Марка из Анголы

Девочка ничего не понимала из разговора, но, глядя на них, почувствовала в себе какую-то необыкновенную уверенность. Она только сейчас разглядела на ребятах какие-то повязки, значки, погоны, пришитые к рубашке через край белыми нитками.

— А вы кто? — спросила она, когда они вышли из леса.

— Мы юнармейцы,— догадавшись о ее недоумении, сказал Сеня и, взглянув на нее, понял, что его ответ ее еще больше озадачил.— Мы из лагеря,— пояснил он.— Из пионерского лагеря «Салют». Знаешь, где он находится?

— Знаю.

— А сейчас у нас военная игра...

Сразу за лесом открылась деревня. Ее маленькие серенькие домики, устремленные в небо журавли колодцев особенно четко выделялись на фоне уже тронутых желтизной полей, балочек, невысоких подъемов и спусков.

Придя в деревню, ребята оказались в окружении тесного кольца деревенских.

— Идите отсюда! — слышалось со всех сторон.

— Ишь! Погоны нацепили! Генералы какие!.. Сорвем сейчас погоны-то, да еще по шее накостыляем...

— Пусть ваши ребята ягоды ей отдадут,— волнуясь, сказал Сеня.— Это... это подло у девочки отнимать...

— Ну, ты, потише, законник! — выдвинулся вперед какой-то нечесаный парень в выцветшей ковбойке.

Он подошел к Сене и ударил его в плечо. Стоявший сзади другой парень подставил ногу, и Сеня упал.

— Ой! Что вы делаете! Что делаете! — еще громче, чем там, в лесу, закричала девочка, вцепившись руками в ковбойку нечесаного.— Отойдите!

А на земле уже катались. Павлик с оторванным погоном и раскрасневшимся лицом тоже оборонялся. Но силы были неравными.

Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы не горн. Он прозвучал чисто и серебряно в накаленном июльском воздухе.

В деревню входили и «синие» и «голубые»—все участники финала «Зарницы». Они шли с развернутым знаменем, и нес это знамя тот худенький остроносый мальчик, которого утром взяли в плен вместе с рацией.

СВИТЕР

Уходя гулять, Алешка не захотел надеть свитер. Мать запротестовала:

— На улице еще прохладно, а он не хочет тепло одеваться.

Погода действительно была неустойчивой. Запоздалая весна только какую-нибудь неделю коснулась своим дыханием воздуха. Она спешила за день обогреть его своим ласковым обновленным солнцем, высушить островки асфальта и ускорить поток беспокойных ручейков, повсюду находящих себе неширокие русла.

Но к вечеру весны уже не чувствовалось. Солнце затягивалось сплошной нависающей пеленой, которая, казалось, никогда не уступит место прозрачному небу, островки на асфальте пропадали, а беспокойные ручейки покрывались тоненьким слоем льда. Таким тонким, что представлялось: если дотронуться до него только дыханием, он растает и вода снова побежит по своему руслу. Иногда поднимался ветер. Он сильно раскачивал на деревьях упругие сучья и вносил ощущение какой-то неуютности.

— Я не надену свитер,— говорил Алешка,— надену пиджак...

Но спор продолжался недолго. В конце концов мать заявила, что, если он ее не послушает, гулять не пойдет.

И Алешка уселся в своей комнате, достав с этажерки недочитанного Дюма.

«Ничего... Пусть посидит дома,— думала мать,— а то вон уже какой стал! Это — «я не хочу», это — «не буду»... Пиджак — надену, свитер — не надену... А свитер-то какой хороший! Еле достала...»

Она не знала, что из-за этого яркого, с узорчатым рисунком свитера, который еще издали обращал на себя внимание, Алешку стали звать во дворе Американцем.

Правда, он старался не отвечать на это обращение и даже делал вид, что не слышит, но прозвище все больше и больше закреплялось за ним.

— Почему они зовут тебя Американец? — спросила как-то Маринка, его сестра.

— Почему, почему! — огрызнулся Алешка, но, посмотрев в ее внимательные участливые глаза, смягчился: — Из-за свитера. Вот почему...

— А почему из-за свитера? — не поняла Маринка.

— Потому что он заграничный. Видишь, какой яркий. Вот одна вышитая полоса... Вот другая, третья...— объяснил Алешка, водя растопыренными пальцами по свитеру,— такие носят только в Америке, а не у нас...— Он глубоко вздохнул и добавил с горечью: — Был бы он другой, не американский...

Глядя на брата, Маринка тоже вздохнула, но, тут же забыв о переживаниях, поскакала на одной ноге по расчерченному мелом асфальту.

Однажды в их дворе появился какой-то гражданин в сером костюме и с туго набитым портфелем. Он подошел к ребятам, удобно расположившимся на спинке скамейки, и спросил:

— В каком подъезде триста четырнадцатая квартира? В пятом или шестом?

— В шестом, кажется,— отозвался кто-то,— а может, в пятом... Вы спросите лучше у Американца... Он живет в шестом подъезде. И уж знает точно...

— У американца? — немало удивился гражданин.— У какого американца?

Все дружно захохотали...

После этого случая Алешка окончательно решил свитер не носить.

«Но как сказать об этом матери? Ведь ей он так нравится. Она подарила мне его на день рождения».

Он знал, что мать не поймет, скажет, что ему просто завидуют, а то еще начнет узнавать, кто дразнит его Американцем, и ребята подумают, что Алешка нажаловался. А этого он боялся больше всего.

«Нет, лучше ничего не говорить, а просто не надевать, и все».

Прошел час, другой. Алешка продолжал сидеть в своей комнате, склонившись над книгой, но мысли его были далеки от сюжета приключенческого романа.

«Как же все-таки быть? — думал он.— Не надевать — просто не получается. Может быть, рассказать?.. Нет, лучше что-нибудь придумать. Но что?»

На приглашение ужинать он ответил молчанием. Тогда мать с силой толкнула дверь, но ее надежно держала металлическая защелка.

— Открой! Открой сейчас же! — громко сказала она, потрясая дверь.

— Я не буду ужинать,— услышала она Алешкин голос,— и дверь не открою.

— Тогда я ее сломаю! — почти уже кричала мать.

— Не кричи, не кричи, мама,— выбежала из другой комнаты Маринка.— Не ругай Алешу! Я свяжу ему другой свитер... Не американский... И ребята перестанут его дразнить... Только ты меня научишь вязать? Научишь, мама?

Она держала в одной руке наполовину распущенный свитер, а в другой — перепутанные нитки.

КЛЮЧ НА «ДЕВЯТЬ»

Если смотреть с большака на поля этого совхоза, то с одной стороны они далеко уходят к горизонту, а с другой — касаются тонкой полоски леса. По утрам леса не видно. Туман плотно застилает его, оставляя видимыми лишь смутные очертания домов центральной усадьбы.

Когда поднимается солнце, поля расцвечиваются, отделяясь от горизонта своими яркими красками: зелеными, желтыми, оранжевыми. Они как бы вбирают в себя падающий сверху золотой свет и отражают его так, как им хочется.

Если полей касается легкий ветерок, они кажутся живыми и беспокойными, беспрестанно играющими своими красками.

Витька летом всегда живет здесь у деда. Родители привозят его из Москвы весной, а увозят, когда становится совсем холодно.

Дед Витьки — шофер. Он часто брал его с собой на работу. Обычно они приезжали на совхозный двор, им загружали машину и отправляли по хозяйствам. Иногда дед сворачивал в лес и, отъехав совсем немного, останавливался.

— Ты погуляй здесь неподалеку,— говорил он, — а я повожусь с мотором. Барахлит что-то опять...

Витька выпрыгивал из кабины и уходил недалеко, как ему велели. А потом он слышал, как сигналил дед, и они опять выезжали на дорогу.

— Ой сколько бензину вытекло! — удивился однажды Витька, увидав под машиной сверкающую лужу.— Как же мы теперь поедем?

— Это не бензин,— отвечал дед,— это... отработанное масло.

Собрание заканчивалось. Через открытые окна до Витьки, поджидавшего деда у правления, донесся его громкий голос:

— А ты видел, что я бензин сливал?