Страница 14 из 19
– Это базовая ценность человечества! А не товар на рынке, чтобы покупать и продавать её.
– Не товар… и всё же? Нельзя вот так просто повязать красный бантик и вручить свободу человеку. Если он не выстрадал её, не пролил кровь за неё, сам не заложил первый кирпич, он снова легко потеряет эту свою базовую ценность.
– Как красиво и легко ты рассуждаешь! Хорошо говорить, когда тебя это не касается, когда ты не прислуга и не раб.
Владимир усмехнулся и перевёл взгляд на пол.
– Ирина, ты поймёшь… со временем ты всё поймёшь, – словно самого себя убеждая, произнёс северянин. – Мир совсем не такой, каким ты видишь его сейчас. Юг или Та сторона – это не банковская ячейка, где лежит счастье. Ты поймёшь, что только тот, кто готов жертвовать многим, способен обрести свободу. И только тот, кто осознал, что это такое, сумеет ею воспользоваться.
Глава 5. Омут
Ирина понимала, что Владимир не так страшен и омерзителен, как она хочет его видеть. Не привяжи он её к себе, она, может, даже уважала бы его. Недаром Гриша и Рада отзывались о нём с искренним почтением. Но этот северянин обходился с ней как с вещью – она ненавидела его манеру хватать её за руку и тащить за собой. Она не выносила споров с ним, потому что не могла отстоять себя и доказать свою правоту. После разговоров с ним в ней подымалась едкая муть. Эта муть сдавливала дыхание и отравляла ум. Ирине казалось, что Владимир не видит в ней равного собеседника, он говорил всегда с какой-то высоты, как бы подчёркивая своё превосходство. Александр никогда себе такого не позволял, он не толкал её в какую-то топь, с ним она легко находила ответы. Ирина много размышляла об этом, но в дневнике писала мало, боялась, что Владимир увидит.
В деревню она перестала ходить: ей было стыдно перед друзьями, которым она умудрилась навредить. Гриша через слуг передал для неё рюкзак и первую крепкую пару ботинок. Вышитый на полотняном мешочке хрупкий подснежник, словно знак примирения, согрел душу и немного утешил. Ирина надеялась, что Петровы не сердятся за то, что она обратила на них внимание хозяев, и что Владимир сдержал своё слово и не тронул их. Избегая его общества, большую часть времени она теперь проводила в библиотеке.
Ирине нравилось бывать тут одной. В ясной солнечной тишине она распахивала створки окон и впускала в комнату весенний ветер или свешивалась с подоконника и подставляла ладонь талым каплям. Здесь она разглядывала полки, вдыхала запах остановившегося времени, листала книги, написанные сиверами и мировыми классиками (здесь были и такие). Иногда украдкой она делала новые записи в своём дневнике. Пряча листочки в какой-нибудь томик, она приносила их в спальню и тайком перекладывала в ящик.
Засидевшись как-то в библиотеке, Ирина настрочила заметку об Анисье и бабушке. Когда она поставила точку, пальцы её болели от сильного нажима на ручку, а глаза отяжелели от слёз. Вытерев лицо, она глубоко вздохнула и вложила исписанные листы в «Аберрацию сознания» Ангелины Волковой. Эту книжку Ирина нашла на полках ещё утром. Она просто наугад вытянула самую неприметную, не подозревая, что наткнулась на редкое издание.
Напечатанный в начале двухтысячных дневник неизвестной северянки сразу захватил её. Он открывал Ирине внутренний мир новообращённого сивера. Почти не касаясь событий личной жизни, Волкова рассказывала о своих чувствах и мыслях. Проводя эксперименты над собой, она изучала своё новое тело и новое сознание и стремилась понять, как близко может приблизиться к смерти. Описывая и исследуя всевозможные хвори сиверов, она старалась определить норму и всякие отклонения от неё. Волкова переводила свои наблюдения в полезные с точки зрения медицины факты. Но при этом всегда заканчивала заметки одной и той же идеей: это лишь то, что видят её глаза, а значит, всё иллюзия истины.
Ирине не хотелось в таком разбитом состоянии возвращаться в спальню. Её зарёванное лицо мог увидеть Владимир, тогда ненужных вопросов не избежать. Поэтому девушка открыла страницу, на которой остановилась днём, и погрузилась в чтение. Под заголовком «Периоды эмоционального помешательства» Волкова писала:
«Время неизбежно меняет, подчиняет и уравнивает. Старость и смерть – вот что оно обещает человеку и сиверу. Пусть и в разных формах. Этими дарами время никого не обделит. Все мы отрастим металлическое брюшко. Цинизм и чёрствость станут нормальным проявлением здорового организма. Это биология ума, с ней невозможно бороться. Это запущенный механизм, его не остановить. Я борюсь с этим. Повторяю, как мантру одно: лишь бы остаться человеком. Как будто человека не ждёт омертвение.
Мы теряем способность чувствовать. Жизнь в бессмертии становится пресной и серой. Наше племя приняло эту плату и возвело её в абсолют. Мы воспеваем своё омертвение. Гордимся, бахвалимся им. Выпячиваем напоказ. А между тем, каждый из нас страшится его. Мы поклоняемся ему, как маленькому жестокому божку, втайне надеясь на пощаду. Мы ослеплены этой верой. И потому не видим, что сами вырезаем в себе живое.
Да, время одни чувства выедает из нас, а другие надкусывает. Но, если посмотреть на человека, в пятнадцать, тридцать и пятьдесят лет он ощущает жизнь по-разному. С годами многое в нём закономерно перестраивается. У нас происходит то же самое. Но из-за страха перед созданным нами же божком мы обрекаем себя на раннее омертвение. Мы застываем в состоянии амбивалентности: добровольно отказываемся от чувств и хватаемся за всё, что с избытком даст нам их ощутить. Мы теряем грани, теряем баланс и – умираем.
В связи с этим мне не даёт покоя ещё один феномен. Я назвала его «эмоциональное помешательство». Как бы мы ни отрицали, хаотичные вспышки эмоционального безумия характерны нашему роду. Они проистекают из сущности нашего бытия и имеют разные формы. Речь не о зависимости одержимых живой кровью. Здесь причинно-следственные связи очевидны. Меня интересует другое – природа вспышек, не обусловленных ни питанием, ни возрастом, ни каким-либо другим внешним фактором.
Я заметила, что даже после многих лет стабильного угасания у некоторых сиверов наступает период эмоционального всплеска. Внезапно (?) просыпается нечто, что заставляет сердце биться иначе. Сивера захлёстывают чувства, он не может их контролировать, становится безрассудным, несдержанным. Он переживает всё обострённо, как впервые, и потому неуправляем. В своём стремлении наслаждаться этими ощущениями он готов отказаться от всего, что было значимо прежде. Как одержимые зависимы от живой крови, так и «пробуждённые» сиверы нуждаются в проводнике или источнике. Это может быть какое-то дело, увлечение, другое живое существо и т.д. Как долго может продолжаться этот период? Не знаю. Значит ли он, что полная атрофия чувств невозможна? Не знаю. Вопросов очень много.
Сейчас мне сложно дать этому явлению внятное описание и объяснение. Порой этот всплеск превращается в состояние, близкое к маниакальному. Порой перестаёт в настоящее (?) глубокое чувство привязанности. Можно ли назвать их страстью и любовью – я не знаю. Для меня самой это совершенно неожиданное открытие. Нужно время, чтобы собрать и систематизировать материал. Я пыталась поговорить об этом с Игорем. Я уверена, мы должны изучить эти отклонения, понять их биологическую природу. Но он не верит мне, он уверен, что мы всё контролируем: имитируем чувства…
– Ирина Анатольевна? Ирина Анатольевна! – громкий шёпот выдернул Ирину из книги.
Возвращаясь в пространство библиотеки, но мысленно оставаясь ещё в тексте, она потерянно огляделась. И только когда шёпот повторился, Ирина заметила голову Дары в проёме приотворённой двери.
– Владимир Вячеславович вас искал, – с улыбкой сообщила служанка. – Я так и думала, что вы здесь. Вот заглянула предупредить.
– Хорошо, Дара! Спасибо большое. Я иду.
Наведя порядок на столе, Ирина потушила свет и отправилась в спальню. Уже в коридоре, приблизившись к повороту в своё крыло, Ирина услышала в сумраке знакомый женский голос и остановилась.