их ладонью. Я не знаю, великая госпожа, приедет ли она? Ее пути неисповедимы. Надо надеяться и ждать, я оставил просьбу о встрече в самом сокровенном месте из тех, где она бывает.
– Это – правда, – спрашивает мать, – что ей несколько тысяч лет?
– Чтобы знать доподлинно, нужно быть её ровесником, – улыбается дервиш. – Точно могу сказать, что это предание, в которое свято верят все местные племена. Что она – массагетская царица Томирис, отрубившая в битве голову великому персидскому царю Киру. Эту голову она возит в своей чёрной кибитке. Где она живет, как она живет, никто не знает. Она появляется внезапно и только тогда, когда сама захочет. Рассказывают, что она была последней говорившей перед смертью с Искендером Двурогим.
– Так она посланница смерти или предсказательница судьбы? – говорит мать.
– Как знать, как знать, великая госпожа, – дервиш проводит на песке длинную дугу. – Нам, смертным, не понять, где заканчивается путь и начинается судьба.
– В любом случае у меня к тебе просьба, дервиш, – говорит мать. – Пока строится корабль, держись рядом с верфью. Если нас настигнут до отплытия, спаси сына. Монголы, по какому-то их странному закону, не трогают дервишей.
– Я вижу черную точку на горизонте, – Фарух пристально вглядывается в барханы. – Она движется.
– Будьте мужественны, великая госпожа, – говорит дервиш, – принять будущее таким, каким оно будет.
Высокая, обитая тёмным войлоком, двухколесная кибитка останавливается перед ними. Фарух засматривается на лошадей: какие ладные, совсем не запыхавшиеся, будто только из стойла.
– Сначала женщина,– раздается голос из кибитки.
Мать забирается в кибитку и выходит оттуда спустя несколько минут с бледным поникшим лицом. «Что она тебе сказала, мама! – кричит Фарух. – Я убью её». Мать отрешенно смотрит на море. Фарух выхватывает кинжал, отталкивает дервиша и впрыгивает в кибитку.
В непроницаемой темноте еле светятся огоньки двух свечей. «Я убью тебя!» – Фарух бестолково размахивает кинжалом.
– Сядь! – у Томирис ледяной голос. – Я ответила твоей матери на её вопросы.
– Что ты ей сказала? – Фарух беспомощно вглядывается в темноту.
– Что она больше тебя никогда не увидит. Правда часто бывает жестокой. Тебе шестнадцать лет, пора привыкать.
– Что будет с моим отцом? – сказал Фарух.
– Он умрёт. Не увидев, как умерла его жена.
– Я не трус, – сказал Фарух. – Я буду сражаться рядом.
– Нет, – сказала Томирис. – Ты будешь жить один. До седых волос. Ты просто будешь помнить.
– Что помнить? – сказал Фарух. – Я не верю тебе.
– Смотри!
Во внезапно осветившейся кибитке рука из–под покрывала опрокинула корзину, из корзины выкатилась голова с заплетённой мелкими колечками бородой и с грустной улыбкой посмотрела на Фаруха.
– Кто это? – сказал Фарух.
– Он был великий правитель. Самонадеянный. Он считал, что весь мир принадлежит ему. Он ошибся. Это – цена.
– Что я должен помнить? – Фарух, не отрываясь, смотрит на кровоподтеки на голове Кира.
– Закрой глаза, – сказала Томирис.
– Передай жителям, – Хулагу ,скрестив ноги, сидит на шелковом китайском ковре . – Если они отдадут невесту сына хорезмшаха, я сниму осаду.
– Они не поверят, – сказал нукер. – Они храбрые воины и гордые.
– А мне не нужно, чтобы они верили, – сказал Хулагу. – Мне нужно, чтобы они поверили в свою победу. Что мы устали и дрогнули и только ищем повод уйти. Чтобы в те три дня, пока завершается подкоп под стены, они пребывали в самонадеянной радости и беспечности. Прояви мастерство красноречия. А когда мы возьмем город и постелим доски на их ещё живые тела, то станем по очереди мужьями невесты сына хорезмшаха. Ты будешь вторым, после меня. Говорят, она редкая красавица.