Научи меня дышать

— Кому будет приятно быть с человеком, у которого целое кладбище секретов спрятано в шкафу?

— А разве жизнь — это только приятные моменты? Соедини обе части себя воедино и позволь светлому, уравновесить темное. Позволь разделить кому-то твои страхи и стать себе слабее. В этом нет ничего плохого.

Я открываю рот, чтобы вновь возразить, но все сводится к одному — я сама цепляюсь за свое прошлое. Я его не приняла, и сама же прячусь за ним. Я так кричу, что стала сильной, что мне никто не нужен и в конечном итоге, сама отталкиваю близких мне людей, а затем тянусь к ним. Это ли не проявление самой большой слабости в жизни — отрицание произошедшего? Сколько раз глядя на себя в зеркало, я была честна с собой и произнесла эти жестокие слова? Ни одного.

И может прежде, чем требовать окружающих принять меня такой, надо начать с себя?

Я закрываю глаза и переношусь в тот злосчастный день. Он ничем не отличался от остальных, но именно он разделил мою жизнь на «до» и «после», не оставив ни единой крупицы надежды на перерождение. Прошло уже девять лет, а я продолжаю им жить. Остаюсь той шестнадцатилетней девочкой, брошенной и ненужной. Но за это время многое изменилось. Я обрела семью. Узнала, что такое настоящая дружба и любовь. Научилась чувствовать и кажется я вновь дышу, не боясь, что все разрушится.

Осталось только признать все. Сказать правду, обличить ее и оставить в прошлом.

— Меня изнасиловал отчим, когда мне было шестнадцать лет. Моя мать никогда меня не любила и не защитила. Она бросила меня на произвол судьбы и сказала, что я оклеветала его. Она бросила своего собственного ребенка, выбрав мужчину, — подступающие слезы обжигают глаза, и я делаю глубокий вдох, несмотря на то, что грудь разрывает боль. — Но у меня есть те, кто любит меня. Родители, лучшие друзья. У меня есть Богдан. Они рядом со мной, когда я на самом дне пропасти и она кажется, такой огромной, что мне никогда в жизни из нее не выбраться. И все же они рядом, продолжают протягивать мне руку и помогают выбраться наружу.

Я быстро моргаю и стираю ладонью скатившуюся по щеке слезу.

— Что означает твоя татуировка? — повторяет свой вопрос психотерапевт.

Касаюсь кончиками пальцев татуировки, опускаю на нее взгляд. Кит проплывающий через вселенную, несмотря на все препятствия, которые могут встретиться на его пути.

— Будущее, — отвечаю я, накрываю рисунок ладонью.

***

— Подожди, ты сейчас шутишь?

— Нет. Я ухожу из группы.

Четыре пары глаз смотрят на меня так, будто я сказала, что клуб закрывается и теперь им надо искать новое место.

— Все остается как прежде. Вы выступаете в клубе с тем же графиком. Ничего не меняется.

— Черта с два! — Дима, барабанщик, бросает хмурый взгляд на Никиту.

— Не смотри так на меня. Мы все решили: между нами исключительно дружба, — в свою защиту он поднимает руки вверх.

— Тогда почему ты хочешь уйти? — Дима стучит палочками по коленкам.

— Группа — это не то, чем я хотела заниматься.

У всех от удивления открывается рот.

— Давай-ка проясним! — он указывает на меня палочкой. — Шесть лет тебя все устраивало, а тут ты резко захотела бросить потому, что это не то чем ты хочешь заниматься?

— Именно.

— В какой день твою безумную голову озарила эта идея? Мира, ты же наша изюминка.

— Я думала, что музыка — это наша изюминка, — с улыбкой замечаю я.

— Ты понимаешь, о чем я говорю. Большинство приходит посмотреть на шоу, которое вы двое устраиваете в процессе выступления, — он поочередно смотрит сначала на меня, потом на Никиту.

— Я безмерно благодарна тебе за обозначение моего вклада в развитие группы.

— Это же конец эпохи, — бормочет Никита.

— Не все потеряно, я буду среди зрителей наблюдать за вами.

Парни недовольно фыркают и отворачиваются к барной стойке, с угрюмыми лицами потягивая безалкогольное пиво. Оставляю их наедине, а сама поднимаюсь в кабинет, чтобы переодеться к последнему в своей жизни выступлению.

Я согласилась играть в группе по нескольким причинам. Сначала этого требовал от меня Макс. Он хотел, чтобы я впустила в свою жизнь новых людей и перестала выглядеть так, будто готова убить каждого, кто подойдет ко мне хотя бы на метр. Потом же я стала играть потому, что группа стала своего рода очередным пунктом в моем жизненном плане. Я знала, когда будет репетиция или выступление. Когда нам надо собраться, чтобы обсудить порядок исполняемых песен. Привычная рутина, от которой я не могла отказаться. Не будет музыки — появится свободное время, а оно для меня было подобно смерти.

Больше я не хочу ему следовать. Я люблю игру на гитаре, с ней у меня связано много приятных воспоминаний об отце, но я не хочу превращать их в якорь, чтобы удержаться на плаву.

Открываю сумку и достаю косметичку. Раскладываю на диване кожаный топ и черные брюки. Поверх кладу блестящую темную рубашку, подаренную когда-то Полиной. Подхожу к зеркалу, беру из косметички черную подводку и рисую стрелки, впервые не задумываясь, что так надо для группы, а делаю это для себя. Растушевываю тени и подкрашиваю ресницы, затем губы. Переодеваюсь в другую одежду и взбиваю волосы у корней, чтобы придать им объем.

Нет никакой маски. Это я. Та, к которой я стремлюсь. Признание в кабинете у психиатра далось мне тяжело и все же оно было мне необходимо, как воздух, чтобы я могла сдвинуться с мертвой точки. Освобождение и принятия будут долгими, но я готова к этому пути.

Кожаный топ не скрывает феникса на ребрах. Наоборот, он подчеркивает его и придает образу яркости. Делает меня собой так же, как и остальные татуировки.

Выхожу из кабинета и спускаюсь к ребятам в зал. У Димы отвисает челюсть, когда я становлюсь рядом с ним и прошу у бармена апельсиновый сок.

— У меня только один вопрос: почему ты раньше так не одевалась? Что за обтягивающие майки и джинсы на протяжении шести лет? — его взгляд задерживается на моем топе.

— Подбери слюни, твоя жена сегодня в зале. Если тебе, конечно, все еще важны некоторые части твоего тела.

Он резко оборачивается в сторону, ища взглядом супругу, я же смеюсь, садясь на стул.

Шаг за шагом. Таков план. Завтра я попытаюсь вернуть самую главную часть своей жизни.

***

Богдан

Кто-то толкает меня в плечо, но я не обращаю на это внимания. Мой взгляд прикован к той, которая свела меня с ума и проникла в каждую частичку тела и души. Мой пульс ускоряется и мне приходится сдерживать себя, чтобы не подняться на сцену и не впиться в ее мягкие и сладкие губы поцелуем.

Это определенно Мира, но в то же время нет. Ее кудрявые длинные волосы достают до поясницы, на глазах темный макияж. Опускаю взгляд ниже, и каждый нерв в моем теле напрягается до предела. На ней кожаный топ, который прикрывает только грудь, поверх него надета черная рубашка. Она полностью расстегнута и даже на сантиметр не прикрывает ее прекрасное тело. Кожаные брюки облегают каждый миллиметр ног, подчеркивая бедра. В горле пересыхает.

Она надевает на себя гитару, поправляет волосы, перекидывая их на одну сторону, оголяя шею. Как бы не сорваться и не пойти к ней прямо сейчас.

— Ну что, мы начинаем, — говорит солист, и ударник отбивает ритм.

Все поворачиваются к сцене. Замечательно, теперь те, кто еще не увидел ее тело, могут все лицезреть.

Раздаются первые звуки гитары. Мира закрывает глаза и полностью отдается музыке. Я помню, как она говорила, что на выступлениях музыка проходит сквозь нее. Я тоже об этом думал, когда увидел ее в первый раз. Но сегодня ее игра отличается. Она более резкая. Громкая. Мира словно выпускает наружу свою боль.

Как я по ней соскучился. Смотрю на эту сумасшедшую девчонку и еще больше схожу по ней с ума.

Мира иногда подпевает в микрофон. Они отыгрывают еще пару песен, затем она снимает гитару и ставит ее на стойку. Она поправляет волосы, и рубашка спадает с одного плеча. Она подходит к микрофону, делает глубокий вдох и кивает барабанщику. Тот, стуча палочками, дает команду остальным начинать. Зал заполняет ее голос, он проникает в каждую частичку моего тела.