Страница 11 из 16
– Уж такая недотрога, – снова заговорил майор, когда конь Альфреда и мул, получивший очередной пинок в брюхо, прошли несколько сотен шагов. – Даже я не могу поцеловать ее, а уж если какой чужой мужчина… Зато не болела никогда, сумасшедшие не болеют. Большое удобство! Во всех походах была со мной – и в Австрии, и в Испании, и в России. Укутаю ее потеплее, соломки подложу снизу и с боков – и хорошо. Как из Москвы отступали зимой, она и вовсе была без платка и без шапки, и ничего. У моста через Березину тележка опрокинулась… Вот там я, сударь, страху принял… Не за себя – за нее.
Альфред молчал, потрясенный этой историей. До сих пор он воображал себе походы и сражения по рассказам отца, по маневрам и смотрам, по картинам полковника Лежёна, выставленным в Лувре. В этих рассказах и на картинах, конечно, присутствовали отчаяние и боль, раны и смерть, но лишь как оборотная сторона мужества и героизма, высшего напряжения сил, кульминации жизни. Бросая вызов судьбе, человек ставил на кон самое дорогое, но делал это осознанно. И вот оказывается, что не все попадали на поля сражений добровольно: одни были подобны этому мулу, другие безропотно скорчились во влекомой им тележке, потому что им не оставили выбора!
Стемнело, похолодало; дорожная грязь сделалась еще гуще и глубже, а пустыня всё не кончалась. Невдалеке от дороги изогнулось засохшее дерево, похожее на горбатую старуху с клюкой. Не сговариваясь, Альфред и майор направились туда. Конь и мул получили заслуженный отдых, порцию овса и сена; Лора ненадолго выбралась из своей люльки, прежде чем снова вернуться туда на ночь, а мужчины кое-как улеглись под тележкой, укрывшей их от дождя.
Майор храпел, Альфред же не мог заснуть, несмотря на усталость. Голод и холод были тут ни при чём: голова юноши гудела от мыслей, ранивших его своей остротой и новизной.
Кем был этот Шарль, жизнь которого оборвалась в тот самый момент, когда жизнь его, Альфреда, только начинается? Его казнили летом 1797 года; возможно, он был участником заговора во имя равенства или мятежа драгунского полка, поддержавшего «Равных». И тех и других выдал один и тот же предатель, которого они считали своим товарищем и соратником; он получил за это повышение по службе и вознаграждение в тридцать франков – вот уж действительно Иуда! Но он ведь исполнил свой долг, предупредив правительство! Главарей заговора казнили на гильотине, военных расстреляли, а их арестованных сообщников приговорили к депортации – возможно, и Шарль был в их числе. Почему его не расстреляли сразу? Зачем нужна была эта жестокая комедия? Да потому, что народ был на стороне арестованных и дважды пытался их освободить. Под маской «мягкого» приговора скрывалась подлая, коварная месть! Но даже не это самое ужасное: под тем приказом, запятнанным сургучной кровью, наверняка стояла подпись Лазара Карно – одного из пяти членов Директории, который в сентябре того же года был разжалован и бежал от ареста! Сообщников Карно, обрекших на смерть поборников равенства, самих депортировали в Гвиану! Ах, если бы капитан не выполнил приказ и продолжил идти прежним курсом! Шарль остался бы жив и попал под амнистию, а может, и вовсе был бы признан невиновным!
Сколько подобных историй Альфред уже слышал от родных… За три-четыре года до гибели Шарля, в эпоху террора, Комитет общественного спасения разослал флотским капитанам приказ расстреливать военнопленных. Капитан фрегата «Будёз», на котором совершил свое кругосветное плавание Бугенвиль, выполнил приказ и расстрелял экипаж захваченного им английского корабля, а сойдя на берег, подал в отставку и вскоре умер от стыда и горя. Что же было потом? Дантон, Делакруа, Робеспьер, Кутон, Сен-Жюст – эти «архангелы Террора» сами поднялись на эшафот, поплатившись за свои преступные приказы! А вот в прошлые века случалось и иное. После кровавой Варфоломеевской ночи католики Дакса подхватили почин Парижа и перебили гугенотов, включая женщин и детей. Карл IX отправил письмо губернатору Байонны, приказав ему поступить так же, и получил ответ: «Сир, я сообщил приказание Вашего Величества верным Вам городским обывателям и гарнизону; я нашел в них добрых граждан и храбрых солдат, но ни одного палача!» Виконту д’Орту достало мужества, чтобы послушаться своей совести и не прикрывать слепое, рабское повиновение высоким словом «долг»…
Человек отличается от зверей разумом и свободой воли; заглушая их в себе, он превращается в скота. Совесть – дарованная свыше способность различать добро и зло. Можно оправдывать себя тем, что ты всего лишь выполнил приказ, – совесть не даст тебе покоя, если он был несправедливым. «Человек на лицо взирает, а Бог на сердце, – сказано в “Подражании Христу”. – Человек рассуждает о делах, Бог испытует намерение». Кто отдает приказы? Живые люди, которые сами не без греха. Заглушая в себе голос совести, мы не исполняем свой долг – мы становимся соучастниками! Но тогда… (От волнения Альфред хотел сесть, чтобы лучше думалось, и стукнулся головой о дно повозки.) Но тогда получается, что карьера военного – не путь доблести и славы. То, что одни назовут подвигом, другие сочтут преступлением! Не выйдет ли так, что, желая стать паладином, граф де Виньи сделается янычаром?..
Утром над влажной равниной стоял густой туман, так что нельзя было ничего разглядеть на расстоянии вытянутой руки. Подкрепившись черствым хлебом с прокисшим вином, попутчики двинулись дальше. Майор рассказывал длинную историю о боях в Испании, как он построил свой батальон в каре и отбил несколько кавалерийских атак, – Альфред его больше не слушал. Голова гудела после бессонной ночи, он чувствовал себя растерянным и несчастным.
Часам к одиннадцати туман развеялся, впереди показались стены Бетюна, стиснувшие пряничный городок в кольце своих каменных объятий. Влажный воздух усиливал звуки: Альфред услышал дробь барабанов, выбивавших «общую тревогу», кавалерийские трубы звали «на́ конь!» Наскоро простившись с майором, младший лейтенант пришпорил своего коня и поскакал к воротам.
На узких улицах возникали заторы: артиллерийская прислуга бежала к пушкам, установленным на стенах, а им навстречу скакали «красные» эскадроны; длинные пикардийские повозки с багажом Ста швейцарцев сцеплялись с каретами принцев. Альфред боялся застрять в этих водоворотах, отыскивая своих. Вон мушкетеры… Вон жандармы! Ура!
Товарищи рассказывали ему новости, захлебываясь от возбуждения. Три конных взвода лейб-гвардии отправились на разведку по лилльской дороге и неожиданно наткнулись на колонну лансьеров, кричавших: «Да здравствует император!» Послали сообщить в город; герцог Беррийский прискакал на пятачок, где стояли гвардейцы, потребовал к себе командира лансьеров и обругал его изменником и клятвопреступником, приказав немедленно отправляться назад. В голове колонны теперь кричали «Да здравствует король!», в хвосте продолжали славить императора. На подмогу к гвардейцам подошли конные гренадеры; лансьеры повернули назад; гренадеры хотели атаковать, но герцог Беррийский остановил их и отправил обратно в город. В это время из Лилля прискакал гонец, сообщивший Месье, что король уехал в Остенде. Что, как, почему – нам не говорят; принцы сейчас совещаются, пехоту построили на площади, всем велено быть наготове.
У Альфреда голова шла кругом. Изнутри ее слегка покалывали мягкие иголки, потом звон в ушах смолк, всё объяла густая, благотворная темнота, не пропускавшая звуки… Он очнулся, потому что его тормошили товарищи, поддерживавшие его с боков, и тотчас густо покраснел: они могли подумать, что он упал в обморок от страха! Принужденно смеясь, он пояснил, что уже двое суток ничего не ел, кроме черствого хлеба. Ему указали ближайшую таверну, но Альфред прежде заставил их поклясться, что, если он вовремя не вернется, они непременно зайдут за ним, когда получат приказ выступать.
Он выхватил прямо руками размокшие куски хлеба из миски с луковым супом, а потом выхлебал его весь деревянной ложкой. Нежные, чуть сладковатые колбаски, поданные с чечевицей, опустились в желудок приятной тяжестью; хозяйка принесла большой, пышущий жаром блин, и Альфред не смог устоять: торопясь, съел и его, запив светлым пивом с легкой горчинкой. Его разморило в тепле, но нужно было идти… Влажная одежда мерзко липла к телу.