Мурена

Двадцать пятое января, его первая забастовка. И это тоже заслуга Нины.

Двумя днями ранее Жоао упал с большой высоты, и затем на него рухнули леса. В компании «Пикар и сыновья», впрочем, как и везде, не хватало касок, страховочные концы полагались лишь работавшим на высоте; когда кто-нибудь отказывался лезть наверх без средств защиты и страховки, Пикар пожимал плечами и говорил: «Как же мне осточертели эти слабаки!» Соблюдение правил техники безопасности сильно било по прибыли. «Несчастные случаи бывают редко, зачем мне такие траты? — то и дело повторял Пикар. — Все это нереально в экономическом смысле, я вам не Крез! И к тому же эти деньги идут на ваши зарплаты!» Все эти слова звучали привычно для ушей рабочих, они слышали их не раз. Что касается касок, то, помимо того что в них жарко, они еще и давят на виски, их польза лишь в том, что на них можно сесть во время перекура — и Франсуа с этим согласен; что же касается обрешетки или страховочных поясов, то, когда снимаешь штукатурку с фасада на ветру, просто не следует болтать ногами, и этого будет достаточно; но вся конструкция удерживает большой вес — сто килограмм на секцию во время проведения строительных работ. Три балки образуют консоль, каждая из них должна быть толщиной не менее сорока миллиметров — в теории, но Франсуа в этом не уверен; некоторые из них гнутся сами по себе под собственной тяжестью. На многих монтажных досках он видел трещины шириной в ноготь, а Пикар только качает головой: «Ну да, хорошо, но ведь смертельных случаев еще не было; или что, нанять барышень с рациями, чтобы вам тут совсем курорт был?» Они начали демонтаж стены, стали разбирать ее по кирпичику, радуясь мягкой погоде — десять градусов зимой! Это просто рай, никто даже перчаток не надевал. Кирпичи постепенно скапливались на консолях. Консоли держали. Но к вечеру первого дня работ трещины в досках были уже шириной в два ногтя. Франсуа заметил доску, густо покрытую микроскопическими отверстиями. Он указал на нее товарищам и предупредил Пикара, что нужно спустить скопившиеся кирпичи и заменить негодные доски. Пикар сказал: «Завтра, Сандр, не раньше». На следующий день первым на стену полез Жоао. Он снял кирпич и положил его в общую кучу. Этого хватило: подточенная доска разломилась, леса осели перед беспомощными людьми, скользнули вниз по фасаду и за пять секунд похоронили под грудами кирпича, железа и строительного мусора несчастного Жоао. Перелом таза, множественные переломы коленей и обеих ключиц — об этом сообщили только к вечеру. На следующий день они отправились к Марии, жене Жоао. Она рассказала, что Пикар никогда не платил взносы в фонд социального страхования, так что счет из больницы придется оплачивать либо им самим, либо органам социальной помощи. Она сообщила, что к ней приходил Пикар. Жоао португалец, и это сыграло ему на руку при устройстве на работу. Пикар думал, что все в курсе насчет страховых взносов. А после вынул из кармана какие-то деньги и выразил надежду, что им удастся договориться.

«Какая же гадость, — говорила Нина, — пытаться подменить справедливость деньгами. Нельзя так поступать, когда дело касается человеческой жизни». Франсуа все же не уверен, что Жоао не знал о социальных отчислениях; вполне возможно, он не обратил на это внимания, чтобы поскорее приступить к работе. «И что? — сердится Нина, не пытаясь скрыть гнева. — Всякий выбор, — говорит она, — зависит от внешней силы, и если Жоао не смог отказаться, то Пикар на этом поимел себе выгоду». Она права. Он хочет уволиться. Нина говорит, что Жоао заслуживает большего, да и Франсуа тоже: «Увольняйся, но сначала устрой забастовку. Ты избежал службы в Алжире, здесь у тебя есть шанс, нужно бороться за свои права». И Франсуа соглашается, чтобы не терять достоинства.

Он отправляется на новую стройку и организовывает забастовку. Его поддерживают еще трое рабочих, восемь часов подряд они сидят на баке со строительным мусором, курят, молчат, отказываются от денег. Но Винсент работает, равно как и Жан — он племянник Пикара. Еще остается Эдмон, он пока не пришел. Жалкая забастовочка на ничтожной стройке. Она ни к чему не приведет, уверен Франсуа, надо было сообщить о случившемся во Всеобщую конфедерацию труда[1], но Жоао все еще без сознания, и Мария держится из последних сил. Франсуа устроил эту забастовку только из-за Нины. Он смотрит на свои белые от штукатурки ботинки, тени постепенно удлиняются. Остальные бастующие режутся в карты, считают ворон, народу слишком мало, чтобы выкрикивать лозунги и устраивать шумную демонстрацию. Они так и сидят на груде мусора, это не способствует движению; их даже не сгоняют с места. Ничего не происходит. Пикар молча убрал плакат «Рабочие в опасности!», укрепленный на лесах, он избегает их точно так же, как обходит мешки со штукатуркой, чтобы не испачкаться. Весь день Нина незримо присутствует здесь, она рядом, прижавшись животом к спине Франсуа, покусывает его за ухо, кладет теплые ладони ему на грудь. Франсуа затеял эту забастовку скорее ради любви, нежели из-за убеждений, для него это одно и то же, наши жизни сотканы из тысяч движений друг к другу, незаметных невооруженным глазом. Любовь может обернуться поражением или позволить случиться метаморфозам.

Нина — само разрушение. Не исключая и их знакомство четырнадцатого января в половину седьмого вечера на второй линии метро на площади Клиши. И так как он не говорил никому про Нину, эти мгновения живут только в ней и не попадают даже в историю. Например, она не подозревает, что он уже видел ее в толпе по вечерам, и никогда не узнает о факеле рыжих, остриженных ниже уха волос, забранных черной заколкой; пряди раскачиваются в такт движению вагона. Франсуа заметил ее среди прижатых друг к другу пассажиров во время торможения состава — он выше всех, метр девяносто над уровнем моря, и ему было легко ее разглядеть среди пальто и голов. Девушка грызла ногти, он наблюдал, как она работает зубами и сплевывает огрызки в ладонь. Он видит ее руки прямо перед собой, у нее очень короткие квадратные ногти, ее пальцы напоминают человеческие фигуры в скафандрах; он находит их восхитительными. В следующий раз он замечает, как она закидывает прядь волос за ухо, открывая ярко-красные губы и черные живые глаза. В третий раз помимо ногтей она грызет тыквенные семечки, раскалывая их зубами, не обращая внимания на треск и чавканье, которые особенно слышны во время остановок. Она носит брюки, на ее плечах болтается сразу несколько сумок. На площади Клиши поток выходящих пассажиров выносит и девушку вместе с ее сумками на перрон, она сопротивляется: «Эй! Я еще не выхожу!» Из сумок выпадают какие-то металлические штуки, ее голос перекрывает лязг железа. «Да что вы делаете!» — кричит Нина, но другие голоса гневно указывают, что она перекрывает выход. Франсуа хочет разглядеть ее полностью, он покидает вагон. Двери закрываются, состав трогается, девушка садится на корточки и собирает рассыпавшиеся гвозди, болты, гайки. «Не смотрите на меня так!» — говорит она, глядя на Франсуа снизу вверх. Для Нины их история начинается в этот момент. Он собирает в сумку выпавшие инструменты: молоток, отвертки — простые и крестовые, фомку, разводной ключ, целую тьму серебристых деталек. «Это все ваше?» — спрашивает он девушку, она огрызается: «Ну не украла же!» Он ее раздражает. «Либо помогите, либо проваливайте», — говорит она. «Нет, просто странно», — отвечает он, и девушка заявляет:

— Я кое-что понимаю в ремесле.

— Я тоже, и если вам потребуется помощь…

— Благодарю, не стоит…

Она выпрямляется с недовольной гримасой:

— Впрочем, не откажусь, если вы поможете мне донести все это барахло…

Подходит следующий поезд, она указывает подбородком в его сторону:

— Не, я туда больше не полезу!

— А куда вы направляетесь?

— В Вилье.

Он берет ее сумки, девушка тут же хватает его под руку; пыль, штукатурка, краска — теперь ему все равно; рыжий факел вдруг расцвечивает окружающую серость. Именно в этот миг все и начинается.

1

Всеобщая конфедерация труда — крупнейшее французское профсоюзное объединение, созданное в 1895 г. — Здесь и далее примеч. пер.