Страница 14 из 71
Я слышу в голове голос папы, его тост на нашей свадьбы, когда он поднимал за нас бокал. Я плакала, когда он сказал это. Потому что я верила, что это правда.
Эйден зарывается носом в мои волосы, другой рукой обвив меня и прижав к своему тёплому и твёрдому телу позади меня. Моя голова предательски опускается на его плечо.
— Поговори со мной, Фрейя, — шепчет он. Один горячий поцелуй в местечко прямо за моим ухом — местечко, которое я люблю, и он это знает. — Скажи мне, что причиняет тебе боль. Пожалуйста.
Я втягиваю прерывистый вдох и зажмуриваюсь.
— Эйден, я не знаю, почему я знаю, что не так, а ты нет. Почему мне больно, а ты в порядке…
— Я не в порядке, — хрипло отвечает он, прижимая меня к себе и гладя ладонью мой живот. — И я знаю, что мы… сейчас немного отстранились.
У меня вырывается жалкий смешок.
— Немного отстранились. Всё намного хуже, Эйден. Мы не разговариваем. Мы не поддерживаем связь. Ты скрытный, ты занят больше, чем раньше. Мы не… занимаемся сексом.
Страх, который я снова и снова пыталась прогнать, стискивает меня за горло и вырывается наружу.
— Ты изменяешь мне? — хрипло шепчу я. — Появилась другая?
Тело Эйдена делается мертвецки неподвижным. Он стискивает мой подбородок, поворачивая лицом, и я вижу, что его лицо мрачнеет как небо, угнетённое ожесточённым штормом.
— Как ты вообще можешь спрашивать меня о таком? — его голос срывается, на подбородке дёргается мускул.
Я вырываюсь из его объятий, ударившись о комод позади меня.
— Т-ты ведёшь себя иначе. Ты выглядишь иначе. Ты сделался более подтянутым и привлекательным… Стоп. Ну то есть. Дерьмо, — я прикрываю лицо ладонью, смущаясь этой оговорки и сердясь из-за того, что его поведение причиняет мне такую боль, но моё тело безусловно горит от его прикосновений.
Он приподнимает брови.
— Фрейя, я ужасно нерегулярен в плане тренировок. Времени нет. Я настолько занят, что забываю поесть. Я неизбежно потерял вес.
— Вот именно! — я цепляюсь за это, благодаря свои счастливые бл*дские звёзды, раз он не заострил внимание на том, что я считаю его привлекательным. — Ты занят. Постоянно. И ты спешно завершаешь разговор, когда я вхожу в комнату. Это, типа, классические признаки экзистенциального кризиса, перешедшего в измену. И ты мне не ответил.
— Потому что это вообще не заслуживает ответа, — произносит он опасно тихо, и в его голосе слышится боль. — Разумеется, я тебе не изменяю, Фрейя! — он подаётся ближе, и я отшатываюсь, но наши тела всё равно соприкасаются. Жёсткие линии его тела скользят по моим мягким изгибам. — Ты думаешь, я захотел бы кого-то другого, помимо тебя?
По моей щеке скатывается слеза. Раньше я могла безоговорочно ответить на такой вопрос.
— Я не знаю.
Он хмурится, его лицо искажается от боли.
— Фрейя, я люблю тебя. Я хочу тебя. Только тебя. Ты единственная женщина, которую я замечаю или желаю, и если ты думаешь, будто я не замечаю, что ты месяцами не оказывалась подо мной, что я не был в тебе и не заставлял тебя кончать, то ты очень сильно ошибаешься.
Я сипло сглатываю.
— Всё, что я делаю — для тебя, Фрейя. Для нас. Но раз я работаю чуть больше обычного, то ты думаешь, будто я тебе изменяю?
Я проталкиваюсь мимо него, отчаянно желая немного свободы, пока бесчисленные эмоции стискивают меня.
— Ты не просто «работаешь чуть больше обычного». Не приуменьшай происходящее, не списывай это со счётов. Ты отвечаешь на звонки и не говоришь мне, что происходит. Ты чаще путешествуешь и бросаешь мне всего лишь реплики про «изучение потенциальных бизнес-возможностей». Откуда я должна знать? Я тебя не узнаю, Эйден! Ты отвлечённый. Ты скрытный. Ты не рассказываешь мне, что у тебя на уме, что происходит у тебя в жизни. Откуда я должна знать, что ничего не изменилось?
— Потому что ты доверяешь мне, — говорит Эйден, и его голос окрашивается неверием. — Потому что ты полагаешься на двенадцать лет, что мы знаем друг друга, одиннадцать с половиной из которых мы были парой, почти десять из которых мы провели в браке, и говоришь: «Я знаю своего мужа. Я знаю, что он верный и любит меня. Что должно происходить что-то другое».
Во мне вскипает злость.
— Ты думаешь, я об этом не думала? Думаешь, я не пыталась? Не пыталась говорить с тобой, прикасаться к тебе, наладить с тобой связь? И что я получаю? Отход ко сну в разное время и краткие, расплывчатые ответы. Как я должна «знать» об этой любви, Эйден? Где любовь, когда нет интимной близости? Нет слов, нет ласки. Нет рук, тянущихся ко мне в темноте.
Он моргает и отводит взгляд. Виновато.
— Где любовь, — настаиваю я, — если раньше ты рассказывал мне, что тебя тяготит, просил моих идей и поддержки? Где любовь, если ты не тянешься ко мне, а вместо этого уходишь дальше по коридору и закрываешь дверь? Если мы уже несколько месяцев не говорили о беременности, и ты вообще не спрашиваешь об этом?
Он вздрагивает.
— Я был занят работой и отвлечён. Я это признаю. Прости. Мне надо было… уделять больше внимания…
— Ты бы и уделял, — говорю я, подавляя рыдания, — если бы тебе было до этого дело! У тебя, Эйден, есть силы и внимание на то, что для тебя важно — работа и ещё раз работа.
— Это несправедливо, — резко произносит он. — Работа делается для нас. Работа — это то, как я показываю любовь к тебе… — он срывается, глядя в пол. — Я не… я не совсем это имел в виду. Работа — это один из способов, которыми я показываю свою любовь. Работаю усердно, чтобы мы были защищены и имели финансовую стабильность.
Я вздыхаю и опускаюсь на матрас. Этот разговор.
Снова.
Эйден вырос в чрезвычайной бедности. Мать-одиночка еле сводила концы с концами. Отец свалил в закат, когда Эйден был ещё детсадовцем. И я понимаю это, как минимум абстрактно — бедность травмирует. Эйден беспокоится о деньгах — ему надо вбивать все счета в эксель-таблицу, расписывать по пунктам, оплачивать ровно на неделю раньше установленного срока, как можно раньше выплачивать займы, работать, работать и ещё раз работать… И всё потому, что в детстве он в некоторые дни вообще не ел, носил слишком маленькую одежду и обувь, незаконно устраивался на работу с физическим трудом, когда ему было всего десять лет. То, как он сейчас работает и живёт, происходит из этого. И вдобавок тревожность, неразрывно связанная с тем, как он вырос, и как в принципе устроен его мозг.
И я люблю его таким, какой он есть. Я никогда не хотела его переделать. Но это не означает, что я всегда понимаю, как сильно на него влияет его прошлое. Я всю свою жизнь была в комфорте и безопасности. Мой папа — онколог, ветеран армии с пенсией. Моя мама экономна. Конечно, у нас была пара непростых лет, когда быстро накапливались непредвиденные расходы, но мы всегда справлялись и восстанавливались, в отличие от множества людей в этой стране, для которых один неудачный поворот судьбы означал необходимость выбирать между жизненно необходимыми лекарствами и электричеством, перспективой выселения, нехваткой еды, полным крахом их жизни.
Людей вроде Эйдена и его мамы.
Так что я всегда старалась уважать то, как он справляется с отголосками этого во взрослом возрасте, поддерживать его больше всех, поощрять его мечты об успехе, и я чрезвычайно горда им. Он профессор на хорошей должности в превосходном университете. Он поощряет студентов быть уверенными в себе, поддерживает креативные бизнес-умы и выступает наставником для детей вроде него самого, не имеющих поддержки или навыков распоряжения финансами.
Эйден — это мужчина, который добился многого и заслуживает восхищения. Просто он стал дерьмовым мужем. И я не могу говорить, что это взаимоисключающие понятия. Он может быть и тем, и другим одновременно. Он может быть хорошим с другими и плохим со мной.
— Фрейя, — тихо произносит он, приближаясь ко мне так, будто я рычащее, загнанное в угол животное. Именно так я себя и чувствую.
— Что, Эйден?
Он нервно сглатывает.