Страница 52 из 59
Других эпизодов преступной деятельности бывшего спортсмена он накопил множество и вполне мог передать данные официальным правоохранительным органам и даже Интерполу, но в его задачу такая благотворительная деятельность явно не входила. Поэтому Шувалов продолжал истово, как крот, рыть в этом направлении, будучи совершенно уверен в том, что не сегодня-завтра все будет «тип-топ».
Олег прекрасно понимал, что большие надежды Шувалов возлагал на главного свидетеля, а скорей всего, и главного виновника всех криминальных историй и бед, преследовавших их с Ольгой в последнее время на пути поиска священной иконы Спаса Нерукотворного. Но после внезапного обнаружения семейной реликвии в тайной комнате кабинета Иннокентия Ряжцева посвященным в детали их семейного поиска искусствоведом Андреем Курликом мужа их дочери Галины с обширным инфарктом увезли в Центральную клиническую больницу. И вот уже два месяца он находился в реанимации. Так что перспектив и надежд на его выздоровление не было никаких. Соответственно, не стоило даже рассчитывать на то, что Иннокентий когда-либо заговорит и, возможно, в силу своей природной и выработанной с годами чиновно-холопской боязливости, прольет свет на историю пропажи иконы. В отличие от Шувалова, который умел, если нужно, ждать хоть вечность, продолжая надеяться на фортуну, следователи Федеральной службы безопасности, вплотную занявшиеся делом и личностью коррумпированного крупного чиновника-бизнесмена Ряжцева, достаточно быстро сообразили, что в ближайшие месяцы никакого света ни на что пролить он никак не сможет, даже если очень сильно захочет. Потому и отложили его дело в долгий ящик. С одной стороны, решили они, если Бог даст и Иннокентий выздоровеет, то все связанные с ним проблемы можно будет раскрутить на полную катушку. А с другой – как учил когда-то «великий вождь и учитель»: «нет человека – и нет проблем».
Что касается старого институтского друга Ольги Андрея Курлика, то он вскоре после обнаружения им тайной комнаты с сейфовой дверью в кабинете загородного особняка Ряжцева и публичного изобличения своего многолетнего клиента-нувориша семьей Потаповых-Усольцевых и их друзей, закончившегося обширным инфарктом чиновника-оборотня, благополучно отбыл к себе в Германию. На торжество, хотя Ольга настоятельно приглашала его принять в нем участие, Андрей не остался. Да и какой ему в этом был прок. Свой солидный гонорар за экспертизу полотен, хранившихся в доме Иннокентия, он получил от него сполна. Дальнейшая судьба украденных из музеев картин и копий выдающихся произведений мастеров живописи, которые тот явно хотел или перепродать, или с той же целью переправить за рубеж, его не особенно-то и волновала. К тому же, учитывая складывающуюся вокруг события возню, вполне способную через какое-то время перейти в официальное расследование всей неблаговидной истории с художественными ценностями Ряжцева, он не хотел, чтобы громкое дело повлияло в какой-то мере и на его незапятнанную репутацию. Провести некоторое время вместе с Ольгой, как он безумно и страстно желал, вылетая в Москву, стало в связи со случившимся совершенно невозможно. Сидеть в столице несколько недель или прилетать сюда специально, чтобы побывать на торжестве передачи иконы Православной церкви, Андрей не хотел. Кроме того, он за долгие годы жизни за рубежом, особенно учитывая, что каждый час его стоил немалых денег, не привык терять времени даром. Помимо прочего, на драгоценную икону Спаса Нерукотворного, которую они, еще учась на истфаке МГУ, вместе искали по городам и весям и обнаруженную, в конце концов, через столько лет именно с его помощью, у Андрея были свои взгляды, диаметрально противоположные тем, которые имела Ольга. Что-что, а уж дарить церкви святой лик работы выдающегося безымянного византийского мастера, который на любом престижном аукционе за рубежом стоил бы целого состояния и ушел бы влет, Андрей знал это точно, вызвав при этом мировую сенсацию, он бы, конечно, никогда Ольге не посоветовал. Тем более в тех рыночных условиях, которые сложились в России за последние годы. Но он прекрасно знал и другое: в его советах она совсем не нуждалась. А переубедить ее сделать не так, как она для себя решила еще в студенческие годы, превратив завещание прабабки в закон своей жизни, у Андрея не хватило бы никаких сил, аргументов и призывов. Ему это также было доподлинно известно, таким уж человеком была его первая и последняя в жизни любовь. Поэтому, как только «скорая», включив все мигалки и сирены, умчала мужа Ольгиной дочери Галины в Центральную клиническую больницу, Курлик не стал дожидаться семейного чаепития, а, срочно собрав свою сумку, уехал в гостиницу. Через час с небольшим он, не попрощавшись даже по телефону, что для него было совсем не свойственно, был уже в аэропорту Шереметьево, с нетерпением ожидая рейса «Люфтганзы» на Гамбург.
Адвокат Людмила давным-давно составила грамотный, обстоятельный иск в суд, но подавать его, по совету Ольги и Олега, не торопилась. Сообща решили повременить, имея в руках исковое заявление на всякий случай, если потребуется как дополнительный инструмент давления на того же Иннокентия. Да в этом сейчас и не было особой необходимости. Ряжцев находился в коме и в сознание не приходил.
Икона осталась, как они и решили, под охраной в Галкином доме, ставшей в нем единственной хозяйкой. Претендовать на нее уже никто больше не мог. Ответных ходов Иннокентия, бесконечно расшифровывая и упреждая возможные варианты, ждать больше не приходилось. Поэтому вся семья готовилась к предстоящему торжеству дарения Спаса Нерукотворного Православной церкви в лице Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия Второго. Оно было загодя назначено на девятнадцатое декабря в двенадцать часов дня в знаменитом Елоховском соборе сразу после завершения торжественной литургии, посвященной святителю Николаю Чудотворцу.
Олег был по-настоящему горд тем, что ему удалось достаточно быстро и четко договориться с аппаратом Патриарха не только о вручении ему Ольгиной семейной реликвии, но и составить соответствующие списки людей, участвующих в процедуре торжественного дарения иконы в Богоявленском кафедральном соборе, указав их паспортные и анкетные данные, требуемые охране. В том, что бесценный дар должен быть преподнесен именно Алексию Второму, его убедили не только Ольгины речи и просьбы, связанные с завещанием ее знаменитой оренбургской прабабки, в честь которой ее и назвали Ольгой. И совсем не пророчество никому не известной орской цыганки, нагадавшей когда-то на вокзале, что именно так все и свершится. В такие семейные легенды он отродясь не верил и даже не придавал, в отличие от жены, им никакого значения. Особенно если учесть, что поначалу, несмотря на возражения супруги, Олег решил, что не надо никому морочить голову, а торжественный акт вручения иконы для пущего удобства всей семьи и экономии времени совершить в достаточно популярном храме Архангела Михаила в Тропарево, расположенной прямо напротив их дома, в которой еще первый Президент России Борис Ельцин когда-то в самом начале бесконечно продолжающихся реформ крестил своего внука. Лучше места, по его мнению, не могло и быть. В пользу этого решения было и такое обстоятельство, что на юго-запад могли съехаться их многочисленные знакомые, которые хотели бы присутствовать на подобной, ни разу не виданной ими в жизни, столь торжественной церемонии.
Так бы, видно, все и вышло, не случись вскоре после окончательного решения Ольги о выполнении завещания ее прабабки нескольких его встреч и телефонных бесед, потребовавшихся для уточнения процедур, необходимых Олегу, не посвященному, как, в общем-то, и большинство их знакомых, в таинства церковных протоколов и мероприятий. Решающим оказался его разговор с соседом Юрием Перцевым, которого Олег знал как порядочного и не по годам умудренного опытом человека. Главная причина обращения к нему была в том, что недавно Перцев вручал в торжественной обстановке в храме Христа Спасителя хранившиеся у него неведомо с каких времен старинные издания Библии, Нового Завета и Псалтыря с золотым обрезом и с коваными металлическими застежками. Теперь он непременно демонстрировал детям, внукам специальную запись в открытой для всех посетителей солидной церковной книге главного храма столицы, свидетельствующую о его даре. Весь дом знал и о том, что вездесущий Юрий случайно обнаружил эти историко-религиозные несомненные ценности, с благодарностью принятые от него церковью, во время переезда из двух– в трехкомнатную квартиру, обмененную им по случаю с хорошей доплатой у совсем обнищавшего за годы реформ многодетного доцента-биолога, жившего в том же доме и том же подъезде, что и он, только двумя этажами выше.